Сообщений в теме: 631

[Кизлярский]

Уважаемые участники реконструкции боев посвященные первому Кубанскому (Ледяному) походу!

На 2 апреля 2016 года планируется очередное мероприятие в Кубанской области. Это будет бывшая немецкая колония Гначбау (сейчас село Долинское). Фотоматериал и комментарии к нему предоставлю позже. Сейчас краткий экскурс в историю словами и воспоминаниями самих участников тех событий:

Бугаев А.

 6.13. Андреевская. Колония Гначбау

К полудню 1(14) апреля колонна, состоявшая из строевыхчастей, подходила уже к станице Андреевской. В голове шёл Офицерский полк, пострадавший меньше остальных. В арьергарде – остатки 2-й бригады Богаевского. Неожиданно впереди послышалась стрельба, а вскоре от передовых разъездов пришло сообщение, что цепи красногварейцев наступают от станицы. Их удар был нацелен на пересечение дорог во фланг растянувшейся колонны. Марков, вновь оказавшийся в своей стихии, развернул в боевой порядок роты и, став во главе их, устремился навстречу большевикам. Вероятно, местная Красная гвардия ожидала увидеть перед собой случайный отряд либо расстроенные остатки деморализованного противника. Нарвавшись на сохранившую боеспособность офицерскую часть, красногвардейцы,не принимая боя, побежали. Но не в станицу, а в сторону от дороги, где преследование казалось им менее вероятным. Однако чуть сзади Офицерского полка и параллельно ему шла приткнувшаяся к колонне черкесская конница. Завидев в панике отходивших прямо на них большевиков, кавказские всадники устремились в атаку. Началась рубка почти не сопротивлявшегося уже противника. Часть красногвардейцев подалась назад, и была мгновенно переколота преследовавшими их от дороги «марковцами». Мало кому удалось пробиться и уйти. Видно было, как на холмах направлявшиеся к месту недолгого боя подводы с подкреплением в спешке разворачивались и спешили уйти из поля зрения. Станица была занята без боя. Защитники её бежали, либо попрятались по домам. Этот нежданный успех, не имевший решающего тактического значения, пришёлся как нельзя кстати и явился ключевым моральным фактором развития дальнейших событий. Добровольцы, павшие было духом, словно встряхнулись. Они обнаружили вдруг, что и после Екатеринодара могут ещё сокрушать превосходящего противника и добиваться успеха. К людям, пусть и не ковсем ещё, начинала возвращаться утраченная вера в себя и своё оружие.Повеселевший Марков шёл впереди. За ним сдвоенными рядами с совершенно иным настроением выходил из станицы подтянувшийся, приободрившийся полк. Вновь слышались разговоры. Среди молодёжи раздавался даже и смех. Вдруг Марков обернулся и крикнул на ходу:

– Песню!

Молодые прапорщики выводили набирающими силу голоами знакомые слова. И офицеры фронтовики подхватывали, словно боясь потерять боевой задор. Почти как прежде. Жизнь продолжалась, и в ней было потеряно ещё далеко не всё… Прошло всё же некоторое время, пока полк вернулся на дорогу. Теперь он оказался уже в хвосте прошедшей вперёд колонны. Здесь к нему присоединились пеший взвод и два орудия 1-й батареи. Обоз подходил к Андреевской, и после разгрома местных красногвардейцев ему ничего уже не угрожало. К вечеру 1-я бригада достигла хуторов, разбросанных вдоль реки Поныри, где и остановилась на непродолжительный отдых. Во второй половине дня Армия стала втягиваться в немецкие колонии на восточном берегу реки и располагаться на ночлег. К полуночи туда же подошёл и Офицерский полк. Самая большая колония из 12 дворов именовалась Гначбау. Вместить дома колонистов могли лишь незначительную часть добровольцев. Большинство ночевали под открытым небом. Полк частью сил занял колонию, а остальные расположились на юго-восточной её окраине, прикрыв тракт на Ново-величковскую и далее на Екатеринодар. 1-я инженерная рота оставалась в колонке Ернахбау.

Ночь прошла спокойно. Армию никто не побеспокоил. С утра 2(15) апреля в Офицерском полку был произведён подсчёт личного состава. Итоги оказались неутешительными.

Из 750 добровольцев, переправившихся через Кубань, в Гначбау оставались в строю не более 400. В боях за Екатеринодар 80 человек были убиты, 70 пропали без вести, и до 200 получили ранения различной степени тяжести. В 1-й и 3-й роте оставалось по 90-100 штыков, во 2-й459, 4-й, 5-й и 6-й приблизительно по 40, в 5-й – 50. В 1-й инженерной роте насчитывалось до 80 добровольцев. Боевой состав Армии сократился вдвое, с 6000 до 3000 штыков и сабель. Вследствие этого была проведена некоторая реорганизация. В частности, в Офицерском полку 5-я и 6-я роты были сведены в одну – 5-ю. Роты в зависимости от понесённых потерь были рассчитаны на 2-3 взвода. В каждой оставлено от двух до четырёх пулемётов. Во всех батареях оставалось не более 40 снарядов. Вследствие этого было принято решение из 10 орудий оставить лишь 5, а остальные испортить. 4-х орудийные 1-я и 2-я батарея вновь становились 2-х орудийными, при Конной бригаде оставлено одно. При батареях оставалось лишь необходимое число прислуги. Все «лишние» конные прикомандировывались к командам связи, пешие были сведены в отдельную роту, получившую наименование «Артиллерийской». В её составе набралось до 50 штыков. Штаб Армии отдал также распоряжение до предела сократить обоз. Эта задача была возложена на генерала Маркова, который действовал со всей строгостью. Как раненых, так и беженцев на подводах по возможности уплотнили. Весь ненужный груз сброшен под колёса. В результате обоз уменьшился на 200 подвод, что в создавшихся условиях было немаловажным фактором. Сократили и количество подвод в строевых частях. На каждые 100 человек были оставлены по две телеги. Деникин, которому удалось осуществить, казалось, невозможное – уйти, уже куда увереннее разрабатывал стратегию дальнейших действий. Командующий предполагал отойти врайон, где сходились границы трёх территорий: Дона, Кубани и Ставрополья. И в зависимости от ситуации планировать последующие операции. Для начала нужно было как можно скорее вырваться из треугольника железных дорог, внутри которого очутилась отошедшая от Екатеринодара Армия. Деникин предполагал пересечь Черноморскую ветку у станицы Медведовской и выступить с таким расчётом, чтобы подойти к полотну глубокой ночью, а до того отсидеться в колониях. Добровольцы после ночного марша получили возможность отдохнуть и привести в порядок оружие и обмундирование. Но одновременно люди могли оглядеться и, наконец, задуматься о том незавидном положении, в котором они очутились. Вся Армия вместе с обозом скучилась в колониях вдоль правого берега реки Поныри. Контролируемая территория ограничивалась разъездами, маячившими у дальних холмов. Две крупные станицы, Старовеличковская к северу и Нововеличковская к югу, были прочно заняты противником. В любой момент из Екатеринодара могли быть переброшены по железной дороге многие тысячи красногвардейцев. На казаков рассчитывать не приходилось. Из нескольких сотен мобилизованных в строю остались единицы, остальные постепенно расходились по домам. Боеприпасов в Армии оставалось в лучшем случае на час серьёзного боя. И главное, Корнилов, с которым связывались все чаяния и надежды, прикрытый буркой лежал мёртвым рядом с Неженцевым. Ситуация складывалась отчаянная. Неудивительно, что даже и в строевых частях наиболее трезвомыслящие обсуждали меры, которые могли бы спасти их жизни. На свет появлялись документы, снятые «про запас» с убитых в предыдущих боях красногвардейцев. Некоторые открыто говорили, что пора спарывать погоны и снимать кокарды. Впрочем, большинство намеревались несмотря ни на что сражаться до конца. И их молчаливый укор действовал отрезвляюще на более слабых духом товарищей. К тому же все понимали, что в погонах или без, рассеявшись поодиночке в незнакомой местности с преобладанием иногороднего населения, спастись не удастся. Всё же некоторые уходили, и в частности, группа генерала Гилленшмидта. Судьба их неизвестна. Возможно, единицы и спаслись, но большая часть покинувших Армию, вне всякого сомнения, нашли свою смерть в первом же поселении.

В 4-ю роту забежал Марков.

– Садитесь. Ложитесь, – жестом успокоил он вскочивших офицеров. – Я хочу минутку отдохнуть у вас. Завязался разговор, который сводился всё к тому же. Марков легко и не задумываясь отвечал на вопросы. По его мнению, положение было не таким уж безнадёжным. Выход найдётся, и Армия выберется. Сказал ещё, что на Офицерский полк он лично надеется, и к месту и не к месту стал шутить. Кто-то осмелился спросить о дезертирах, оставляющих Армию.

– Чёрт с ними, – коротко отрезал генерал и ушёл в штаб.

Также обходил роту за ротой и командир полка генерал Боровский. Зашёл в бывшую свою 3-ю роту и полковник Кутепов. Оба они, как могли, старались поддерживать в добровольцах боевой дух и веру в ближайшие перспективы. Настроение в полку постепенно улучшалось. Но отсидеться до темноты не удалось. В 10 часов утра небольшой отряд красногвардейцев подошёл от оставленной накануне Андреевской и обстрелял колонии. Он был встречен сотней штыков Корниловского полка, частично изрублен и отогнан конницей. Однако этой незначительной стычкой дело не ограничилось. Вскоре перестрелка завязалась к югу от расположения Армии. На этот раз большевики куда большими силами наступали от Нововеличковской. Под их напором конные разъезды охранения стали отходить. По тревоге был поднят Офицерский полк. Роты выдвинулись навстречу и, рассыпавшись в цепь, залегли. Красногвардейцы также остановились, обстреливая с дальней дистанции добровольцев. Полк не отвечал, у бойцов оставалось по 3-5 обойм, и это были последние патроны. К полудню к большевикам подтянулись два орудия и, став на позицию, открыли огонь по Гначбау. С 14 часов по колонии стреляло уже 4 орудия, позже – ещё больше. Вскоре снаряды на чали ложиться и вдоль офицерских цепей. Добровольческие батареи молчали. Рассчитывать прорваться через линию железной дороги, не имея в запасе ни одного снаряда, было невозможно. С позиций Офицерского полка было хорошо видно, как к красногвардейцам подходили подкрепления. Их линия всё удлинялась. Наконец, большевики пошли в атаку. Добровольцы подпустили их и, обстреляв с короткой дистанции, бросились в штыки. Красногвардейцы, не приняв боя, тут же отступили, и в дальнейшем наступательных действий не предпринимали. К вечеру, когда начало уже темнеть и обстрел прекратился, на левый фланг полка вышла из Гначбау его 4-я рота. Впрочем, от одного из разъездов пришло сообщение, что красногвардейцы митингуют. В ночи можно даже было разобрать, как отдельные ораторы предлагали не атаковать ночью, так как «кадеты всё равно никуда не денутся». Судя по всему, к этому же склонялись и остальные. На этом бой под Гначбау завершился. Однако артиллерийский обстрел колонии едва не привёл к катастрофическим последствиям. Первые же гранаты, разорвавшиеся вблизи домов, вызвали самую настоящую панику в обозе, которая мгновенно распространилась вокруг. Показалось, что обстрел является началом конца, и что в скором времени в Гначбау ворвутся победители. Никто уже не рассуждал, надо ли срывать знаки отличий. Погоны раненые просто спарывали. Многие кинулись к жителям колонии в надежде приобрести гражданское платье. Подводы и телеги пытались выехать в степь, но на узком пространстве цеплялись друг за друга, застревая намертво и усиливая сумятицу. А снаряды всё падали и падали один за другим, накрывая разрывами людей и дома…Дело принимало весьма серьёзный оборот. Самые нелепые слухи носились в воздухе. И многие жадно воспринимали их, и легко верили всему, так как на карту были поставлены их жизни. В течение нескольких часов до самого вечера в штаб Армии поступали донесения одно тревожнее другого. Сообщалось, в частности, что один из конных полков решил прорываться самостоятельно, что организуются конные партии, уже готовые распылиться. Во второй половине дня к Деникину прибыл заметно смущённый адъютант Алексеева ротмистр Шапрон и доложил о том, что, якобы, два полка решили спастись, выдав большевикам при посредничестве Баткина высших начальников и армейскую казну, и что для охраны генерала Алексеева уже прибыл самовольно собравшийся офицерский эскадрон. Едва Деникин отпустил ротмистра, к нему один за другим стали прорываться беженцы из чиновников разных степеней и званий. Требование у всех было одно: поставить их подводу в голове обоза. Следует признать, при Корнилове подобное было вряд ли возможно. При всём желании Командующий не мог удовлетворить их требований. Не мог также и оставить находящиеся под обстрелом поселения. Выступить до темноты означало раскрыть перед противником планы дальнейшего движения. Приходилось только лишь ожидать, когда начнут сгущаться сумерки. Оставалось и ещё одно дело, которое не терпело дальнейших отлагательств. Тела Корнилова и Неженцева в сосновых гробах тайно вывезли в укрытое рельефом от случайного взгляда место и предали земле.

«Лишь несколько человек конвоя, – пишет Деникин, – присутствовало при опускании гроба. И вместо похоронного салюта верных войск, почившего командующего провожал в могилу гром вражеских орудий, обстреливавших колонию. Растерянность и страх, чтобы не обнаружить присутствием старших чинов места упокоения, были так велики, что начальник конвоя доложил мне о погребении только после его окончания. И я стороной, незаметно прошел мимо, чтобы бросить прощальный взгляд на могилу…»

Тела были захоронены за околицей поселения на пахотной земле. Могилы потом заровняли, чтобы скрыть все признаки их наличия. Наскоро были сняты кроки, определяющие место захоронения, розданные для хранения трём разным лицам. Однако успокоения погибшие не обрели. Всё дальнейшее описывает в своих воспоминаниях Деникин: «В тот же день (2-го апреля), – говорится в описании Особой комиссии по расследованию злодеяний большевиков, – Добро-вольческая армия оставила колонию Гначбау, а уже на следующее утро, 3 апреля, появились большевики в предшествии разъездов Темрюкского полка. Большевики первым делом бросились искать якобы «зарытые кадетами кассы и драгоценности». При этих розысках они натолкнулись на свежие могилы. Оба трупа были выкопаны и тут же большевики, увидев на одном из трупов погоны полного генерала, решили, что это генерал Корнилов. Общей уверенности не могла поколебать оставшаяся в Гначбау по нездоровью сестра милосердия Добровольческой армии, которая, по предъявлении ей большевиками трупа для опознания, хотя и признала в нем генерала Корнилова, но стала уверять, что это не он. Труп полковника Неженцева был обратно зарыт в могилу, а тело генерала Корнилова, в одной рубашке, покрытое брезентом повезли в Екатеринодар… В городе повозка эта въехала во двор гостиницы Губкина на Соборной площади, где проживали главари советской власти Сорокин, Золотарёв, Чистов, Чуприн и другие. Двор был переполнен красноармейцами; ругали генерала Корнилова. Отдельные увещания из толпы не тревожить умершего человека, ставшего уже безвредным, не помогли; настроение большевистской толпы повышалось. Через некоторое время красноармейцы вывезли на своих руках повозку на улицу. С повозки тело было сброшено на панель. Один из представителей советской власти Золотарёв появился пьяный на балконе и, едва держась на ногах, стал хвастаться перед толпой, что это его отряд привёз тело Корнилова; но в то же время Сорокин оспаривал у Золотарёва честь привоза Корнилова, утверждая, что труп привезён не отрядом Золотарёва, а Темрюкцами. Появились фотографы; с покойника были сделаны снимки, после чего тут же проявленные карточки стали бойко ходить по рукам. С трупа была сорвана последняя рубашка, которая раздиралась на части и обрывки разбрасывались кругом. Несколько человек оказались на дереве и стали поднимать труп. Но верёвка оборвалась, и тело упало на мостовую. Толпа все прибывала, волновалась и шумела… После речи с балкона стали кричать, что труп надо разорвать на клочки. Наконец отдан был приказ увезти труп за город и сжечь его. Труп был уже неузнаваем: он представлял из себя бесформенную массу, обезображенную ударами шашек, бросанием на землю. Тело было привезено на городские бойни, где, обложив соломой, стали жечь в присутствии высших представителей большевистской власти, прибывших на это зрелище на автомобилях… В один день не удалось докончить этой работы: на следующий день продолжали жечь жалкие останки; жгли и растаптывали ногами и потом опять жгли». Борьба генерала Корнилова, как и жизнь его, отданная этой борьбе, были окончены…

 

ГУЛЬ Роман Борисович

ОТ ЕКАТЕРИНОДАРА ДО НОВОЧЕРКАССКА

      Колонка

      Всю ночь едет рысью обоз. Надо быстрее и дальше отступить от Екатеринодара, может быть погоня.

      Светает. Проезжаем какую-то станицу. Мимо, обгоняя обоз, на легкой тележке едет ген. Алексеев, вид усталый, склонился на мешок, спит.

      Только к вечеру останавливаемся мы на опушке леса. Здесь идет переправа через реку. И недалеко за ней въезжаем в немецкую колонию... Белые, крытые черепицей домики, чистые улицы, пивоваренный завод. Bierhalle,61 (остатки здания сохранились по сей день. фото есть) люди хорошо одеты...

      Вошли в дом, битком набились в маленькую комнату. Усталые, голодные, нервноизмученные. Впереди - никакой надежды: строевые части уменьшились до смешного, Корниловский полк сведен в одну роту; с другими полками почти то же; снарядов нет, патронов нет; казаки разбегаются по домам, не желая уходить от своих хат. Настроение тревожное, тяжелое...

      "Господа! выстрелы! слышите!" - говорит кто-то. И все вышли из хаты.

      Донеслись выстрелы. Прожужжала и лопнула над улицей шрапнель.

      Нагнали нас. Наступают.

      Всех могущих собирают в бой. Люди - как тени. Не спали, не ели, в беспрестанном нервном напряжении. Лениво, устало идут в бой, и каждый знает: тяжело ранят - не возьмут, бросят.

      Трещит стрельба, рвутся снаряды.

      Колонка малая. Все скучились на главной улице. Все лишнее приказано уничтожить, обоз сократить до минимума.

      К реке везут орудия, ломают их, топят. В пыли на дороге валяются изломанные, смятые духовые инструменты. Разбивают повозки. Выбрасывают вещи...

      А стрельба охватывает Колонку кольцом.

      Прислушиваясь к гулу боя, сидим в хате. На душе тяжелая тревога. Входит матрос Баткин, бледный, возбужденный, с ним - доктор-француз. О чем-то оживленно говорили с сестрой Дюбуа и ушли.

      "Диана Романовна! Что говорил Баткин?" - спрашивают со всех сторон. Она взволнована: "господа, положение отчаянное; большевики охватили нас, снарядов нет, патронов нет, ген. Романовский говорил, что посылают к большевикам делегацию".- "Сдаваться?!" - "Да что же делать? Баткина, кажется, посылают... деньги ведь есть большие, золотой запас... им отдадут - будут говорить о пропуске".- "О пропуске? Да о чем они с нами будут говорить, когда они сейчас же возьмут нас голыми руками и всех перережут..."

      Бой идет совсем близко. Паника разрастается. Уже все говорят о сдаче, передаются нелепые слухи. Раненые срывают кокарды, погоны, покупают, крадут у немцев штатское платье, переодеваются, хотят бежать, и все понимают, что бежать некуда и что большевики никого не пощадят.

      Трогаются без приказания подводы. Лица взволнованные, вытянутые, бледные. "Да подождите же! куда вы поехали!" - кричит раненый, ослепший капитан. Он побежал за подводой, споткнулся о бревно, с размаха падает, застонал. Его подымают: "вставайте, капитан". Не встает, молчит... "Разрыв сердца",- говорит подошедший доктор.

      Стемнело. Паника как будто уменьшилась - все примирились с неизбежным концом...

      "Обоз вперед!"-вдруг раздаются крики.

      Куда? Неужели пробились? Быть не может!

      Но мы уже выехали за Колонку, и за бугром на мягкой дороге обоз вытянулся в линию.

      Артиллерия заметила - бьет залпами.

      В темноте, бороздя черное небо, со свистом, шуршаньем летят, близятся и высоко рвутся семь огней шрапнели.

      "А красиво все-таки",- тихо говорит товарищам по подводе раненый.

      Старый возчик обернулся: "какая тут красота - страх один".

      Все смолкли...

      Далекий выстрел... летит... летит... по нас... нет, впереди... через подводу... тррах! взрыв! и кто-то жалобно, жалобно стонет.

      Капитан слез посмотреть: разбило подводу, упали лошади, казаку-возчику оторвало ноги.

      "Да приколите же его!" - нервно кричит раненый с соседней телеги.

      "Сами приколите!" - раздраженно и зло отвечает другой голос.

      "Тише, господа, не шумите! ведь приказано не говорить!"

      Все замолчали, только возчик с оторванными ногами стонет по-прежнему...

      Вдруг артиллерия смолкла. Из далекой темноты донеслись дикие, неясные крики. "Ура! слышите, ура! Атака! Атака!" - взволнованно заговорили на подводах, завозились, подымаются.

      "Не волнуйтесь, господа, это наши черкесы атаковали артиллерию",вполголоса говорит проезжающий верховой.

      "Ура" оборвалось. Стало тихо. Как будто ничего и не было. В степи далеко трещат кузнечики. С черно-синего купола неба прямо в глаза глядят золотые звезды. На подводах тихий разговор: "Сережа! видишь Большую Медведицу?"-"Вижу... а вон Геркулес".- "Геркулес, а я вот возчика вспомнил,говорит, сворачиваясь под одеялом, Крылов,- ведь всего на одну подводу нас-то пролетела".-"Да... на одну... он уже не стонет, должно быть, умер".

      Обоз тронулся. Дует ветерок, то теплый, то холодноватый.

 

БОГАЕВСКИЙ А.П.

Глава ХIII.

Вступление генерала Деникина в командование Добровольческой армией. Наш уход из-под Екатеринодара. Колония Гначбау

 

Генерал Деникин, как старший после Корнилова, немедленно вступил во временное командование Добровольческой армией и донес о смерти командующего генералу Алексееву, находившемуся в это время в станице Елизаветинской. Тот немедленно прибыл на ферму и своим приказом утвердил генерала Деникина командующим армией.

Тело Корнилова положили в повозку вместе с телом полковника Неженцева. Генерал Алексеев подошел к нему, перекрестился, поцеловал холодный лоб покойника и долго в глубокой задумчивости стоял над его телом. Удивительны были взаимоотношения этих двух людей. Оба глубокие патриоты, горячо любившие Россию, беззаветно служившие одному и тому же великому делу, не подходили друг к другу по личным свойствам своих характеров. Много грустных сцен приходилось видеть их окружавшим при их служебных встречах. И почти всегда не М. В. Алексеев был причиной их... Последнее время, несмотря на условия похода, они даже редко виделись, предпочитая в случае необходимости сноситься письменно. Я не буду касаться подробного разбора причин всех недоразумений между ними. В настоящее время оба они отошли в лучший мир, сделав все, что было в силах, на земле.

На фронте, как и во всех частях армии, очень скоро разнеслась печальная весть о смерти Корнилова. Не удалось скрыть ее и от большевиков. На наши войска она произвела крайне тяжелое впечатление. Все почувствовали, что со смертью Корнилова нам уже не взять Екатеринодара. Многие подумывали даже о том, что вообще пришел конец борьбе и пора уже спасаться самим.

Генерал Деникин, как и все старшие начальники, не сочувствовал идее штурма Екатеринодара. Он ясно видел по опыту предыдущих трех дней боев под этим городом, что взять его нашими ничтожными силами было невозможно. А если бы даже и случилась такая удача, то удержать его в своих руках мы были бы не в состоянии. Все причины, почему этот штурм являлся, по мнению старших начальников, безнадежным, не изменились со времени последнего военного совета. Напротив, положение даже ухудшилось ввиду значительных потерь у нас и истощения снарядов, а главное, крайней усталости войск физической, а в особенности моральной. Вопреки общему мнению нашему Корнилов все-таки решил атаковать Екатеринодар и только по совету генерала Алексеева отложил атаку на один день. Судьба не дала ему провести в жизнь свой приказ. Судя по его настроению в последние дни, он не пережил бы неудачи. Генерал Деникин в своих записках упоминает, что Корнилов, решаясь на этот штурм, делал ясные намеки на то, что в случае неудачи он покончит с собою. И я не сомневаюсь, что он сделал бы это...

Судьба судила иначе: один русский снаряд, единственный попавший в дом, переполненный людьми, убил только одного Корнилова.

Одним из первых распоряжений нового командующего армией был приказ об отступлении от Екатеринодара. Нелегко было ему начать свое командование таким приказом. Но обстановка требовала этого.

Решено отходить на север. Другого направления не оставалось: все другие пути преграждались рекою Кубанью или силами большевиков. Моей бригаде пришлось опять занять свое обычное место в арьергарде. Начали отходить вечером, небольшими частями, чтобы не обнаружить наших намерений. Остававшиеся на месте части усилили свой огонь. Большевики отвечали тем же, видимо, опасаясь нашего наступления. Во время этой перестрелки мы понесли также немалые потери. Между другими убит доблестный офицер лейбгвардии Казачьего Его Величества полка есаул Рыковский.

К вечеру бригада Маркова уже вытянулась по направлению на север. Моя бригада должна была прикрывать отход, а затем двигаться в виде арьергарда за обозом, который должен был одновременно с нами выступить из станицы Елизаветинской.

Ввиду того, что оставаться вблизи дома, где был убит Корнилов, было уже невозможно, так как большевики сосредоточили на нем весь свой огонь, я вынужден был устроить свой походный штаб на противоположной окраине рощи, покрывавшей западную часть фермы.

Сидя на валу, я пропускал мимо себя отступавшие части Маркова. Вскоре ко мне подсел и сам бригадный командир. Тяжело было у нас на душе: смерть Корнилова, неудача со штурмом Екатеринодара, новая неопределенность нашего положения... Обмениваясь мыслями по этому поводу, мы приходили к грустному заключению, что, вероятно, скоро придется думать о конце борьбы и, может быть, о распылении

Однако вид проходивших мимо нас войск, их как будто бы даже довольное настроение - тем, что наконец удалось бросить окопы и хоть немного отдохнуть от ужаса ежеминутного ожидания смерти - заставили нас взять себя в руки и отбросить мысль о печальном конце. Все-таки войска еще были у нас, закаленные в боях, вынесшие столько ужасов в течение месяца почти беспрерывного боя. Борьба еще не кончена. Надежда - не потеряна...

К счастью для человека, в самые тяжкие минуты жизни его внимание может быть отвлечено каким-нибудь пустяком житейской мелочи, которая отвлечет его внимание и хотя на время освободит от мрачных дум. Так было и с нами. Марков вдруг сравнил свой куцый полушубок с моей длинной шинелью и стал жаловаться, как ему холодно. Потом у нас зашла речь о том, кто из добровольцев стащил значительную часть хлебов, лежащих недалеко от нас кучкой, предназначенной для одной из частей и во время прохождения 1-й бригады значительно уменьшившейся. Марков начал распекать зазевавшегося раздатчика, и все наши грустные мысли приняли уже другой характер - в буквальном смысле слова - заботы о хлебе насущном для наших полков.

Вскоре Марков простился со мной и уехал. Я дождался, когда снялись последние мои части, и уже в полной темноте пошел с ними в арьергарде. Большевики продолжали неистовую стрельбу по нашей уже пустой позиции.

В течение ночи наш огромный обоз вытянулся в колонну, растянувшись на несколько верст. Я должен был остановиться и пропустить его мимо себя. Это прохождение продолжалось не один час. Утром большевики перешли в наступление, но, по-видимому, опасаясь ввязываться в серьезный бой, ограничились только артиллерийским обстрелом позиций моей бригады. Их конница, показавшаяся на моем фланге, после нескольких удачных выстрелов моей батареи скрылась, и мы могли уже беспрепятственно продолжать свой печальный путь. В обозе, на повозке, прикрытый буркой, ехал и наш недавний вождь, уже бездыханный, Корнилов...

К ночи на 1 апреля Добровольческая армия подошла к немецкой колонии Гначбау. По пути, при переправе через какую-то небольшую речонку, мы сбросили в омут лишние орудия, к которым не хватало снарядов. На широкой улице колонии в несколько рядов расположился обоз. В просторных домах колонистов устроились на ночлег добровольцы и значительное число раненых. Ночь прошла сравнительно спокойно, но с утра нас со всех сторон большевики стали осыпать артиллерийским огнем. Это был ужасный день. Снаряды падали по всей колонии, наводя панику на жителей, подводчиков и несчастных раненых. Были убитые и раненые. Один снаряд попал в дом, в котором поселился генерал Алексеев, и убил писаря.

Настроение духа среди добровольцев было крайне подавленное. Снятие осады Екатеринодара, быстрое отступление от него, смерть Корнилова, более решительное преследование противника, не дававшего покоя нам, - все это сильно способствовало падению духа среди добровольцев, в особенности среди новых пополнений - молодых кубанских казаков. Многие из них потихоньку ушли из наших рядов и вернулись в свои станицы. Многими добровольцами овладело полное отчаяние. Начались разговоры о том, что все кончено и пора уже распыляться. Некоторые предполагали мелкими партиями пробираться в горы или, присоединившись к отряду горцев, пробиться через кольцо большевиков. Нам, старшим начальникам, стоило немалого труда успокоить своих подчиненных. Все-таки некоторые ушли (например, генерал Гилленшмидт) и бесследно пропали.

В ночь на 2 апреля мы выступили из колонии в направлении на станицу Старо-Величковскую. Большевики не решились нас атаковать по дороге и провожали только артиллерийским огнем. В колонии пришлось оставить несколько умирающих раненых и уже умерших. Похоронить последних не было возможности.

Тела Корнилова и Неженцева похоронили тайно за околицей колонии, на вспаханном поле. Могилы заровняли, не оставив никаких признаков, сняли кроки места погребения для того, чтобы впоследствии можно было бы найти покойных. К глубокому сожалению, скрыть этого не удалось. Как потом стало известно, большевики на другой день после нашего ухода с помощью местных жителей нашли могилы, вырыли тела и, бросивши обратно и засыпав тело Неженцева, труп Корнилова отвезли в Екатеринодар, долго издевались над ним и затем сожгли.

Тело Неженцева уже после взятия Екатеринодара было вырыто, перевезено в Новочеркасск и торжественно похоронено нами на Новочеркасском к

 

[Кизлярский]

http://wikimapia.org.../ru/Долиновское

http://www.esosedi.r...2&z=13&mt=1&v=0

[Кизлярский]

Тайна «Гначбау» (загадки, связанные с гибелью Л. Г. Корнилова)

07.02.2010. Количество просмотров: 3304

 

Н. А. Корсакова, С. Р. Илюхин

Утром 31 марта (13 апреля н. ст.) 1918 года, на четвертый день непрерывного штурма Екатеринодара, погиб Главнокомандующий Добровольческой армией генерал Л. Г. Корнилов. Это была кульминация 1-го Кубанского (Ледяного) похода. Смерть вождя потрясла добровольцев. Принявший командование генерал А. И. Деникин отменил назначенное на этот день решительное наступление на город и приказал, ввиду подавляющего превосходства противника в живой силе и вооружении, отступать к северу.

Некоторое время обстоятельства гибели Kорнилова были практически неизвестны современникам. В периодической печати излагались различные версии случившегося, слухи и неподтвержденные сведения. Газета «Известия ВЦИK Советов крестьянских, рабочих, солдатских и казачьих депутатов» 20 апреля 1918 года поместила две версии гибели генерала. Со ссылкой на телеграмму товарища председателя исполкома Левина сообщалось, что генерал был убит «революционной мортирой», и одновременно публиковалась информация, что «он убит двумя чеченцами своего отряда» (13).

Газеты «Наше Слово» и «Раннее утро» объявили: «...Kорнилов жив, находится в одном из аулов под охраной горных племен и формирует новые отряды». «Известия» дали опровержение и в качестве доказательства факта смерти генерала Kорнилова опубликовали интервью члена Kубанского областного ЦИK И. Скворцова газете «Знамя Труда» от 15 мая 1918 года, который заявил, что Kорнилов убит (13). 
Этот эпизод Гражданской войны в России впоследствии был широко освещен в эмигрантской мемуарной литературе. Основные моменты гибели Л. Г. Корнилова, захоронения, извлечения большевиками тела из могилы и сожжения его совпадают почти у всех авторов, однако некоторые обстоятельства излагаются по-разному либо не упоминаются вовсе. Мы попытались, используя опубликованные и архивные материалы, проведя свои собственные изыскания в пространстве и во времени, дать свою версию пяти загадок этой трагедии.

Загадка первая. Откуда пришла смерть

До 1967 года в Краснодаре, на северном замыкании бульвара по улице Красной, находился древний курган киммерийской эпохи, срытый при строительстве кинотеатра «Аврора». А на вершине кургана в 50-е годы стоял знак, утверждавший, что с этого места в 1918 году был выпущен снаряд, уничтоживший главаря белогвардейцев Корнилова. В начале 60-х знак убрали, не оставив о нем и следа. Советские источники сталинского времени сообщали, что Корнилов был убит снарядом, выпущенным из орудия, находившегося недалеко от кургана у станции Краснодар-2 (10). Во времена «оттепели» уже фигурировал «метко пущенный одной из наших артиллерийских батарей снаряд», без указания на место расположения батареи (12).

В некоторых современных исследованиях утверждается, что роковой залп был дан из орудия под командой краскома Д. П. Жлобы на передовых позициях красных в 6 км от штаба Корнилова (2). На самом деле эти позиции отстояли от него всего на 2–3 км. Наилучший обзор «фермы», домика экономического общества на крутом берегу Кубани, где располагался штаб Корнилова, из южной части Екатеринодара (где был штаб обороны города) доступен с колокольни Троицкой церкви (В. А. Соловьев, устное сообщение). Дистанция от нее до «фермы» как раз составляет 6 км. Вероятно, именно оттуда Жлоба руководил наводкой орудия.

Чем же объясняется такое разночтение? По-видимому, причина в том, что в 1938 году Жлоба был объявлен врагом народа и расстрелян. И нашлись желающие воспользоваться чужой славой удачливого артиллериста. А после реабилитации Жлобы (1956 г.) лживую надпись убрали, чтобы не привлекать внимание к этому щекотливому вопросу. Тем самым вопрос был закрыт.

Снаряд прилетел с южной стороны. Это доказывается тем, что стена комнаты, которую пробила граната, обращена к реке, на юг (6, с. 13).

Загадка вторая. «Гначбау»

Отступление началось к вечеру от станицы Елизаветинской, в 18 верстах западнее города. Для того чтобы ввести противника в заблуждение, было объявлено направление на северо-запад, на станицу Старовеличковскую. Действительной же первоочередной целью была станица Медведовская, расположенная севернее Екатеринодара (14). Однако выдержать точное направление, проходя по контролируемой большевиками территории, не удалось. Колонна отклонилась к западу, к утру следующего дня пересекла реку Понуру и остановилась на ее берегу, в небольшой немецкой колонии. 2 апреля здесь, за околицей колонии на берегу Понуры, в тайне было захоронено тело Л. Г. Корнилова и – невдалеке от него – погибшего днем ранее командира корниловского полка М. О. Неженцева.

Тем же утром выяснилось, что над добровольцами, насчитывавшими в своих рядах не более 5 тысяч человек, включая обоз, нависла угроза окружения. На противоположном берегу реки появился красный отряд из Екатеринодара, с северо-востока, от станицы Медведовской, на соединение с ним подходил отряд Рогачева и Ковалева. Начался артиллерийский обстрел. Генерал Деникин принял тяжелое решение переждать обстрел в колонии и уходить вечером, под покровом темноты. Ему удалось, совершив отвлекающий маневр на запад, повернуть затем на восток и оторваться в конце концов от преследователей (6). Однако красные, ворвавшиеся в колонию утром 3 апреля, обнаружили свежие могилы. Тело М. О. Неженцева было оставлено на месте (4), а тело Л. Г. Корнилова переправлено в Екатеринодар.

Название немецкой колонии у разных авторов дается по-разному. Большинство из них вслед за А. И. Деникиным (6) говорит о «Гначбау» (3, 7, 11, 14). Упоминаются также «Гнадау» (4) и «Гнаденау», и даже явно искаженное «Течбау» (13). Ни одно из этих названий на современных картах Краснодарского края не значится. Однако маршрут отступления описан достаточно подробно, с указанием направления и дистанции (40 верст от Екатеринодара) и привязкой «Гначбау» к реке Понуре, что позволило наметить это место на карте. Здесь сейчас находятся хутор Найдорф (по-немецки Новая деревня) и село Долиновское. Местные жители подтвердили, что Долиновское до Второй мировой войны являлось немецкой колонией.

Установить, в каком из этих двух населенных пунктов был захоронен Л. Г. Корнилов, удалось после анализа картографических и архивных документов. Исследование немецких колоний на Кубани, опубликованное в 1915 году Обществом любителей изучения Кубанской области (ОЛИКО), сообщает, что на правом берегу реки Понура, в юрте станицы Нововеличковской, на участке бывшего генерала Бабыча, стоит немецкая колония Гнадау, насчитывающая 43 двора (5). В перечне населенных пунктов Кубанской области Найдорф не значился, зато указано, что село Долиновское основано в 1884 году как колония Гнадау.

Название «Долиновка (село Долиновское)» появилось не ранее 1921-го и не позднее 1925 года (1). В октябре 1981 года в беседе с одним из авторов (Н. А. Корсаковой. – Ред.) старейший казак станицы Нововеличковской Евтихий Степанович Куныця (1895–1987) сообщил, что корниловцы останавливались в Долиновке, где захоронили тело генерала. Топоним «Гначбау» появляется впервые на «Карте района проектируемой линии Черноморско-Кубанской железной дороги» 1910 года (хранится в экспозиции Краснодарского историко-археологического музея им. Е. Д. Фелицина) в результате опечатки. Работая в 20-х годах в эмиграции над «Очерками русской смуты», А. И. Деникин, очевидно, имел в распоряжении только эту карту, что и послужило причиной распространения ошибочного названия «Гначбау» (как отмечает генерал А. П. Богаевский, Деникин рисовал общую картину событий, стратегическую линию военных действий, мало интересуясь несущественными, с этой точки зрения, деталями) (3).

«Гнадау» на немецком языке приблизительно означает «Долина милосердия». Название режет слух в свете посмертной истории Л. Г. Корнилова. Но еще более странно и лицемерно звучит «село Долиновское». Может быть, следуя духу примирения и согласия, вернуть селению его первоначальное название, проявив милосердие хотя бы к памяти героя России?

Загадка третья. Двукратное захоронение

В воспоминаниях А. А. Суворина сообщается, что в «Гначбау» тело Корнилова было захоронено повторно: «Корнилова хоронили дважды и каждый раз круто меняли дислокацию» (9). Панихида состоялась днем в Елизаветинской, тело закрыли в цинковый гроб и повезли на телеге впереди обоза (6, с. 13). Воспоминания штабс-капитана А. В.Тюрина, опубликованные в 1919 году, объясняют, откуда взялась версия о повторном захоронении: «Во время нашей 4-часовой стоянки под колонией, где мы чинили испорченный мост через плотину, одно из приближенных лиц генералу Л. Г. Kорнилову, телохранитель его корнет Хаджиев, предлагал похоронить его здесь. До колонии было 6 – 7 верст. Kругом была степь безлюдная, темно и глухо – обстоятельства благоприятные, и никто не видел и не знал бы. Но бывший начальник конвоя Kорнилова полковник Григорьев воспротивился этому, заявив: «Это поручено мне, и я сам скажу, где сделать это». Было еще несколько предложений похоронить до рассвета, но ответ был тот же».

Похороны состоялись на другом берегу реки в 2 часа дня 2 апреля 1918 года.

«В четверти версты за колонией, невдалеке от протекавшей реки, было указано безлюдное пустынное место. Начали рыть могилу. Рыли могилу текинцы. В 30 шагах была вырыта другая могила, где был похоронен полковник Нежинцев (так в тексте. – Авт.). Все это производилось поспешно, мер предосторожности было принято мало, а потому, как оказалось потом, могила «верховного» даже не была тщательно замаскирована и довольно ясно была видна по свежей земле» (13).

                                                                 Загадка четвертая. Он или не он 

Утром 3 (16) апреля, войдя в Гнадау, отряд комиссара Донцова обнаружил свеженасыпанные могилы Л. Г. Корнилова и М. О. Неженцева. В пятом часу вечера тело Л. Г. Корнилова выкопали и на подводе вывезли в Екатеринодар через хутор Примаки (7). Здесь, во дворе гостиницы Губкиной (сейчас здание историко-археологического музея им. Е. Д. Фелицина) и на Соборной площади, тело подверглось глумлению и издевательствам. В гостинице Губкиной проживали главари советской власти Сорокин, Золотарев, Чистов и другие. Золотарев, появившись в пьяном виде на балконе, затеял спор с Сорокиным, утверждая, что труп привезли люди из его, Золотарева, отряда. С покойника были сделаны фотоснимки, один из которых Чистов подарил «на память» американскому корреспонденту Акселю Гану.

С трупа сорвали последнюю рубаху. Он представлял из себя бесформенную массу, обезображенную ударами шашек, бросанием об землю и прочим рукоприкладством. Затем пополудни он был вывезен на северную окраину к скотобойне (сейчас это примерно территория завода им. Калинина и Дома союзов). Обложив соломой тело, стали жечь его в присутствии высших представителей большевистской власти, прибывших на автомобилях. На следующий день продолжали жечь жалкие останки: жгли и растаптывали ногами, а потом опять жгли. Через несколько дней по городу прошла шутовская ряженая процессия в сопровождении толпы; это должно было изображать «похороны Корнилова». Останавливаясь у подъездов, ряженые звонили и требовали денег на поминки души Корнилова (4).

Насмешка судьбы (или перст Божий): «главковерхи», устроившие глумление над покойником, очень скоро приняли смерть от руки «своих». Золотарев был расстрелян красными же за «кутежи и дебоши», а Сорокин, объявленный вне закона, убит в советской тюрьме в том же «незабываемом» 1918 году (7).

В некоторых источниках (А. фон Лампе, рассказ начальника уголовной полиции Екатеринодара Колпахчева) утверждается, что сожжено было не тело Л. Г. Корнилова, а другого человека; называлась фамилия капитана Леонова (9, с. 13). Вероятно, эта информация ошибочна. При рассмотрении фотографии, подаренной А. Гану, сходство с Л. Г. Корниловым, обладавшим очень характерной внешностью, не вызывает сомнений. Не было сомнений по этому поводу и у А. И. Деникина: «31 марта 1918 года русская граната, направленная рукой русского человека, сразила великого русского патриота. Труп его сожгли и прах развеяли по ветру» (из речи, произнесенной в Екатеринодаре в 1919 году) (6). Член Kубанского областного ЦИK И. Скворцов заявил в цитированном выше интервью: «После осмотра пленными, которые удостоверили, что это генерал Kорнилов, пригласили тех, кто его знал. При осмотре трупа Kорнилова присутствовал и я, так как Kорнилова я знал еще в Петербурге… Несколько раз беседовал с ним лично… Кроме того, 1 июля 1917 г. я видел его на Московском совещании, когда его офицеры несли на руках со станции. Вот почему я говорю: «Сомнения в сторону, Kорнилов убит, и труп его сожжен, а пепел развеян по ветру» (13).

Еще одна гипотеза о том, что вместо генерала был захоронен один из текинцев его конвоя, не подтверждается ни одним мемуаристом. Кроме того, текинцы (туркмены) не имеют в своем облике монголоидных черт, присущих его внешности. Может быть, окончательную ясность здесь внесет экспертное сопоставление лица на фотографии с лицом Л. Г. Корнилова.

Загадка пятая. «Две русские могилы»

Осенью 1918 года Добровольческая армия с боями вернулась на Кубань. Позади уже были и отступление в Сальские степи, и 2-й Кубанский поход, окончившийся взятием Екатеринодара. А впереди – и наступление на Москву, и поражение, и эмиграция. В немецкой колонии Гнадау могила Л. Г. Корнилова оказалась пустой (4), нашли только тело М. О. Неженцева, оставленное большевиками в могиле (по версии Е. С. Куныцы, было обнаружено тело Л. Г.Корнилова; вероятно, отсюда и происходит слух о капитане Леонове и подобные ему). Тело М. О. Неженцева было переправлено в Новочеркасск и захоронено там (3).

В феврале 1919 года французская газета «Пти паризьен» опубликовала репортаж из Екатеринодара (15). В статье, озаглавленной «Две русские могилы», сообщалось следующее:

«Два месяца назад, 25 декабря прошлого года, капитан Фуке, шеф французской военной миссии при добровольческой армии генерала Деникина в Екатеринодаре, возложил от имени Франции два венка на почти рядом расположенные могилы двух бывших русских генералиссимусов Алексеева и Корнилова.

Информация, которая в течение двух последних лет поступает к нам из России, настолько недостоверна и противоречива, что ее можно принять только при документальном подтверждении, и фотографии в этом смысле должны считаться самыми ценными документами.Сама смерть Корнилова, много раз объявленная и опровергнутая, сегодня уже более не может оспариваться… труп генерала, захороненный секретно преданными ему людьми и обнаруженный большевиками, был ими изуродован, изрублен и разбросан, как пепел, по ветру. Однако наша фотография представляет могилу, официальных представителей французской делегации, возлагающих цветы в присутствии русского генерального штаба, английских офицеров и дочери Корнилова госпожи Марковой, что свидетельствует о том, что останки, о которых идет спор, действительно нашли место погребения». 

Вот так возникали загадки. Фотографии, конечно, служат самыми ценными свидетельствами – при условии, что подписи к ним не являются дезинформацией (что, к сожалению, имело место в «Пти паризьен»).

У «фермы» поставили памятный деревянный крест на месте гибели Л. Г. Корнилова (6). Вторая могила не могла принадлежать умершему в Екатеринодаре 25 сентября (8 октября н. ст.) 1918 года генералу Алексееву, похороненному в усыпальнице Екатерининского собора (7), а впоследствии перезахороненному на кладбище в Белграде (8).

Здесь, на «ферме», согласно записи в метрической книге Александро-Невского собора, 23 сентября была похоронена вдова генерала Т. В. Корнилова, пережившая мужа всего лишь на 6 месяцев (6, с. 7).

Обычные захоронения воинов Добровольческой армии проводились на офицерском кладбище, располагавшемся по соседстве с екатеринодарским Всехсвятским кладбищем. В 1920 году, после входа красных в город, все памятные кресты, знаки и могилы у «фермы», как и на офицерском кладбище, были уничтожены.

Послесловие

В Краснодаре осталось еще много загадок, связанных с именем Л. Г. Корнилова. Как могла «ферма» уцелеть в годы советской власти? Почему сейчас, в эпоху примирения и согласия, ей грозит исчезновение под натиском новых застройщиков города, несмотря на статус памятника истории? Кем приходился известный в Екатеринодаре ювелир Леон Ган американскому корреспонденту Акселю Гану – однофамильцем или все же родственником? Как мемориальный памятник с надписью «На этом месте погиб генерал Л. Г. Корнилов» оказался расположенным в нескольких километрах от действительного места гибели? В силу каких обстоятельств этот мемориал поставлен рядом со свалкой? Почему на месте гибели не установлено никакого памятного знака? И еще, и еще… Но разгадать их авторам, видимо, не под силу…

Авторы благодарят А. А. Денисову за перевод статьи с французского, Н. В. Назаренко-Науменко (США) за предоставление документов и фотоматериалов, А. В. Соловьева за консультации по военным вопросам.

[Кизлярский]

Деникин А.И.:

И я отдал приказ Добровольческой армии с наступлением темноты двигаться на север, в направлении станицы Старовеличковской.
В темную ночь армия уходила от Екатеринедара в неизвестное.
Шли молча, понуро, подавленные, но в полном порядке; в движении колонн и обоза заметна была даже какая-то подчеркнутая исполнительность и дисциплина. Но когда с рассветом с бронированного поезда, увидевшего наш конный арьергард, открыли по нем артиллерийский огонь, отдаленные звуки его производили на колонну явно тягостное, доселе не замечавшееся впечатление и вызвали большую торопливость.
Необходимо было дать время улечься настроению и избегать боя. Этого, однако, сделать не удалось. Пройдя около 40 верст авангард был встречен ружейным огнем из попутной станицы и завязал перестрелку. Скоро по нас открыли огонь одно или два большевистских орудия. Колонна продолжала путь, не задерживаясь и свернув лишь несколько вправо полевой дорожкой. Я выехал к кургану, возле станицы.
Противник, к счастью, оказался плохо организованным. Наши части скоро ворвались в станицу, батарее не более чем тремя выстрелами прогнала неприятельские орудия, а появившиеся на горизонте во множестве подкрепления - повозки с большевистской пехотой - после двух трех артиллерийских выстрелов умчались назад.
Так как и Старо и Ново-Величковская станицы оказались занятыми неприятелем, я приказал армии переправляться через реку Понура между двумя этими пунктами по двум мостам, возле немецкой колонии Гначбау, где и заночевать. Конница стала у переправы на хуторах.
Арьергард (ранее авангард) прикрывал это движение, занимая до ночи взятую станицу, которую большевики обстреливали артиллерией. Мост был испорчен, пришлось его долго чинить, и переправа продолжалась почти до рассвета.
На походе я узнал, что из станицы Елисаветинской не удалось вывезти всех раненых. Начальник обоза доложил, что окрестности были уже заняты противником, перевозочных средств одной Елисаветинской не хватало и пришлось оставить в ней 64 тяжело раненых из числа безнадежных и тех, которые безусловно не в состоянии были бы вынести предстоящие форсированные марши. С ранеными оставлены врач, сестры и денежные средства. Глубокой болью сжалось сердце. Я не знал тогда, где смерть вернее. Но чувствовал, что язык цифр и фактов для них не убедителен, что они - обреченные - имели нравственное право осудить ушедших…

После 50 верстного перехода отдых в Гначбау вышел весьма относительный: колония не в состоянии была вместить всех, многим пришлось оставаться под открытым небом на улице.

План предстоящего похода заключался в том, чтобы, двигаясь на восток, вырваться из густой сети железных дорог и более организованного района борьбы "Кубанско-Черноморской советской республики", сосредоточиться на перепутье трех "республик" и трех военных командований - Дона, Кубани и Ставрополя и оттуда, в зависимости от обстановки, начать новую операцию.
Во исполнение этого плана 2-го апреля нам предстояло прорваться через линию Черноморской железной дороги; я наметил для этого станцию Медведовскую. Обозы были готовы с утра, и выступление предположено с таким расчетом, чтобы подойти к железной дороге в темноте. Но около полудня неожиданно со стороны Ново-Величковской обнаружилось наступление крупного отряда большевиков, и скоро колония с ее скученным добровольческим населением подверглась жестокому обстрелу десятка орудий; в то же время большевистская пехота начала охватывать нас с востока, стремясь запереть в излучине реки.
При таких условиях о скрытности движения и перехода через жел. дор. не могло быть и речи. И я решился на крайнее средство - отсидеться в Гначбау до темноты с тем, чтобы под покровом ночи скрыть свой марш и от Гначбауского и от Медведовского противника. Обоз приказал сократить до минимума: изъять все лишние войсковые повозки; бросить лишние орудия, унеся затворы и испортив лафеты, так как для оставшихся 30 снарядов достаточно было и четырех орудий; беженцам оставить по повозке на 6 человек, остальные порубить. В голову обоза поставить лазарет.
Части 2-й бригады выдвинулись за окраину, залегли и приостановили наступление противника. Но артиллерийский обстрел колонии продолжался с исключительной силой.
Этот день останется в памяти первопоходников навсегда. В первый раз за три войны мне пришлось увидеть панику. Когда люди, прижатые к реке и потерявшие надежду на спасение, теряли всякий критерий реальной обстановки и находились во власти самых нелепых, самых фантастических слухов. Когда обнажались худшие инстинкты, эгоизм, недоверие и подозрительность - друг к другу, к начальству, одной части к другой. Главным образом в многолюдном населении обоза. В войсковых частях было лучше, но и там создалось очень нервное настроение. Вероятно среди малодушного элемента шли разные разговоры, потому что в продолжение пяти, шести часов в штаб приходили вести одна другой тревожнее. Получаю, например, донесение, что один из полков конницы решил отделиться от армии и прорываться отдельно… Что организуется много конных партий, предполагающих распылиться… Входит бледный ротмистр Шапрон, адъютант Алексеева и трагическим шепотом докладывает, что в двух полках решили спасаться ценою выдачи большевикам старших начальников и добровольческой казны… предусмотрено какое-то участие в этом деле Баткина… что сводный офицерский эскадрон прибыл добровольно для охраны генерала Алексеева: От всякой охраны лично я отказался, но много позднее узнал, что тревожные слухи дошли до штаба 1-й бригады и полковник Тимановский*182 придвинул незаметно к штабу армии "на всякий случай" офицерскую часть.

Люди теряли самообладание, и надо было спасать их помимо их собственной воли. Мы с Иваном Павловичем, который сохранял, как всегда, невозмутимое спокойствие, успокаивали волнующихся, спорили с сановными беженцами, добивавшимися права следовать чуть ли не с авангардом, и ждали с нетерпением наступления все примиряющих сумерек. Часовая стрелка в этот день, как всегда в таких случаях, передвигалась с необычайной медленностью…
Перед самым закатом приказал начать движение колонны на север, по Старо-Величковской дороге. Движение замечено было противником, и лощину, где проходит дорога, большевики начали обстреливать ураганным огнем. Но уже спускалась ночь, огонь стал беспорядочнее, голова колонны круто свернула вправо и пошла на северо-восток по дороге на Медведовскую.
Вырвались!

Днем в Елизаветинскую привезли тела Корнилова и Неженцева. На церковной площади в одном из домиков в маленькой комнатке было положено тело покойного. Окна были закрыты. Было полутемно. Вокруг гроба были свечи и цветы. ногах читали псалтырь. «Корнилов лежал на столе, головой к висевшей иконе. На лице его было видно несколько ссадин и царапин. Выражение лица его было спокойно, он точно отдыхал крепким сном после тяжелой бесконечной работы. Оно не было подвергнуто мучениям перед смертью, только глубокая морщина на лбу показывала то, что он думал “крепкую думу”, так с этой думой и ушел от жизни»^{650}.

Вечером в станичной церкви состоялось отпевание. Н.Н. Львов вспоминал: «Раздались звуки военных труб, торжественные звуки похоронного марша. Медный трубный гул сливался с колокольным звоном в тихом вечернем воздухе. Он возвещал в глухой казачьей станице о том героическом и роковом, что совершилось в это утро на берегу Кубани.

Я видел генерала Корнилова в гробу, в серой тужурке, с генеральскими золотыми погонами. Первые весенние цветы были рассыпаны на черном покрывале и внутри гроба. Огоньки восковых свечей тускло освещали лицо мертвенно спокойное. Я глядел на черты лица типично киргизского, всегда полного жизненной энергии и напряжения и не узнавал его в мертвенном облике, неподвижно лежавшем в гробу. Точно это не был генерал Корнилов.

Отошла служба, офицеры вынесли гроб, а все казалось, что Корнилов не здесь, в этом гробу, а там, под Екатеринодаром, откуда доносился рев орудийных выстрелов все еще не затихавшего боя»^{651}.

Участники панихиды не стали задерживаться долго. Нужно было побыстрее закончить сборы. Ночью армия снова уходила в никуда.

ГНАЧБАУ

Ближе к полуночи, не зажигая огней, армия снялась с позиций и двинулась на север. Впереди шел Офицерский полк, прикрывала отход бригада Богаевского. Для того чтобы не задерживать движение, в Елизаветинской бросили половину обоза. Самое страшное — бросили раненых. Деникин пишет, что узнал об этом с запозданием. «Начальник обоза доложил, что окрестности были уже заняты противником, перевязочных средств одной Елизаветинской не хватало, и пришлось оставить в ней 64 тяжело раненых из числа безнадежных и тех, которые, безусловно, не в состоянии были вынести предстоящие форсированные марши. С ранеными оставлены врач, сестра и денежные средства»^{652}.

На самом деле все было еще страшнее. Елизаветинской были брошены 252 человека, все, кто не смог захватить место в обозе. Брошены обманом, так как им пообещали, что за ними заедут позже. Большая часть раненых была перебита красными прямо на больничных койках. живых осталось только 28 человек, и то только потому, что победители решили отпраздновать триумф, а для этого нужно было показать пленных^{653}. Известие о том, что раненые были брошены без всякой помощи, произвело среди добровольцев самое тяжелое впечатление. Шли разговоры о том, что Корнилов никогда бы так не поступил.

этом страшном ночном отступлении Корнилов был вместе со своей армией. Тела его и полковника Неженцева везли на одной из обозных телег. Везли просто потому, что не успели похоронить — даже для этого не нашлось времени. Армия шла без остановок всю ночь и весь следующий день. У станицы Андреевской красные попытались обстрелять проходивших мимо добровольцев, но были отброшены мощной контратакой. Вечером армия переправилась на восточный берег реки Понуры (Паныри). Здесь полосой располагались богатые немецкие колонии и хутора. Центром их была колония Гначбау[15], где добровольцы, наконец, разместились на отдых.

Во время остановки на пути к Гначбау, когда добровольцам пришлось чинить мост через реку, адъютант Корнилова Хан Хаджиев предложил похоронить тела командующего и Неженцева здесь же. «Кругом была степь безлюдная, темно и глухо — обстоятельства благоприятные, и никто не видел и не знал бы. Но бывший начальник конвоя Корнилова полковник Григорьев воспротивился этому, заявив: “Это поручено мне, и я сам скажу, где сделать это”»^{654}.

Колония Гначбау была невелика, но впечатление производила солидное и самое мирное. «Белые, крытые черепицей, домики, чистые улицы. Пивоваренный завод, Bierhalle[16], люди хорошо одеты…»^{655} эту-то пасторальную картинку шумной и грязной ордой кочевников ворвались добровольцы. Гначбау командование смогло, наконец, подсчитать наличные силы. Результаты оказались неутешительны. Партизанский полк, имевший к началу штурма Екатеринодара 800 штыков, теперь насчитывал едва 300. Корниловском полку осталось менее ста человек, весь полк был сведен в одну роту. Офицерский полк генерала Маркова пострадал меньше, но тоже потерял около половины своего состава. Добровольческая армия, насчитывавшая в целом накануне боев за Екатеринодар свыше шести тысяч человек, сократилась до трех тысяч^{656}.

таком состоянии армия была неспособна воевать. Единственный выход состоял в том, чтобы как можно скорее оторваться от противника. Скорость передвижения становилась условием выживания. Гначбау Деникин отдал приказ уничтожить лишние орудия, испортив затворы и лафеты. Оставлены были лишь четыре пушки — для запаса в 30 снарядов достаточно было и их. Была приведена в негодность и большая часть обоза, беженцам было оставлено по одной телеге на шесть человек^{657}.

Долго отдыхать добровольцам не пришлось. Около десяти утра красные атаковали Гначбау с юга, со стороны станицы Андреевской. Навстречу им выдвинулись роты Офицерского полка, но огонь не открывали, экономя патроны. Между тем к полудню красные подвезли орудия и начали артиллерийский обстрел колонии. Один из снарядов попал в дом, где разместился генерал Алексеев. На единственной улице Гначбау теснились повозки и люди. Армия попала в западню, но и бежать было некуда. При дневном свете на равнинной местности красная артиллерия без труда бы поставила точку во всей истории похода.

Деникин позднее вспоминал: «Этот день останется в памяти первопоходников навсегда. первый раз за три войны мне пришлось увидеть панику. Когда люди, прижатые к реке и потерявшие надежду на спасение, теряли всякий критерий реальной обстановки и находились во власти самых нелепых фантастических слухов. Когда обнажились худшие инстинкты, эгоизм, недоверие и подозрительность друг к другу, к начальству, одной части к другой»^{658}. любой момент можно было ожидать самого непредсказуемого. «Говорили о тревожных вещах. Будто бы существует заговор в кавалерийских частях против генералов Деникина и Романовского, которых хотят арестовать и выдать красным и тем, видимо, спасти свои жизни. Это подтверждалось тем, что 4-я рота Офицерского полка стала у штаба армии и выставила часовых»^{659}. Армия быстро превращалась в неуправляемую толпу. Многие, не таясь, срывали погоны и нашивки, доставали штатское платье. Среди дезертиров оказался даже генерал Я.Ф. Гиллендшмидт, ушедший во главе небольшого отряда и бесследно после этого сгинувший.

этой обстановке, когда большинство думало только о том, как бы спастись, незамеченными прошли похороны Корнилова и Неженцева. Решение об этом единолично принял полковник Григорьев, поставив в известность старших начальников только задним числом. Было два часа дня 2 апреля 1918 года. Могилы копали текинцы из прежнего конвоя Верховного, сравнявшие их потом с землей. Корнилова похоронили у подножия дерева на невысоком холме шагах в трехстах к северо-востоку от Гначбау на земле, принадлежавшей колонисту Иону. Рядом, в 16 саженях, на земле колониста Зоммерфельда был похоронен Неженцев. Для того чтобы потом могилы можно было найти, были сняты кроки местности (ориентир — высокая труба пивоварни).

[Кизлярский]

 

                                         Отход от Екатеринодара

Главы из книги «Марковцы в боях и походах»

1 апреля Ровно в полночь армия пошла быстрым маршем куда-то в ночной темноте. Куда? — никто не знал. Впереди шел Офицерский полк, в арьергарде — Корниловский.
Другая колонна армии, все на подводах, выступила из станицы Елизаветинской с Чехословацким батальоном. 1500 одних раненых тряслось на подводах. Не всех можно было взять в поход: 64 человека тяжело раненых оставлено в станице «на милость победителя" «Милость» по обычаю большевиков была жестока: за исключением нескольких, все были убиты. До рассвета армия прошла до 25 верст, но без остановок шла дальше, не задерживаясь даже в хуторах, где люди могли хотя бы утолить жажду. Порядок нарушился; части перемешались. Змейками, а не колоннами, шла она. Многие отставали, особенно среди молодежи. Слышавшийся вправо бой, где конная бригада, жертвуя собой, сдерживала красных, стремившихся от Екатеринодара пересечь путь армии, не производил никакого впечатления на крайне утомленных добровольцев.
На одной из подвод везли два гроба с убитыми — генералом Корниловым и полковником Нежинцевым.

 

Бой у станицы Андреевской

Но вот впереди, послышалась довольно сильная стрельба. Конные разъезды, шедшие впереди Офицерского полка, донесли генералу Маркову, что большие силы красных наступают со стороны станицы Андреевской, слева, на пересечение дороги, по которой шел полк, а за ним и вся армия. В рукописи полковника Биркина так коротко описан происшедший бой: «Хорошо, что с нами был генерал Марков. Этот удивительный Генерал не только ничего не боялся, но своей повадкой в бою влиял так на своих, что у них пропадал страх. Не долго думая и не считая врагов, он развернул роты, и сам впереди бросился на цепи большевиков. Те до такой степени не ожидали нашей атаки, что бросились бежать не в станицу, а в сторону и налетели на черкесов, шедших сзади нас. Черкесы врубились в банды большевиков, потерявших сразу строй. Бежали они, как лани, как заяц от орла; и некоторые терялись до того, что кинулись назад к нам и, конечно, никто из них уже не вернулся к своим
С удивлением смотрел и на героя Маркова, и на добровольцев.
При выходе из занятой станицы и после расправы с остатками сдавшихся большевиков, Марков так повеселел, что, улыбаясь, шел впереди, а мы за ним. Шли вздвоенными рядами, больше по привычке, чем по команде. Я шел между совершенно незнакомыми мне лицами, не то юнкерами, не то только что произведенными в офицеры.
Молодежь громко смеялась, шутила. И, вдруг, Марков обернулся и, улыбаясь во весь рот, закричал: «Песню!"
Свою атаку генерал Марков произвел далеко не полным составом Офицерского полка, так как 4-я рота (собственно в это время, это была не рота, как таковая, а ее ядро, с которым шли чины других рот. Полковник Биркин, например, оказался в голове колонны полка), шедшая приблизительно в середине полка, даже не разворачивалась в боевой порядок и не вела наступление.
— Если бы впереди было плохо или тяжело, то генерал Марков, безусловно, подскакал бы к роте и дал бы ей задачу, — так говорили офицеры.
Прошло, видимо, очень немного часов с начала боя, т. к., когда полк вернулся на дорогу, с которой начал атаку, он уже оказался в арьергарде армии. Здесь к нему присоединился маленький отряд: взвод Офицерского полка, пеший взвод 1-й батареи и ее два орудия, который имел назначение прикрывать отход армии справа.
Только к вечеру Офицерский полк пришел в хутора, расположенные вдоль р. Поныри, где генерал Марков дал ему короткий отдых. Усталость и голод охватили всех. Хутора были оставлены жителями и, чтобы найти пищу, нужно было преодолеть усталость. У немногих нашлись силы. Иным посчастливилось: они нашли в трубах копченые колбасы и окорока, которые готовили жители к недалекому празднику Святой Пасхи.
Во второй половине дня, пройдя до 35 верст, армия стала втягиваться и располагаться на отдых в немецкие колонии на восточном берегу р. Поныри, наибольшая из которых называлась Гнаденау или Гначбау. Офицерский полк пришел в Гначбау уже наступившей ночью и расположился частью в колонии, а частью на юго-восточной ее окраине, у дороги на станицу Нововеличковскую и далее на Екатеринодар. Направление для армии наиболее опасное. 1-я инженерная рота остановилась, не доходя Гначбау, в колонии Ернахбау.

 

В колонии Гначбау

2 апреля Ночь прошла спокойно.
Тяжело было пробуждение чинов полка: ныли ноги, плечи, руки, туловище Ночь была холодная; уснув — не чувствовали, как сжимал и парализовал тело холод, но, проснувшись, это ощутили в полной степени. Первое желание согреться; первая мысль о чае. Разложили костры. Пили, кто чай, кто просто кипяток. Захотелось есть. Сумки давно у всех были пусты. Командиры взводов командировали людей колонию за покупкой пищи. Увы! Поиски были тщетны: в колонии, с вечера набитой людьми, немцы-колонисты давно уже все распродали ранее вошедшим в нее, и возвращались офицеры в свои взводы с ничтожными покупками. Покупали даже муку и зерно. И голодные, они жевали зерно и ели лепешки из муки, спеченные на жестянках или лопатах.
Одновременно с физическим пробуждением, пробуждалось и сознание. Этому «помогали» раздававшиеся вокруг колонии ружейные выстрелы. Инстинктивно взоры справлялись в их сторону: там, верстах в 2−3, виднелись конные разъезды, охранявшие колонию и армию ней. И в сознании у всех ясно вырисовывалась картина положения. Смерть Вождя! Армия окружена беспощадным врагом! Еще вчера, во время отхода от Екатеринодара, это не было так очевидно, как сегодня. Все об этом думали, но не говорили. Когда-то потом некоторые сознались, что у них настроение в этот день было более чем подавленное. Внешне это ни в чем не выражалось, даже на дисциплине. Начальники были на своих местах и сохраняли авторитет среди подчиненных. Но душевная депрессия находила свое отражение в таких, казалось, бессмысленных поступках: кто-то ищет острый нож. 
— Ты что? Зарезаться хочешь? — спрашивают его, смеясь. Уверил, что нет. Оказывается, нож ему понадобился для того, чтобы срезать погоны и другие знаки Добровольческой армии. Его никто не остановил от этого поступка, даже командир взвода. Вот группа офицеров достала из своих сумок какие-то документы и обсуждает какой-то вопрос. Оказывается, это красные документы, где-то, когда-то в походе приобретенные и которые теперь могут пригодиться. Над такими малодушными добродушно посмеивались другие, говоря им, что ни шинель без погон, ни красные документы не спасут. Положение все равно — безвыходное. 
Тут, у Гначбау, как никогда раньше, офицеры уже не вели разговоров и споров на темы стратегические и тактические. Никаких предположений, соображений и пр. никто высказать не мог, т. к. их у них не было, не могло быть. Внешне в это время все будто бы покорились жестокой к ним судьбе. Но, это было лишь внешне, но внутренне моральное настроение офицеров было иное: все сознательно или бессознательно ощущали или жили в данный момент чувством не одиночества, а принадлежности к воинской части, к полку, к армии, а, следовательно, и представлением о какой-то общей силе, которая что-то сможет предпринять, сделать и с более положительным результатом, и каждый из них в отдельности; все сознавали или не сознавали, но переживали в себе представление, что покорность судьбе, доведенная до предела, готовит явный конец, но стоит только не покориться ей, то есть действовать сообща, до конца может быть еще и далеко, а может его и вообще не быть. Такое моральное состояние среди чинов Офицерского полка поддерживало его боеспособность. Полк сохранял дисциплину и порядок.
  А. И. Деникин Но, что касается положения вообще в армии, говорили о тревожных вещах. Будто бы существует заговор в кавалерийских частях против генерала Деникина и генерала Романовского, которых хотят арестовать и выдать красным и тем, видимо, спасти свои жизни. Это подтверждалось тем, что 4-я рота Офицерского полка стала у штаба армии и выставила часовых. Подтверждение об открытых пораженческих настроениях офицеров нашли и в случайных разговорах с незнакомыми чинами.
Узнали, что в колонии есть клуб, где немки продают пиво и бутерброды. Несколько офицеров, с разрешения, побежали туда. Там уже не оказалось ни пива, ни бутербродов, а давали лишь голый чай. Разговорились с присутствующими о положении армии и в армии. Два молодых офицера утверждали, что сохраненный в частях порядок, это — внешняя сторона; внутренняя же — совершенно иная. Можно ли требовать, говорили они, от таких, как они «четырехмесячников», то есть пробывших в военных училищах четыре месяца, соблюдения офицерского долга и чести, когда эти понятия и чувства ими не осознаны до конца. А таких, как они, в армии много. Поэтому нельзя осуждать за оставление ее рядов.
Другие два офицера настаивали на безвыходном положении армии и о необходимости спасаться любым способом и приводили даже в пример кавалеристов, якобы, бегущих из армии. Им возразил один из офицеров:
— Ну, вы как хотите, а я буду биться. У нас в Виленском училище девиз: Виленец — один в поле и тот воин.
Громко, с возмущением обрушились на павших духом офицеры Корниловцы, поддержанные «марковцами», обвиняя тех в готовящемся с их стороны предательстве.
— Вы еще назовете предателями те тысячи офицеров, которые не пошли в Добровольческую армию? — возразили пораженцы.
— Да! Те, которые имели возможность пойти и не пошли — предатели!
В 4-ю роту забежал генерал Марков. Все вскочили.
— Садитесь! Ложитесь! Я хочу минутку отдохнуть у вас, — и заговорил как всегда бодрым и живым языком, отвечая на вопросы, которые, естественно, были у всех на уме. По его словам — дела не так уж скверны; выход из положения есть и мы безусловно выберемся; придется, конечно, сразиться. На Офицерский полк он надеется. Затем стал шутить. Кто-то умудрился задать вопрос о дезертирстве из армии.
— Черт с ними! — на это коротко ответил генерал Марков и ушел в штаб.
Настроение в роте сильно поднялось.
Генерал Боровский только на короткие промежутки времени оставлял свой полковник Он ходил из роты в роту, беседовал с их чинами; говорил, что армия сохранена, крепка, и безусловно выйдет из тяжелого положения. Офицеры, конечно, хотели бы знать многие подробности, но не решались задавать вопросы своему командиру: они еще не знали его. Он был для них лицом лишь официальным.
Появление в 3-й роте ее бывшего командира, полковника Кутепова, произвело в ее среде несравненно большее впечатление, чем генерала Боровского. Полковник Кутепов — не начальник, а поэтому с ним можно поговорить откровенней. Он, как всегда, был образцово одет, с блестящими погонами и пуговицами на шинели и бодр неизменно.
— Пришел навестить своих, — сказал он.
Ему стали задавать вопросы. Относительно положения армии, он уверил всех, что оно не так уж безнадежно, как это может казаться, что выход из него будет найден. Обусловил он свои заявления одним условием: соблюдением дисциплины и, как было до сего времени, выполнением жертвенно всех распоряжений и приказов. Задали ему и вопрос о состоянии командуемого им Корниловского ударного полка. Ответил: полк понес большие потери, и теперь в нем осталось едва 90−100 человек от прежнего его кадра, на который можно вполне положиться. Полковник Кутепов обрадовался, что в его бывшей роте было налицо до 100 человек
Задержался он в роте всего лишь на несколько минут. Пожелав полного благополучия и успехов, уже уходя, сказал:
— А как бы я хотел быть теперь с вами!
Потрясенные отчаянными боями у Екатеринодара и сознанием тяжелого положения армии, добровольцы почти безразлично отнеслись к понесенным ими потерям; может быть, потому, что все их мысли и чувства теперь были направлены на «выход из положения». Но в частях все же производился подсчет наличного состава.
Итоги были печальные. Офицерский полк в боях под Екатеринодаром и во время отхода от него потерял 50% своего состава, то есть около 350 человек, из которых около 80 человек было убито и до 50 человек пропало без вести. Эти последние потери гл. обр. относились к 6 роте, состоявшей из зеленой учащейся молодежи.
В полку оставалось не больше 400 человек. Состав рот такой: в 1-й и 3-й приблизительно по 100 человек, во 2-й — только 40 человек, в 4-й — 50, и в 5-й и в 6-й ротах по 40. 2-я рота, понесшая огромные потери, потеряла убитыми своего командира, полковника Лаврентьева и его заместителя — полковника Зудилина.
Были потери убитыми и ранеными в 1-й батарее и 1-й Инженерной роте. Последняя насчитывала в своем составе 80 человек
Вся армия, начав бои под Екатеринодаром в количестве до 6000 человек, в колонии Гначбау имела менее 3000.
Для всех добровольцев было ясно, что неудача их — следствие огромного превосходства врага в силах и это не только в течение одного-двух дней боя, но и всех 5 дней. Армия не могла ввести в бой сразу все свои силы, задержанная переправой через р. Кубань. Каждый день она билась с врагом, уменьшалась в количестве, в то время как враг усиливался. Требовалось огромное моральное и физическое напряжение. Могло ли быть оно крепким и неизменным, без малейшего отдыха в течение 5 дней?
Каковы были силы противника, стало известно позднее: от 40 до 50 000 человек. Известна стала и цифра его потерь — до 10 000 одними ранеными.

Уменьшившаяся в численности армия требовала некоторой переорганизации.
В Офицерском полку 5 и 6 роты были сведены в одну — 5-ю. Роты рассчитаны на 2−3 взвода. Действующих пулеметов оставлено по 2−4 на роту.
Чрезвычайно огорчены были артиллеристы: из 10 орудий должно остаться 5 и только потому, что запас артиллерийских снарядов выражался в количестве 40. Четырех-орудийные батареи становились двух-орудийными и при конной бригаде вместо 2 орудий, оставлено одно.
При батареях оставалось строго ограниченное число людей. Все конные прикомандировывались к командам конной связи, а пешие сводились в особую роту, названную «Артиллерийской», численность которой была в 40−50 человек.
Распоряжения штаба армии коснулись и походного лазарета, и обоза с беженцами: нужно было сократить число подвод. Генерал Марков пронесся по обозам, как ураган, но приводящий все в норму. Последовало уплотнение на подводах, как раненых, так и беженцев. Весь ненужный и обременительный груз сброшен. Никакие мольбы беженцев не помогали.
Были лишние подводы и в воинских частях. Исключены и они. На каждых 100 человек оставлено только по две для перевозки запаса продуктов, запасов, пулеметов, оружия и необходимых вещей. В результате всей чистки количество подвод армии уменьшилось более чем на двести.

 

Бой у колонии Гначбау

С утра — спокойно. Медленно тянутся часы. Но не спокойно на сердце у добровольцев: уверены, что каждый час, каждая минута приближает развязку. Они видят, как верховые с разных сторон мчатся к штабу армии, быстро соскакивают с коней и входят в дом; также быстро выходят и уезжают. Они не отвечают на задаваемые им вопросы.
Около 10 часов к югу от колонии раздалась стрельба. Там красные от станицы Андреевской подошли к хуторам по реке Поныри, но конница атаковала их, частью изрубила, а главную массу заставила отойти. Вскоре началась стрельба в сторону станицы Нововеличковской: красные наступали. Конные заставы вынуждены были отходить. Вперед выдвинулись роты Офицерского полка и заняли позицию. Красная пехота остановилась, открыла стрельбу. Роты молчали: у бойцов было всего лишь по 3−5 обойм патронов.
Около полудня открыли огонь два красных орудия, направив его на колонию. Снаряды рвались в разных ее частях. В обозе возникла паника. Но в штабе — спокойно; спокойно стоит около него часовой 4-й роты.
— Начало конца, — решили одни; другие ограничились обычным словом:
— Началось
К 14 часам со стороны красных стреляло уже 4 орудия, а затем и больше. Теперь они обстреливали и лежащую цепь Офицерского полка. Видно было, как к противнику подходили резервы и удлиняли его фронт. Готовилась атака. Внимание офицеров теперь было направлено исключительно на противника. Они приготовились так, как и раньше: подпустить противника возможно ближе и перейти в контратаку.
Так и произошло: красные бежали, обстреливаемые редкими выстрелами. Офицерская цепь продвинулась вперед на короткое расстояние и залегла. Остановились и красные. И слышны были у них крики, шум.
Темнело. Выдвинутые вперед посты от 5-й роты слышали, что у красных митингуют. Один голос кричал:
— Они от нас все равно не уйдут. Наступать ночью не нужно!
Спешно похоронили офицеры своих двух убитых и отправили в лазарет около десяти раненых.
К этому времени на левый фланг цепи Офицерского полка вышла его 4-я рота.

Успешный бой лишь против части кольца сил противника, окружавшего колонию, не мог облегчить положение армии. Главная и основная задача — выйти из окружения, оставалась в полной силе.

[Кизлярский]

http://www.esosedi.r...1&z=13&mt=1&v=0

 

Интересный факт по захоронению Корнилова и Неженцева: http://robert.esosed.ru/said/

Сообщение отредактировал Кизлярский: 17 января 2016 - 23:42

[Виктор Марьянович]

при всем уважении, не анонс, а простыня. Нельзя так

[Волчара]

Костя. Переименуем и сделаем анонс.

[Кизлярский]

при всем уважении, не анонс, а простыня. Нельзя так

Костя, буду просто давать ссылки.

[Сапер71]

Олег Михайлович они потом пропадают....так что большое спасибо что выкладываешь

[Кизлярский]

Олег Михайлович они потом пропадают....так что большое спасибо что выкладываешь

Алексей, я тоже считаю, что бы сжатая информация всег была под рукой. В данном случае на первой странице. Тем более надо с помощью этих воспоминаний и карт выяснить приблизительное место кратковренного захоронения Корнилова и Неженцева.

Сообщение отредактировал Кизлярский: 18 января 2016 - 11:58

[Кизлярский]

Немецкая колония Гначбау. Сегодня село Долиновское

Прикрепленные изображения

• 

[Кизлярский]

Это та самая единственная широкая улица в колонию, которую заполонила Добровольческая армия 2 апреля 1918 года. 

.............

..............

....

Прикрепленные изображения

• 
• 
• 
• 
• 
• 

[Кизлярский]

На сегодня в колонии осталось всего три немецких постройки. Это здание от пивзавода, которое упомянул Роман Борисович Гуль и в воспоминаниях по марковцам "Марковцы в боях и походах". Около здания находилась труба, которая и служила ориентиром для захоронения Корнилова и Неженцева

Сегодня здесь хозяин держит голубей. За зданием находились ямы для изготовления пива. Сейчас они закопаны.

Крыша была перекрыта с черепицы на шифер.

.....

Прикрепленные изображения

• 
• 

Сообщение отредактировал Кизлярский: 18 января 2016 - 17:56

[Alex James Jenkins]

а известно место самого захоронения?

и какой будет "сценарий"?

[Кизлярский]

а известно место самого захоронения?

и какой будет "сценарий"?

Я специально дал много выкладок из воспоминаний первопоходников и карту, что бы форумчане путем их сложения смогли сами попробовать определить место кратковременного захоронения Лавра Георгиевича и Митрофана Осиповича.

[Полын Бурьяныч]

Олег, привет. Если можно дай ближайшие крупные населенные пункты.. Никак это село привязать к трассе не могу.. Не могу понять где оно находится.. Начинаю отпускать усы,так сказать.. жена возрадуется..  Сейчас поставлю в известность..  Казак без усов- не казак совсем..

Сообщение отредактировал Полын Бурьяныч: 18 января 2016 - 21:05

[Кизлярский]

Игорь, привет.

Рядом станицы Новотитаровская, Нововеличковская

Вот в Википедии https://ru.wikipedia...iki/Долиновское

Пометил галочкой

Прикрепленные изображения

• 

[Кизлярский]

Олег, привет. Если можно дай ближайшие крупные населенные пункты.. Никак это село привязать к трассе не могу.. Не могу понять где оно находится.. Начинаю отпускать усы,так сказать.. жена возрадуется..  Сейчас поставлю в известность..  Казак без усов- не казак совсем..

Игорь, на этом мероприятии понадобиться Твоя помощь как переводчика. Поселок дюже балает. Поэтому, что бы не было так:"Да был у нас толмач-ему переводить, а он лыка не вяжет. Вот мы его и сварили в кипятке".

[Кизлярский]

Приезд и размещение планируется в селе Бойкопонура, что в паре км. от Гначбау. Вот в этом Доме Культуры.

Прикрепленные изображения

•