В рыбачьем поселке Ачуеве была небольшая церковь, которой, к сожалению, тогда никто из нас не заинтересовался. Позднее, уже за границей, я где-то читал, что эта церковь старая, интересной архитектуры, расписанная каким-то неизвестным, но замечательным художником.
Когда-то здесь, недалеко от Ачуева, богатый купец, застигнутый бурей, потерпел крушение. Он дал обет в случае спасения построить церковь. Его корабль выбросило на берег недалеко от устья Протоки, и купец и его люди спаслись. Тут он и построил церковь, не поскупившись на ее украшение.
Около Ачуева нас, отступивших сюда, собралось, как я уже упоминал, больше, чем прибыло в начале. Как потом говорили, около двадцати тысяч человек.
Была построена временная пристань и когда пришли пароходы, началась погрузка, продолжавшаяся четыре или пять дней. Грузили все, ничего не оставляя: лошадей, повозки, артиллерию, отбитые у большевиков броневики. Руководить эвакуацией войск прилетел начальник штаба генерала Врангеля, генерал Шатилов. Был полный порядок и паники не было. Первыми грузились кубанские конные полки. Нашему полку и юнкерам было поручено прикрывать посадку, т.е. задержать большевиков у узких проходов около Протоки и не пропустить их к морю. Грузиться наш полк должен был одним из последних.
Большевики, стараясь прорвать оборону, вели непрерывное наступление. Наш полк, отражая атаки, и здесь нес большие потери. В этих боях особенно отличился капитан Осипенко со своей ротой, за что и был, первым в нашем полку, награжден орденом Николая Чудотворца.
В старое время для таких случаев существовал офицерский Георгиевский крест. Он присуждался особой Георгиевской думой и награждение им утверждалось самим Государем. По статусу ордена никто другой на это не был правомочен. Поэтому во время Гражданской войны на юге России офицерским Георгиевским крестом никого не награждали. И вот, чтобы возместить это, в Крыму генералом Врангелем был учрежден орден Николая Чудотворца, для награждения офицеров за особо геройские подвиги.
***
На передовые позиции, занимаемые нашим полком, туда, где происходили непрерывные бои с наседающими большевиками, я не попал. Обыкновенно меня не пускали туда, где была большая опасность. Я это время провел на самой Ачуевской косе, там где был штаб полка, занимаясь рыбной ловлей или наблюдая как производится погрузка войск на пароходы.
(покойное течение дня нарушалось налетами красных самолетов. Найти от них укрытие на голой песчаной косе было почти невозможно, и я, следуя примеру других "храбрецов", залезал под ближайшую повозку, как будто бы это могло спасти, и оттуда наблюдал за происходящим вокруг.
Таких налетов бывало по несколько в день (большевики прилагали все усилия, чтобы помешать эвакуации белых). Обыкновенно прилетал один или два самолета, летящие довольно высоко, почти вне досягаемости нашего примитивного обстрела из ружей и пулеметов. Эти самолеты сбрасывали по несколько маленьких бомб и улетали, а им на смену через некоторое время прилетали новые. Такие бомбежки большого вреда не приносили. Они действовали больше психологически, нагоняя страх на людей со слабыми нервами. Ведь бомбежка с воздуха в те времена для многих была чем-то новым, непривычным, а потому особенно жутким.
Наших самолетов на Кубани мы не видели; и в этом отношении перевес был на стороне красных.
***
Наконец, пришел и наш черед грузиться на пароход.
В последний раз белые войска уходили с Кубанской земли. Последняя возможность была дана казачеству проявить себя. Но кубанцы в своей массе остались инертными и нас в этот раз не поддержали. Если бы знали они, какая судьба ждет их в дальнейшем, что несет казачеству большевизм, то, верно, поддержали бы... Но кто знал. Была уже усталость от первой мировой войны, а тут еще более жестокая, затянувшаяся гражданская. Хотелось мирной жизни; казалось, что большевики не так страшны, что с ними можно будет ужиться.
Я не хочу бросать какие-либо обвинения служилому казачеству; оно понесло много жертв и много своей крови пролило в борьбе с большевиками. И не оно виновато, что эта борьба не была доведена до конца. Большая доля вины лежит на тех, кто еще тогда, когда Белая армия была под Орлом, сидя в тылу, вообразив себя "вождями казачества", политиканствовал, интриговал, разлагал и сеял вражду между казачеством и добровольцами.
Тем, кто в двадцатом году надеялся, что казаки смогут ужиться с большевиками, пришлось горько разочароваться. Советская власть особенно жестоко, как ни с одной другой частью населения России, расправилась с казаками. Большинство из них было раскулачено и выселено из своих станиц, отправлено в концлагеря или просто уничтожено. А на их место поселены крестьяне, привезенные из других частей России.
Итак, мы уходили с Кубани. Второй раз за последние полгода наш полк возвращался побежденным из неудавшегося десанта.
К Керченскому проливу подошли днем. Предполагая, что на Тамани находятся свои, наш пароход, не останавливаясь, начал проходить пролив.
Нужно сказать, что в то время, как мы были на Кубани, наши войска высадились также и на Таманском полуострове, т.е. на Кубанской стороне Керченского пролива. Но, как видно, Тамань к этому времени уже тоже была оставлена нами, так как наш пароход подвергся сильному артиллерийскому обстрелу. К счастью, все были недолеты.
Пришлось повернуть обратно и ждать темноты. Остановились при входе в пролив. Вдалеке была видна Русская Мама, о которой осталось много приятных воспоминаний. Ночью при потушенных огнях прошли через пролив.
По прибытии обратно в Керчь был смотр полка. Большое число бывших красноармейцев, влитых в полк, совершенно изменило его внешний вид, сделав его каким-то серым и бесцветным. Наших белых алексеевских фуражек в рядах было мало. Видно, много этих фуражек рядом со своими хозяевами осталось лежать на полях Кубани.
