Сообщений в теме: 3

[Wenzel Lehmann]

Alfred Rubbel

 

Я родился в 1921 году недалеко от Тильзита в городе Сентейнен. Мой отец крестьянин, но кроме того торговал скотом. Я был единственным ребенком в семье. До 18 лет ходил в школу. У меня было так называемое право поступления в университет чрезвычайного времени, Notabitur. В средней школе учились десять лет, потом еще три года в гимназии. Последний год обучения назывался обер-прима. По его окончании выпускник получал право поступления в университет или мог пойти учиться на офицера. Когда я заканчивал школу, обучение сократили на год и 12-тый год уже давал право поступления в университет или право стать офицером. Это называлось право поступления в университет чрезвычайного времени, Notabitur. Когда война закончилась, те, кто хотели учиться в университете и имели только право поступления в университет чрезвычайного времени, должны были еще два года учиться в школе. Вот так… Ну а в 1939 году я добровольно пошел в солдаты и воевал до 1945-го года.
Почему добровольно? Потому что добровольцам позволяли выбрать род войск, в котором служить. Я ужасно хотел в танковые войска! А в пехоту не хотел…

 

 

Как вы оцениваете положение Восточной Пруссии перед войной?
Мы боялись своего изолированного положения. Польша имела территориальные претензии, и мы опасались, что поляки оккупирует всю Восточную Пруссию.

 

Сколько классов школы вы закончили? Вы были в Гитлерюгенде?
Да, как и почти все. Я был в Связном Гитлерюгенде – из нас готовили радистов и телефонистов. Мне было интересно. Один день в неделю мы проходили службу в Гитлерюгенде. Но я бы не сказал, что нас подвергали идеологической обработке. Такой факт. Школьное начальство принуждало нас надеть униформу Гитлерюгенда на выпускной вечер, но весь класс, не договариваясь, пришел в черных гражданских костюмах.
Я сначала был очень рад, что я попал в выбранный мной род войск. Но, как потом выяснилось, сокращение "Pz." меня обмануло, 5-го декабря 1939-го я приземлился в пехоте, в 14-й противотанковой роте 21-го учебного пехотного полка в Браунсберге! 21-й учебный пехотный полк был учебным полком 21-й пехотной дивизии, которая стояла в готовности в Эйфеле. Я чувствовал себя не очень хорошо - первый раз был далеко от родного дома, мало того попал в пехоту.
Было очень холодно, когда, большая группа молодых людей, с 00:00 часов этого дня ставшая солдатами, высадилась из поезда в Браунсберге. Два одетых в серое господина громко командовали - те, кого призвали в пехоту, должны были идти налево, а те, кого призвали в артиллерию, должны были идти направо. Я еще надеялся, что попал в танковые войска, и с пехотой и артиллерией я не имею ничего общего, поэтому я с моим чемоданом в одиночестве остался стоять посреди перрона, ожидая приглашения в танковые войска. Один из одетых в серое господ подошел ко мне и очень грубо спросил, чего я жду. Я сунул ему под нос мою повестку. Его лицо налилось кровью, и он заорал: "Вы в пехоте!" Там я и оставался следующие шесть месяцев.Обычно все солдаты проходили обучение на пехотинца четверть года. Я девять раз просил о переводе! Только после похода во Францию, и танковые войска стали их количество было удвоено, тогда наши заявления о переобучении на танкиста должны были принять во внимание, и в июне 1940-го года я был переведен в Берлин, в 5-ый танковый полк, и стал танкистом.
Танковым войскам я оставался верным 5 лет войны, 22 года в Бундесвере и 12 лет в разработке танков после моей отставки. И до сегодняшнего дня я с ними связан.
Мое продвижение по службе проходило чрезвычайно медленно. 1-го июня 1940-го года я стал старшим стрелком, 1-го декабря 1940-го года - ефрейтором. После окончания обучения на заряжающего и наводчика (из танковой пушки я при этом ни разу не выстрелил), нас перевели в 12-ю танковую дивизию в новообразованный 29-й танковый полк в Заган, там находился штаб полка и 1-й батальон, 2-й батальон находился в Любене, 3-й - в Шпроттау.Мы попали в 9-ю, среднюю, роту на танках Pz. IV 7,5-сантиметровой пушкой 3-го батальона в роте было 17 танков. Две легкие роты нашего батальона получили чешский Pz. 38t, очень быстрый танк со смешной 3,7-сантиметровой пушкой.

Какие танки были в училище?
Pz. I, Pz. II и Pz. 38t. Обучение проводили унтер-офицеры, офицер, конечно, наблюдал. 

 

Как часто вы стреляли, до того как попали на фронт?
Не часто, боеприпасов было мало. В учебной части для обучения стрельбе были тренажеры. В пушку был вмонтирован винтовочный ствол, с помощью которого имитировался выстрел. Только пару раз мы выстрелили настоящими снарядами. Мы очень, очень мало стреляли. 

 

Сколько всего продолжалось обучение на танкиста?
Полгода. Сначала индивидуальное обучение, потом сколачивание экипажа. Не очень интенсивно. Дивизия была переформирована в танковую из пехотной. К пехотным полкам просто добавили танковый полк. 

Как учили стрелять, сходу или с короткой остановки?
Только с остановки. На ходу мы стреляли только из пулемета, в лучшем случае. 

 

Вы можете вспомнить команды, которые давал командир?
Была команда "огонь", состоявшая из трех элементов «эРМиЦа». эР это наводчик, Richtschütze, М это боеприпас, Munition, Ц это цель, Ziel. Говорилось: "Наводчик, направление (допустим 12 часов) боеприпас – бронебойный, цель - вражеский танк". "Ausführen! - выполнять!". Выстрел. Так учили нас в школе. На войне мы так не делали. Когда я стал командиром танка я держал руку у него на правом или левом плече, и когда я сильно сжимал плечо, он поворачивал пушку быстро, а когда я сжимал слабее, он поворачивал медленно. Потом я говорил дистанцию, он ловил цель и стрелял. 

 

Как для вас началась война?
Примерно 10-го июня 1941-го года нас транспортом повезли на восток. Мы выгрузились в районе Алленштайна и маршем прошли через Николайкен к границе в районе Лыск. Ходили слухи, что мы получили от русских право прохода в Иран. В Северной Африке наступал Роммель, и в глобальных клещах британцы будут уничтожены в Египте, Палестине и повсюду, где они были. Кроме этого мы получим персидскую нефть! Я не помню, верил ли я в это. Это звучало фантастически, но на фоне нашего союза с русскими выглядело убедительно. В общем, мы называли себя "Иранской армией". Некоторые уже пытались оценить, какой будет "азиатская прибавка" к военной зарплате. Но вечером 21-го июня командир роты обер-лейтенант Оберман зачитал нам приказ о наступлении...
Мы, примерно 120 человек, сидели кругом на опушке леса, а шеф стоял под деревом. Я помню фразу: "Завтра утром, 22-го июня, мы начинаем наступление". Он говорил, что враг, слово "русские" или "советы" произнесено не было, располагает танковой группой, по силам примерно равной нам. Первым атакует 1-й батальон. Больше я не помню. Сразу хочу сказать, что я не помню пресловутого "приказа о комиссарах".
Каким у меня было настроение? Я был подавлен, потому что было ясно, что мы будем воевать против русских. Мы идем против государства, которое в его тогдашнем состоянии являлось неизвестной величиной. Какое гигантское расстояние до Москвы, до Урала, а там Россия только по-настоящему начинается, потом Сибирь и до Тихого океана. Я знал про Березину, про Бородинскую битву, про горящую Москву 1812-го года и про гибель Великой Армии. Я знал о бесконечных просторах России и о неспособности людей, по крайней мере, до этого времени, взять их под контроль… И все же, если честно, то мы хотели на войну. Поймите, на было по 18 лет, а мы не успели ни в Польшу, ни во Францию! Мы думали, что война будет такой же быстрой, а победа такой же красивой!
Ночь провели в танках. Утром в 3:30 началось наступление. Артиллерию мы практически не замечали. Только вдалеке мы слышали разрывы снарядов. Иногда мы видели небольшие группы самолетов, летевшие на восток. Сначала казалось, что война нас избегает. В первые дни, я не знаю, сколько дней, мы не участвовали в боях. Инженерных сооружений, таких как полевые позиции, минные поля или противотанковые рвы, мы не видели. Ударов русских резервов тоже не было.
На второй или третий день у нашего танка сломалась коробка передач. Командир роты пересел в другой танк, а наш оставил стоять. Мы надеялись, что нас скоро отвезут в мастерскую, но это заняло некоторое время. Мы стояли одни в бескрайних полях и очень боялись, что на нас нападут русские, выходящие из окружения. Наконец приехал эвакуатор. Мы пересекли Неман у Меркена и приехали в мастерскую, я думаю, что она находилась около Лиды. Там я был свидетелем ужасного события - у церковной стены были расстреляны трое русских партизан.
Наш танк скоро отремонтировали, и мы поехали на восток к нашей роте. Командир нашего танка, унтер-офицер, о котором мы с самого начала были не самого высоко мнения, все время затягивал наше возвращение в роту. Ему было страшно, он описывал нам свой опыт из французской кампании и рассказывал про ужасы войны. Он пытался склонить нас к саботажу и возвращению танка в мастерскую с новыми повреждениями, но мы отказались. Роту мы догнали недалеко от Минска.
Было очень жарко и снаружи и внутри танка, бой затихал, и командир приказал открыть люки. Наводчик и заряжающий высунулись из люков и наслаждались свежим воздухом. Вдали еще был слышен звук боя. Неожиданный выстрел, и наводчик Вальтер Вегман осел в крови и рухнул обратно в башню танка. Пуля попала ему в голову. Приехали санитары, и на легко бронированном санитарном автомобиле его увезли. Чтобы продолжать бой командир роты пересел в другой танк, а я заменил Вальтера на месте наводчика в командирском танке, и оставался на этой должности почти год. Вальтер Вегман остался жив. После долгого лечения его признали негодным к военной службе и уволили из Вермахта. Мы встретились только после войны.
Наше продвижение замедлялось на глазах, и мы начинали понимать, что победа над Советским Союзом до наступления зимы - это химера. Потери росли. При артиллерийском налете погиб командир роты, обер-лейтенант Оберман и пять человек Под Смоленском погиб мой товарищ и друг Хайнц Берман. Он был радистом в экипаже лейтенанта Броско, командира разведвзвода на легких танках Pz. II. Его могила находится у железной дороги на Смоленск, в районе Орши.К осени оба стрелковых полка были ополовинены. 29-й танковый полк, в котором должно было быть 150 танков, имел только 88. Наш 3-й батальон был расформирован и распределен между 1-м и 2-м батальонами. Нас, остатки 9-й роты, перевели в 3-ю роту.
В августе мы совершили 800-километровый восьмидневный марш своим ходом сначала на запад обратно в Смоленск, потом на север через Невель, Порхов, Новгород, Чудово. Полк замыкал марш. Сначала мы двигались колоннами, но почти сразу растянулись, и ехали на север одиночными машинами. Наш дивизионный тактический знак - мерседесовская звезда - указывал нам путь на север. Мы ехали втроем: водитель, имя я не помню, радист - весельчак из Кельна, и я, наводчик. С каждым днем марш становился все более похож на экскурсию в незнакомой стране. Мы были в тылу, никакого врага, никаких злых начальников, была ранняя осень, мы получали все большее удовольствие от этой поездки. Каждый вечер мы останавливались в каком-нибудь населенном пункте, там была комендатура, полевая кухня и охрана. Мы спали в танке, и с утра продолжали нашу поездку на север, все время ориентируясь по нашим дивизионным тактическим знакам на дороге, которая была совсем неплохой. Водитель вел танк, а нам, двум оставшимся членам экипажа, было совсем нечего делать. Мы сидели спереди на башне танка, справа и слева от пушки, и рассматривали незнакомый нам север России.
Наш кельнский весельчак часами рассказывал нам свои приключения на кельнском карнавале. Однажды начался дождь, у нас в танке был зонтик, и мы сидели на башне танка под открытым зонтиком. Нас обогнал автомобиль и нам посигналил. Из автомобиля вышел молодой офицер и от имени своего генерала попросил нас отставить использование гражданских вещей, т.е. зонтика, на войне. Разумеется, это было произнесено намного грубее.
Потом мы прибыли в наш полк и прямо с марша пошли в бой вдоль шоссе из Тосно в Колпино. Лесная и болотистая местность, пересеченная большим количеством рек, ожесточенное сопротивление русских, отвратительная погода, вши и русская авиация делали нашу жизнь невыносимой. Мы почти дошли до окраин города, даже видели ездящие городские трамваи… Война продолжалась для меня только с 25-го августа по 3-е сентября. Во время передышки я открыл люк моего танка. Разорвавшаяся неподалеку мина нанесла мне: "Множественные осколочные ранения в голову, спину и заднюю часть." - так было написано в моей истории болезни. На Ю-52 меня из Тосно перевезли в Чудово, там я несколько дней пробыл в лазарете, оттуда меня поездом, мы ехали примерно неделю, отправили в госпиталь в Швайнфурт. Мы ехали прекрасной ранней осенью по спокойной Германии и прибыли в качестве "почетных граждан нации" во Франкию, как раз когда там начался сбор винограда. Почти три месяца я оставался там. Это было прекрасное время. 

 

Когда вы первый раз встретились с Т-34?
Сначала были КВ, с огромной пушкой, мы над ними смеялись. Были БТ-7, быстрые танки, которые русские скопировали у американцев. Т-34 я в первый раз увидел уже под Питербургом. У меня была с ним дуэль. Это было ОГО-ГО-переживание. У меня-то была 7,5-сантиметровая пушка-окурок, и я прямо видел, как снаряд отскочил от его брони! А у Т-34 была длинноствольная пушка 76,2 миллиметров. Но в этом бою никто ни кого не подбил. 

 

Что вы скажете о Pz.IV?
Неудачный танк, медленный, с плохой пушкой. Если есть платформа, ну поставьте туда длинноствольную пушку! Так потом и сделали. До появления Тигра, у которого была пушка 8-8, русские всегда были лучше вооружены.
В Германии я оставался почти до Рождества. Почти каждый вечер мы ездили в Берлин или Потсдам. В обоих городах никакой войны не чувствовалось. Театры, кабаре и музеи были для нас открыты. Пока собирали транспорт на северный фронт, я мог жить дома. Самым важным было то, что мы получили зимнюю одежду, в основном гражданские вещи, из пожертвований, собранных мирным населением для армии.
Примерно по той же дороге, по которой мы ехали домой в сентябре 1941-го года, мы, в пустом санитарном поезде, холодной зимой, ехали в полк. С каждым километром на север мы все яснее понимали, что принесет нам эта зима. И все-таки я был очень рад, что возвращаюсь в мою часть. Полк стоял в Нарве на "освежении", но все время выделял маленькие боевые группы для поддержки 1-й и 21-й пехотных дивизий и стрелковых полков 12-й, 5-й и 25-й танковых дивизий. Мы, 1-й батальон, стояли в Херманнсфесте, 2-й батальон стоял в крепости в Ивангороде. Это была практически гарнизонная жизнь. В воскресенье мы строем ходили в эстонскую протестантскую церковь, во главе с командиром полка полковником Валем. Военная служба состояла только в поддержании технического состояния танков. Было очень холодно. Потом пришел приказ - на фронт. Я занял место наводчика в танке обер-фельдфебеля Фендезака.
На трех танках Pz. IV мы поехали от места выгрузки на вокзале в Кингисеппе через Гатчину. Нашу "боевую группу" возглавлял обер-фельдфебель Ханс Фендезак. Несмотря на постоянные снегопады дорога была очищена. По дороге мы переночевали и заправились в царском замке в Красногвардейске недалеко от Гатчины. В неразрушенном дворце находились штаб корпуса и полк истребителей.
Мы прибыли на место, Фендезак вернулся с инструктажа на боевое задание. Наше танки были еще покрашены в темно-серый цвет, и в заснеженной местности на них ездить было опасно. Белой краски не было, а покрасить обычной известковой побелкой на сильном морозе было невозможно.
Когда приезжали маркитанты, мы надеялись получить алкоголь, шоколад и табак. Но, как обычно, эти товары интересным образом куда-то исчезали по мере приближения к линии фронта. В этот раз нам привезли только зубную пасту, которую мы с негодование отвергли. Кто будет чистить зубы при температуре минус 20 градусов? Все ее повыбрасывали. Наш водитель "Гобби" Тост собрал тюбики, нагрел их и мы нанесли пастой маскировочную окраску на танки.
Во время одной из атак мы подбили подбили первый русский танк КВ-1 Klim Woroschilov 1. Это была очень сомнительная победа. Танк стоял на "9 часов". После обстрела русский экипаж сбежал и оставил танк стоять. Пробоин в нем мы не нашли, но засчитали нам как подбитый. Потом его взорвали саперы. А вскоре пришла и наша очередь. Русские заложили противотанковую мину на дороге, по которой шло наше снабжение. Взрыв! Танк высоко подпрыгнул, люки вылетели, все закричали: "Нас подбили! Нас подбили!.." Я подождал некоторое время, не случится ли что-нибудь еще, увидел, что наша гусеница лежит на дороге за танком. Мы как-то выбрались. Пехота отходила назад, мы спрятали секретные кумулятивные снаряды и тоже отошли, танк остался на вражеской территории.
Несколько дней мы куковали с пехотой на морозе, ждали что будет контратака, и наш танк отобьют, но потом разведка доложила, что русские его взорвали. В одном бункере, жгли костер я заснул, и проснулся от боли в ногах. Пока я спал, на мне сгорели сапоги, потому что тело, во сне, автоматически, развернулось ногами к огню.На деревянных санях, что для танкистов выглядело совсем позорно, мы живыми и здоровыми вернулись в Нарву.
Тем временем мне присвоили звание обер-ефрейтора и назначили командиром танка, чем я был бесконечно горд. Вместе с моим, не всегда беспроблемным, экипажем, я вспоминаю имена Пауэрс, Белох и Книспель, мы были на пути на фронт. От разгрузочного вокзала в Кингисеппе мы поехали до дороги Москва - Ленинград, в Любань. Там было три месяца очень странной для танкистов войны, в лесной и болотистой местности мы поддерживали 21-ю пехотную дивизию. Мы, с нашим танком, воевали только в качестве перемещающегося бункера. Это не было танковыми боями, к которым нас готовили. Нас вводили в бой по одному - два танка, часто по произволу ничего не понимающих в танках пехотных офицеров, и нам надо было стараться сохранить танк и экипаж. Два раза наш танк подбивали, экипаж выжил. Это положило начало слуху, что "в танке Руббеля с экипажем ничего не случится". Названия населенных пунктов, таких как Дубовик, Липовик, Берозовка и Тигода, до сих пор сидят у меня в памяти. Война в эти зимние месяцы при температуре около минус 40 градусов "замерзла"! Обе стороны боролись за свое выживание. Русские при этом выглядели лучше немцев. Пехота ходила в тех самых шинелях, в которых они ходили дома, в вязаных шлемах под стальными касками и перчатках. Русские выглядели совсем по-другому: валенки, ватные куртки и брюки, меховые шапки. Они были более привычны к холоду и лучше подготовлены к зиме, у них было меньше трудностей. Наш пулемет MG 34 не работал, потому что немецкое оружейное масло замерзало, наши танковые аккумуляторы теряли на морозе свою мощность, и танковые моторы не заводились. Мы должны были снимать тяжелые аккумуляторы, чтобы нагреть их над огнем. Русские заводили свои моторы сжатым воздухом, и они работали.
В марте 1942-го года у Дубовика я только чудом избежал смерти. Мы поставили два наших танка в позицию для атаки в зимнем лесу. Пехота села на танки, чтобы не идти по снегу, что было очень тяжело. Где находится враг, мы не знали. Все шло хорошо и мы немного расслабились. Вдруг, примерно с 200 метров, раздался выстрел, и снаряд попал в мой танк. Башню танка перекосило влево, сопровождавших нас пехотинцев сбросило в снег. Я заметил, как КВ-1 исчез между деревьями. Сначала наша атака остановилась. Потом, опять не видя врага, мы начали медленно продвигаться в заснеженный лес. За елями мы увидели нашего противника. Мы открыли по нему бешеный огонь, но он не реагировал. Мы осторожно к нему приблизились. Я вышел из танка и под защитой пехотинцев залез на КВ. Он застрял и экипаж его бросил, танк был полностью готов к бою. Перед атакой нам сказали, что у русских нет бронебойных снарядов, но в этом КВ я насчитал более 20 штук. Нам очень повезло, что по нам он выстрелил осколочно-фугасным снарядом, который только оставил вмятину на башне нашего танка. Если бы это был бронебойный снаряд, то сегодня я бы с вами не разговаривал! 

 

Был какой-то приказ, не ввязываться в бой с тяжелыми русскими танками? 
Нет. Был приказ, никогда не ездить по одному. Всегда вдвоем. Требовали открывать огонь с расстояния меньше 1000 метров, потому что на расстоянии более тысячи метров мы вообще ничего не могли сделать. Танковые дуэли мы сначала русским проигрывали, потому что машины лучше были у русских. Только когда мы получили длинную пушку 7-5, это было уже на Кавказе, у нее была хорошая пробиваемость, и мы могли уже уничтожать Т-34.  

 

Основным противником были артиллерия или танки?
Танки. Когда мы напали, русские перестраивали свои танковые части, и русские танковые подразделения сначала были относительно плохо управляемы. Кроме того, не хватало командира танка, пятого члена экипажа, который мог наблюдать за полем боя. Очень скоро русские его ввели, сделав командирскую башенку. Танком кто-то должен командовать. Наводчик всего не может - наблюдать за местностью, искать цели и стрелять. Это была слабость русских танков, но они это очень быстро выучили.  

 

Какова была структура роты?
Командир роты, три взвода, в каждом взводе три танка, командир первого взвода был офицер, командирами остальных двух взводов были фельдфебели. Командирами танков были унтер-офицеры, самое большее.
Какова была ваша роль в техническом обслуживании танка?
Техническое обслуживание было относительно простым, но трудоемким. Принимать участие должны были все, даже офицеры, но они делали это неохотно. Очень много было работы… Я так скажу: один час боя требовал примерно десять часов работы. Как наводчик, я следил за состоянием прицела и поворотных механизмов башни. Прицел был простой, башня поворачивалась как электромотором так и вручную. 

 

Пехота помогала в обслуживании?
Нет. Они были не в состоянии, им и так больше всех доставалось. Экипаж пять человек - это приличная сила, и в каждой роте еще были ремонтники, 10 человек. Они не только поддерживали состояние, но и могли делать мелкий ремонт. Они были хорошо подготовлены и нам помогали установить двигатель, поменять гусеницы, и так далее. 

 

У русских были танковые десантники?
Да, они сидели на танках, но мы такого не делали, потому что это было опасно, они не были защищены. Но русская тактика это предусматривала, и это было очень успешно, потому что это защищало танки от пехоты.  

 

Как вы оцениваете русских танкистов? с точки зрения их обучения?
Сначала плохо. У Гудериана был девиз: "Бить, так бить, не стучать, а бить". Понимаете? Бить не растопыренными пальцами, а сжатым кулаком. Наступать вместе, в большом количестве в одну точку, и при этом защищать друг друга. Русские танки были везде, но поодиночке. Защита друг друга, двумя или несколькими танками, сначала отсутствовала. Кроме того, я уже говорил, что русским танкам не хватало командира, который наблюдал бы за полем боя. Танки были хорошие, но экипаж, обслуживание и боевое применение - плохие. Потом стало лучше. Руководство танками сначала очень плохое. Потом стало лучше, по ходу войны.  

 

Вы чувствовали ваше превосходство?
Да, мы чувствовали наше превосходство. Хотя сам танк был хуже, но мы думали, что мы, в целом, воюем лучше. Надо сказать, что у нас тоже были проблемы. У нас все еще были пехотные представления из Первой мировой войны, немецкий Генеральный штаб только через силу сформировал танковые войска, он вообще не хотел их иметь. Соответственно, конструкция танков была далека от совершенства.  

 

В боях 1941-го года, как действовала русская авиация?
В первые дни они были заметны, но аэродромы были неправильно расположены, и, по моему мнению, не было связи между воздухом и землей. Не было офицеров, которые наводили авиацию, которые у нас были. Русская авиация в основном не причиняла нам неприятностей. С авиацией были проблемы, когда я был в Нормандии. Там небо было заполнено американскими боевыми самолетами. Там мы получили горький урок, потому что мы относились к противовоздушной обороне небрежно, запустили маскировку.

  

Что вас больше всего задерживало летом 1941-го года: противник или местность?
Местность. Вернее пространство. Лето было сухим, период, как это называется, pasputiza, мне запомнился по 1942-му году на Украине. Там чернозем, летом он твердый, как асфальт, но если прошел дождь, то танки по нему еще проходили, а колесные машины за нами пройти не могли. Так что погода нам летом 41-го не мешала. У русских не было обороны как системы. Поэтому вопрос начал ли Гитлер превентивную войну отпадает - русские к немецкому нападению были недостаточно подготовлены, иначе с самого начала было бы гораздо тяжелее Обороняться они началась на линии Сталина. Мы бы не дошли так быстро от Белостока до Минска, если бы там была организованная оборона.  

 

Зимой 1941-го года, как вы спасались от холода?
Потери танков от холода в какой-то момент были больше, чем от противника.
Т-34 заводили сжатым воздухом, русские танки до сих пор так заводят, а мы заводили от аккумулятора. На холоде аккумуляторы садились, поэтому мы аккумуляторы, которые весили 100 килограмм каждый, на ночь снимали и несли в землянку к пехотинцам, чтобы заряд сохранился до утра и мы смогли бы завести танк. Еще была возможность завести танк ручкой, но мы не любили это делать – тяжело. Иногда мы ночью заводили танк каждый час, чтобы он не остывал. При этом расходовался бензин, и шум работающего двигателя выдавал наше расположение.   

 

Насколько хорошим было снабжение боеприпасами и горючим зимой?
В общем-то, никаких проблем не было, как-то это все работало, в конечном итоге - довольно неплохо. Мы друг другу помогали, переливали горючее из танка в танк, или говорили товарищу, дай мне пару снарядов, у меня закончились. Только в самом конце, когда снабжение уже развалилось, стало хуже. Был такой случай в Венгрии. У меня тогда уже был Королевский Тигр, мы его заправили бензином, смешанным со спиртом из kukuruza. Вследствие этого из выхлопной трубы вырывалось пламя, и ночью мы выглядели как дракон.  

 

Где вы спали, в танке, под танком?
У радиста и водителя были удобные, обитые кожей сидения, с откидывающей спинкой, они спали, как в спальном вагоне. У наводчика был стульчик рядом с пушкой, заряжающий спал на полу танка, командир – с ним рядом. В общем, как-то устраивались. Когда получил «Тигр» я, если положение позволяло, спал на теплой крыше мотора на корме. Мы, пока зима не наступила, неохотно ночевали в русских домах, потому что немедленно заводились вши. А потом стало так холодно, что на вшей мы внимания не обращали. 

 

У русских был танковый брезент, а у вас был?
Да, у русских был, у нас нет. Дождь? Дождь в танк не проникал. 

Русские танкисты рыли траншею, сверху танк, спали в траншее. Вы так делали?
Нет, мы так не делали. Немцы ленивые. Русские окапывали танки до пушки, нам тоже приказывали, но мы этого не делали. Неохота было, солдаты никогда не хотят работать. Это еще от тактики зависело. У нас пехота была впереди, а танки стояли сзади, в укрытиях, и только когда мы атаковали, танки выезжали вперед. У русских танки стояли впереди, в качестве противотанковых орудий, в танковых окопах. Русские применяли танки стационарно, как неподвижные огневые точки, мы такого не знали. Это было умно, то, что вы делали, у нас такого не было, и я не знаю почему. 

 

В районе Волхова местность для танков не подходящая. Как вы там действовали?
Да, местность неподходящая. Мы часто застревали и ездили только по дорогам. Русские танки еще могли двигаться по бездорожью, а мы нет, наши гусеницы слишком узкие. Т-34 имел более широкие гусеницы, кроме того у него был такой мощный мотор, что он мог валить деревья, и поэтому он мог ездить по лесу. Этого мы вообще не могли, я один раз попробовал, танк свалил дерево, вывернул корни, заехал на эти корни, задрал нос и застрял. На Волхове применять танки было абсолютно неразумно, но нас никто не спрашивал, нужно было взять окруженный Ленинград. С нами способы использования танков не обсуждали, нам приказали: "воюйте". Самый плохой эпизод у меня был с одной пехотной ротой, я с ней пять месяцев тусовался на болоте. У меня закончился бензин, они мне на мотоцикле привезли одну канистру бензина, и сказали, иди, атакуй. Они понятия не имели о нашем расходе топлива! 

 

В зиму 41-42-го в отпуск отпускали?
Нет. Отпусков у нас вообще, можно считать, что не было. У меня отец был болен раком и умер в 1942 году, тогда шеф отпустил на похороны. 

 

В Гатчине, говорят, был дом отдыха, вы там были или что-то слышали о нем?
На Кавказе, в Mineralnye Wody, был санаторий, а на севере я такого не помню, но могу себе представить, что в тыловых частях что-то такое было. В Krasnoe Selo, да, там был штаб, там, в замке, жили какие-то люди, которые не были на фронте. Но такого, чтобы кому-то сказали: «Ты долго был на фронте, съезди куда-нибудь отдохни», такого не было.  

 

Как вас встречало местное население?
Позитивно. На фронте нам за хлеб стирали белье. Каких-то столкновений у нас с местным населением не было. По крайней мере, на севере такого не было. Я думаю, что немецкий солдат, по воспитанию, скорее миролюбив. Я вырос недалеко от русской границы, я, и моя семья, имела контакты с русскими. Предубеждения у меня не было. До того как объявили так называемую тотальную войну, мы, танковые войска, рассматривали себя как элитные части, где озверению не было места.  

 

Как элитные части, вы получали какое-то дополнительное снабжение?
Танкисты имели спецпиаек, консервы, которые мы имели право открыть, если два дня не получали питание из полевой кухни. Но мы так долго не ждали, открывали их до того. Кроме этого было обычное снабжение, полевая кухня на грузовике, но готовили в основном только суп.

 

У русских танкистов был танковый шлем, а как вы спасали голову от ударов?
Да, сначала была танковая защитная шапка. Танкисты все были маленькие, а берет с резиновым защитным кольцом – большой. Мы в ней выглядели как мухоморы, и поэтому неохотно ее носили. Она была не нужна, я головой никогда не бился. Я всегда говорил, что беру ее с собой, чтобы мне ее положили на могилу. Многие носили стальные каски. 

 

Хиви были?
Да, они были помощниками водителей, а иногда даже сами были водителями грузовиков. Когда война заканчивалась, они исчезли. Я думаю, что у нас в роте их было около шестнадцати человек. Это были верные слуги, потому что мы их избавили от страданий в лагерях.  

 

У вас были вши?
Да, когда наступила зима, появились вши. Мы ехали поездом, эшелон с Тиграми, до Смоленска. Там был разгрузочный вокзал. Там был лазарет, и были немецкие медсестры, они нам помахали. Мы забили свинью, половина туши еще лежала в танке. Мы решили, сегодня вечером идем к медсестрам, возьмем с собой еду, они ее приготовят. У меня были вши, я из парашюта вырезал кусок ткани, шарф, обернул его вокруг шеи, чтобы вши не вылезли наружу. Мы пришли в лазарет к медсестрам, и тут вши сделались очень бодрыми, они почувствовали запах лазарета, решили, что их сейчас выведут, и начали суетиться. Я очень боялся, что они вылезут наружу. Мы только и занимались, что щелкали вшей. Однажды мы поехали в Германию, в отпуск или на переформировку, на последней станции перед границей нам дали пакет от Фюрера и мы прошли очистку от вшей, иначе в Германию нас не пустили бы. Нужно было иметь документ, что ты прошел очистку от вшей. 

 

Чего вы боялись больше, погибнуть или попасть в плен?
Попасть в плен. Я вполне уверен, что я бы застрелился, я был к этому готов. Плен это было что-то ужасное, чего мы не могли себе представить. 

 

Какое у вас было оружие?
9-миллиметровый пистолет Вальтер 38. Офицеры имели еще 7,62. У нас в танковой куртке был карман или кобура на ремне вокруг шеи, чтобы мы их не теряли. Пистолет был предусмотрен для ближнего боя, но я его никогда не использовал, за исключением того, что мы, напившись, стреляли по бутылкам. 

 

Началась война, вы вошли в Россию, что вас больше всего поразило?
В 1941-м году? Огромные пространства. Мы школе, конечно, учили, я сам из Восточной Пруссии, там, на Балтике открытые пространства, всего 47 человек на квадратный километр, по-моему. Но, огромные пространства, мы ехали, ехали, ехали, и этому не было конца. Малонаселенные, огромные пространства. И еще, было недостаточно засеянной земли. По-другому было только на южной Украине. В Западной России, в Литве сельское хозяйство можно было бы устроить лучше.     

 

Русские солдаты часто говорили, вот закончится война, и я буду... Вы об этом говорили?
Вообще нет. Среди товарищей мы об этом не говорили. У нас были разные социальные слои, были неквалифицированные рабочие, цели у всех были разные. Как и все немцы, все хотели получить профессию и зарабатывать деньги, это понятно. Еще думали о том, что если война будет проиграна, то, что тогда? Но такие мысли появились начиная с 1943-го года. В мае нашу роту перевели в 4-й танковый полк и отправили эшелоном в Германию. Мы сидели в поезде и ехали на запад. Куда мы едем нам не сообщили по соображениям секретности. Мне уже было двадцать лет, меня произвели в унтер-офицеры. У меня были значок за ранения, значок за танковый бой и Железный Крест второго класса. Жизнь впереди была полна приключений. Мы прибыли в Нойхаммер только с нашими личными вещами и личным оружием - пистолетами и карабинами. Танки и остальные машины мы оставили в Нарве и теперь ждали прибытия новых, танков, грузовиков и остальных машин, необходимых для ведения войны. Сколотили экипажи, получили Pz. IV с длинной 7,5-сантиметровой пушкой. 23-го июля 13-я танковая дивизия, в которую входил наш 3-й батальон 4-го танкового полка, уже должна была наступать через Дон на юг, в направлении Кавказа. Выгрузились в Сталино. Запомнилась встреча с итальянцами: тарахтящие мотоциклы, опереточные солдаты с султанами на шлемах, лучше бы они были нашими противниками!
Из Сталино мы маршем через Ростов и Батайск догоняли наш полк, который продвигался вперед почти не встречая сопротивления. В Короптокине на Кубани мы его догнали. Без остановок мы шли дальше на юг через Ногайскую степь. Итальянцев мы оставили в Сталино, и нас сопровождали только румынские части. Вместе с ними в автомобилях ехали и их семьи, женщины и дети. Румынских офицеров, которые ехали вместе с нами, интересовало только мародерство. Военная ситуация это позволяла, Красная Армия отступала на юг. До Кавказа русские в бои не вступали. Местность представляла собой плоскую, сухую равнину, почва была песок или глина, дорог не было. Мы ехали по следу впереди идущего танка, держа дистанцию около 200 метров и скорость примерно 20 километров в час. Нас все больше нервировали румынские машины, которые нас обгоняли, встраивались в нашу колонну и поднимали пыль, из-за которой ничего не было видно. Один румынский легковой автомобиль американского производства с румынскими офицерами догнал наш танк и сигналил, требуя уступить ему дорогу. Мы разогнались и резко затормозили, румынский автомобиль врезался в наш танк. В какой-то момент появились румынские машины, едущие нам навстречу. Это означало, что впереди началась война. Все пять месяцев, которые мы были на Кавказе, мы не вели настоящей войны. До Майкопа мой "924-й" танк, хотя он попеременно шел в голове роты, ни разу из пушки не выстрелил. Мы считали, что это отступление почти без боев было умным операционным ходом руководства Красной Армией, которое заманивало нас в глубину страны.
Мы только ехали, ехали и ехали. Самое яркое впечатление это рассвет в степи. Мы ставили танки кругом, пушками наружу, танк командир роты занимал место в центре. Так мы готовы были отражать нападение с любой стороны. Я нес «собаку» - вахту с 2-х до 4-х. И вот начало светать и перед о мной встал весь Кавказ, от Эльбруса до Казбека. Не забываемое зрелище! Когда немного посветлело, поднялся туман, и вершин не стало видно. 28-го августа передовые части дивизии подошли к Тереку у Моздока. Сопротивление врага и местность становились все тяжелее. Особенно активной стала авиация русских. Массированно применялись легкие американские бомбардировщики "Дуглас-Бостон". Эти самолеты летали из Тбилиси. В голой степи мы не могли от них спрятаться. Кроме того, стояло самое жаркое время года. Питьевая вода и снабжение не доставлялись в достаточном количестве. Длительное время мы питались только сардинами в масле и кукурузным хлебом. Все чаще появлялись типичные для субтропического климата болезни. Малярия, лихорадка и, в большом количестве, желтуха. Я подхватил малярию и желтуху. Некоторое время я промучился в роте, но потом меня на самолете отправили в лазарет для легкобольных в Таганрог на Азовском море. Я был примерно 300-м заболевшим в полку, т.е. примерно треть полка выбыла из строя по болезни.
Тем временем наши, сильно поредевшие из-за поломок техники, части переправились через Терек, вошли в долину у Ельчтово и взяли ключевой пункт обеих военных дорог, Ардон, перекрыв тем самым обе военные дороги. Но потом в бой были введены сильные, подготовленные для боев в горах, части русских. Вместе с силами с севера русские стали наступать. Взять Орджоникидзе не удалось. Тем временем немецкие горные егеря водрузили немецкий флаг на Эльбрусе. Но это было только рекламное мероприятие для внешнего и внутреннего пользования.
В ноябре, стало уже действительно холодно, я вернулся в батальон. Наша рота понесла очень тяжелые потери в танках и людях при наступлении на Орджоникидзе, у Гизель и Малгобека. Я принял танк, находящий в ремонтной мастерской, который с трудом восстанавливали. Ремонт был не самым тяжелым, тяжелее было удалить из танка части трупов и отмыть его от крови. Потом были тягостные местные бои вокруг Ардона, Нальчика, Алагира и Дигора. В декабре командование приказало оборудовать зимние позиции.3-й батальон 4-го танкового полка сдали танки примерно 15-го декабря. Так как мы понесли особенно большие потери, нас, как "личную часть Шобера", на поезде повезли в направлении Германии. Нам повезло, железная дорога была еще не перерезана, через Прохладная - Армавир - Ростов - Днепропетровск мы ехали "в Рейх".
Это значило, что мы будем переучиваться на новый тип танка. 23-го декабря мы были в Берлине, нам выдали отпускные свидетельства на две недели. На Рождество я был дома в Сентайнене. В этот раз мы получили "пакет от Фюрера", состоящий из бутылки игристого вина, сырокопченой колбасы и двух банок тушенки. 10-го января 1943-го года мы прибыли в стрелковую школу танковых войск в Путлосе, Шлезвиг-Гольштейн.
Школа, в дополнение к их обычным программам, получила задание переучить нас на Тигра, но самого Тигра еще не было! И нас опять отправили в двухнедельный отпуск, такое было возможно только в танковых войсках. В пехоте для нас бы придумали какие-нибудь полевые учения или еще какое-нибудь бессмысленное занятие. Я поехал обратно в Тильзит. Сталинград еще не пал, танцы опять временно разрешили, и я - хотя из моих сегодняшних знакомых никто в это не верит - активно в них участвовал. А где мне еще было познакомиться с девушками?
В конце января мы опять явились в Путлос. У нас образовалась группа товарищей, Хайно Кляйнер (погиб), Херберт Петцка (погиб), Ханс Риппл (погиб) и я. Мы все были из одного полка, но из разных рот. Мы жили в одном кубрике в общежитии для участников курсов. Однажды за завтраком у меня с Хайно, который единственный из нас накануне видел Тигра, был такой диалог:
- Хайно, скажи, как он выглядит?
- Представь себе очень длинную танковую пушку. Представил?
- Да!
- А у него она еще длиннее!

Скоро я тоже увидел это чудо. Я был впечатлен, но и несколько разочарован. Я ждал чего-то более элегантного, как Т-34, а тут такой ящер. Обучение было вялым, потому что была всего одна машина.
Где-то в феврале 500-й танковый учебный батальон, перебросили в Падерборн, и началось интенсивное обучение. Африканская армия нуждалась в подкреплении, нас обследовали на пригодность к войне в тропиках, и должны были отправить в 504-й тигровый батальон, который частично уже был на Сицилии.
После окончания обучения в марте 1943-го года нас перевели в близлежащий лагерь "Сенне", в котором формировались роты Тигров. Наши первые, предназначенные для роты Шобера, Тигры I прибыли на вокзал, и до утра, до разгрузки, их надо было охранять. Это приказали мне. Караульного помещения не было, было холодно. Я сел в кресло водителя одного из танков. Все было новым и незнакомым - и ночью было очень скучно. Ключ зажигания торчал в панели, с назначением некоторых переключателей я разобрался. Заведется ли мотор? Прав на управление танком у меня не было, но я часто нелегально управлял танком. Из любопытства я повернул ключ - и мотор завелся!
Что я тогда еще не знал: передача всегда была включена! Я шевельнул рулевое колесо, дал газ, и танк сдвинулся с места и повернулся! Что произошло? Разгрузочные клины были выдавлены из-под танка, корма и нос танка свисали с платформы. Испугавшись дальнейших ошибок, я не пытался поставить танк на место. Что подумала разгрузочная команда я не знаю, но расследования не было. С этого момента я начал относиться к Тигру серьезно и основательно его изучил.
Меня назначили командиром танка и дали подобрать себе экипаж. Наводчиком стал Вальтер Юнге, которого я знал еще с Волхова, водителем Вальтер Эшриг, радистом Альфред Пойкер, заряжающим Йохан Штромер.    

 

Насколько были большие различия между Тигром и Pz.IV?
Они отличались как небо и земля. Тигр был качественным скачком в ряду наших танков. Тигр II был, в принципе, то же самое, что Тигр I, но с более толстой броней. Ему не хватало мощности двигателя, а качество стали оставляло желать лучшего - снаряды пушки 7-6-2 из него выбивала куски брони. Огневая мощь Тигра была фантастической. Однако ужасной была похожая на печную трубу командирская башенка, попадание в которую из калибра 7,62-сантиметра отрезало командиру Тигра голову. Ну и подвижность была просто ни какой. Скорость передвижения на марше была очень низкой, теоретически - 38 км/ч, практически так никогда ехать было нельзя. По пересеченной местности Тигр, как правило, ехал 10 км/ч.
Мотор очень плохо переносил перегрузки. Продолжительность его жизни была очень ограничена. От наших водителей требовались хорошие знания и очень много работы, чтобы обеспечить готовность Тигра к бою. Ремонтная группа и ремонтная мастерская работали без перерывов. Во время маршей я всегда держал одно ухо открытым, чтобы все время слушать шум мотора. Перегрев вел к разрушению прокладок во втулках цилиндров, вода из системы охлаждения попадала в цилиндры. Тогда надо было вынимать свечи и убирать воду из цилиндров. После этого Тигр ехал еще медленней. Перегрев также мог сжечь пробковые уплотнения в головке цилиндров, тогда мотор терял масло. Наш водитель Вальтер Эшриг жевал солдатский хлеб и получившуюся хлебную кашу использовал как уплотнитель в головках цилиндров, что на время помогало. Кроме того, слабыми местами были коробка передач, боковые передаточные механизмы и ходовая часть. Гидравлика тогда была еще не зрелой. Боковые передаточные механизмы были хрупкими, как сырое яйцо, и при механической нагрузке чуть выше средней сразу ломались.
Особым удовольствием был ремонт шахматной ходовой части у Тигра I. Известно, что у него на каждой стороне было 16 катков и 8 рычагов подвески. В начале марша все 16 катков были в отличном состоянии. Потом четыре внешних катка, начиная с переднего, начинали жить собственной жизнью. Движение рычагов подвески и напряжение на сгиб ослабляли фланцевые соединения всей подвески. Поэтому появлялась повышенная нагрузка на остальные катки и разрушалось резиновое покрытие катков. Количество работы для замены средних и задних катков было огромным, для этого надо было снять передние восемь катков.
Превосходство Тигра I и II в огневой мощи и бронировании над всеми вражескими танками, сохранявшееся до конца войны, сделало нас беспечными. Во время прикрытия наших частей и в боях, мы, бывало, часами стояли на одном месте, ничем не прикрытые и не замаскированные, и с нами ничего не могло произойти!
Мы даже не придерживались правильной танковой тактики, которую мы все учили. Молодые солдаты и неопытные водители, приходившие к нам в качестве пополнения, перенимали от нас нашу беспечность. Мы часами стояли как открытая мишень, и при этом теряли возможность застать врага врасплох. Если русские видели Тигры, то, как правило, своими танками они атаковали не нас, а где-нибудь в другом месте. Следствием этого были вклинения и прорывы, которые мы, как пожарная команда, должны были подчищать. Лучшей альтернативой было бы поставить Тигры за линией фронта, укрытыми и замаскированными, чтобы, после определения направления атаки русских, неожиданно ударить. Эта тактика принесла бы нам еще большие успехи с меньшим потерями. Я признаю, что тяжело воюющие, истекающие кровью пехотные соединения нуждались в "корсете" в виде танков прямо на переднем крае, это стабилизировало их боевой дух. Тактически правильные вещи не всегда самые правильные. Мы часто видели примеры того, что уход единственного Тигра с передовой для заправки и пополнения боекомплекта для пехоты был сигналом к отходу вслед за Тигром.
В середине марта 1943-го года на ротном построении нам сказали, что пять экипажей вместе с танками необходимо послать на Восточный фронт. Мы все были знакомы с войной на востоке. Там нас не ждало ничего хорошего.
Старшина Грубер объяснил нам ситуацию. Что я думал? Я еще на какое-то время охотно остался бы в Вестфалии. В этот момент общей растерянности, Фендезак, который стоял на правом фланге, выглянул из строя, посмотрел на нас, кивнул, промедлил одно мгновенье - и, не говоря ни слова, сделал пять шагов из строя вперед. Не спеша, но и без задержки, за ним вышли мы - еще четыре командира - Петцка, Риппл, Зайдель и я. Мы были теми, кто пришел из 29-го танкового полка и кто, частично с теми же самыми экипажами, прошел Минск и Вязьму, Чудово, Шлиссельбург и Тихвин, Майкоп и Орджиникидзе. Только тот, кто тем утром стоял на плацу перед 9-м блоком лагеря "Сенне", может до конца понять эту сцену.
Пяти командирам, стоявшим перед фронтом роты, которые по инициативе Фендезака без всякой подготовки вызвались добровольцами на Восточный фронт, нужны были экипажи для их танков. Наш вопросительный взгляд на наши экипажи привел к тому, что спустя короткое время они оказались возле нас. Хотя у нас у всех был опыт боев на Восточном фронте, и мы знали, что нас ждет, но быть вместе было важнее.
Нам сказали, что мы поступаем в 503-й тигровый батальон, который все еще воюет под Ростовом. В конце марта мы приехали в Богодухов, где находился 503-й батальон. Батальон получил новое штатное расписание. Смесь из Тигров, Pz. IV и легких Pz. III была признана неэффективной. Теперь в танковой роте было 14 Тигров - три взвода по четыре Тигра и два Тигра у командира роты. Нас, к сожалению, разделили. Фендезак, Риппл и я попали в 1-ю роту, Петцка во 2-ю, а Зайдель в 3-ю. В этой части мы оставались до конца. Из командиров танков выжил только я один.
Через Киев мы доехали до станции выгрузки - Богодухов, примерно в 60-километрах северо-западнее Харькова. Там собирался батальон, части которого все еще воевали на нижнем Дону. Мы были армейским резервом, нас должны были переформировать под новое штатное расписание и подготовить к летнему наступлению.
Приняли нас с ощутимым безразличием. По крайней мере в 1-й роте, в которую попали Фендезак, Риппл и я. Никакой встречи, никакого приветствия, командование роты ничем не интересовалось и не считало это необходимым. Мы очень быстро разобрались с тем, что происходит в этой роте. Командир роты был сменен во время боев на нижнем Дону. Старшина - "мать роты" - был садистским ничтожеством. Унтер-офицеры были разобщены. В унтер-офицерском корпусе было пять штабс-фельдфебелей, то есть людей, прослуживших более 12 лет. Из этих пяти ни один ни разу не сидел в танке. Из простых унтер-офицеров трое были разжалованы за различные нарушения. Рядовой состав представлял собой испуганное стадо, попавшее под огонь в калмыцких степях. Людей, обладавшим фронтовым опытом, можно было пересчитать на пальцах одной руки. Как можно было отдать ценные, высокоэффективные танки в руки неопытных и находящихся под плохим руководством солдат? Первое, что сделал старшина роты, после того как мы прибыли в роту, - он попытался отделить нас, командиров танков, от наших экипажей. Мы должны были, как все унтер-офицеры, разместиться в лучших помещениях. То, что мы, благодаря авторитету Хансика Фендезака, остались вместе с нашими экипажами, в то время в 1-й роте было чем-то очень необычным. Мы также сочли невозможным то, что унтер-офицеры получали еду в полевой кухне без очереди или даже позволяли им ее приносить. С этим мы, командиры танков, начали бороться личным примером, и не без результатов. В конце концов, от меня, как самого младшего по возрасту командира танка, потребовали отдать мой танк одному из разжалованных унтер-офицеров! Чаша моего терпения переполнилась! К счастью, Фендезак был хорошо знаком с одним из старейших офицеров роты, которому доверяло командование роты, и он смог этому помешать. Это послужило предвестником дальнейших событий. Экипажи остальных ротных танков начали осторожно искать контакт с нами. Началось "выздоровлением 1-й роты". Значительная часть личного состава была заменена. К началу мая, когда нас перевели в Харьков, и мы получили нового, хорошего командира роты, 1-я рота была уже более чем наполовину хорошей, годной танковой ротой. Мы стояли в Харькове с конца апреля по конец июня 1943-го года. Это был первый крупный русский город, в котором я задержался на столь длительное время. Мы стояли в Плехановском районе, на "Акерштрассе", в доме номер 7. На углу улиц стояли два дома, в глубине был третий дом, и в этом дворе стояли два или три Тигра. Экипажи танков размещались в квартирах в этих домах у местного населения. Мы, на 114-м, жили в квартире сразу направо от входа во двор. Там были три комнаты, первые две заняли мы. Хозяин квартиры, через свою красивую, говорящую по-немецки дочь, объявил нам свое неудовольствие нашим появлением. Мы были удивлены его смелостью, сказали "nitschewo", и заняли помещение.
Потребовалось несколько дней, чтобы мы друг к другу привыкли. Сначала родители, потом дочь Людмила. Это была культурная семья. У меня была возможность увидеть их библиотеку, немецкие издания немецких классиков и русская литература в большом количестве. Из школы я что-то знал о Толстом и Достоевском. Здесь я в первый раз услышал про Гоголя, Лермонтова и Тургенева, который после войны, когда я "цивилизовывался", с его "Отцы и дети", стал моим любимым русским автором. Людмила и я стали друзьями. У нас были бесконечные дискуссии о войне, она была патриотично, про-русски настроена. Ей это могло навредить, но она мне доверяла. В моем танке всегда был шестой столовый прибор, его получили наши хозяева. Практически, мы ели из одного котелка. На мой день рождения 28-го июня, мы еще были в Харькове, экипаж моего танка и семья Людмилы сделали праздник, это был самый сердечный день рождения в моей жизни. Экипаж моего танка долго не мог согласиться с моим "братанием", для нас было необычным иметь контакты, тем более хорошие, с представителями вражеской нации. Я гулял с Людмилой и непонятно откуда взявшимся фокстерьером, мы ходили на спортивный праздник батальона, в Шевченко-театр, война сделала паузу. Потом мы выступили на исходные позиции операции Цитадель у Белгорода.
Тигр ехал на фронт, я уступил свое место командира наводчику Вальтеру Юнге и сидел на корме танка абсолютно несчастный. Я был в первый раз в моей жизни влюблен так, что речь шла о смысле моего существования. Я серьезно думал о том, чтобы стать дезертиром и вернуться к Людмиле. У меня получилось еще один раз ее увидеть, еще до развала фронта, под предлогом посещения зубного врача в Харькове. И это было прощание навсегда. Я сейчас пишу это для Людмилы, я помню последнюю минуту нашего прощания, она поцеловали меня в глаза и сказала: "До свидания, Альфред".
Я буду это помнить до конца моей жизни, и моя жена, с которой я прожил 45 лет, понимает эту первую любовь моей жизни. Я буду счастлив, если этот текст дойдет до моей любимой Людмилы, которую ее мама называла Люда или еще Мила. Лес, в котором мы остановились, мы называли "Соловьиная роща", потому что соловьи давали там бесконечный концерт. Срок начала наступления неоднократно переносился. 4-го июля мощной атакой через Донец началась операция Цитадель. 3-й танковый корпус, которому мы подчинялись, после того как саперы, с тяжелыми потерями, построили мосты, атаковал силами 6-й, 7-й и 19-й танковых дивизий. Атака застряла в минных полях, противотанковых рвах и полевых укреплениях русской пехоты. Только после перегруппировки и перемещения атаки дальше на юг удалось продвинуться в глубину русских позиций. Несмотря на большие потери, особенно у танковых полков на Pz. IV, корпус, задачей которого было атакуя, прикрывать правый фланг наступления, смог занять значительную территорию. Мы достигли деревни Ржавец. Слева от нас, у Прохоровки, состоялась самая большая танковая битва всех времен. Нам везло, только в последний день битвы, которая закончилась 12-го июля, наш 114-й получил несколько попаданий. Левый передаточный механизм, привод гусениц, который был расположен снаружи танка, был разрушен, и в передней броневой плите появилась трещина. С экипажем ничего не случилось, танк был эвакуирован в тыл и должен был быть отправлен в Германию на капитальный ремонт. Мы быстро получили новый Тигр и участвовали на нем в небольших тяжелых боях, поддерживали пехоту на постоянно менявшихся позициях. Полки и дивизии были разделены на маленькие группы, часто меньшие, чем взвод. Часто не было связи с ротой. Едой мы сами себя могли обеспечивать, но снаряды и бензин были дефицитом. Самым плохим было отсутствие эвакуаторов и ремонтных служб. Вместе с колоннами пехоты мы с боями отступали на запад, с нами шли колонны беженцев, стада скота, вывозилось имущество.
В недели с конца августа до конца сентября наша задача состояла в основном в том, чтобы при этом, практически единственном в своем роде, отступлении на "Восточный вал" на Днепре, обеспечивать защиту остаткам пехотных дивизий. Мы, в качестве арьергарда, оставались в какой-нибудь деревне и обороняли ее до тех пор, пока наши отступающие войска не отрывались от преследующих их русских на достаточное расстояние. Эвакуаторов не хватало, и мы сами буксировали поврежденные Тигры. Как правило, днем мы были в бою, а ночью отступали. В этих боях не было пауз, следить за техническим состоянием танка также не было времени. Часто, потому что мосты имели недостаточную грузоподъемность, нам приходилось ехать в объезд. Мы отступали ночами, русские висели у нас на хвосте. Один Тигр ехал впереди и искал дорогу, еще один Тигр, с пушкой на 6 часов, замыкал колонну. Мы ехали со скоростью пешехода среди постоянно останавливавшихся колонн.
Наконец мы добрались до Днепра, где, как мы слышали, был построен "Восточный вал", за укрытиями которого мы должны были провести приближающуюся зиму. Мы не имели ни малейшего понятия, где находится наш батальон, наша 1-я рота, обозы и командование. Информации почти не было, хотя у нас в танке была рация, но ее работа оставляла желать лучшего. Последним препятствием стал Днепр, ширина которого достигала трех километров. В Кременчуге был деревянный военный мост, построенный нашими саперами. На восточном берегу мы оставались практически последними. Чтобы переехать мост, нам нужна была железнодорожная платформа, наших специальных Симмс-платформ на восточном берегу не было. Мы неделями переводили наш танк через все препятствия, и теперь его нужно бросить?! Мы нашли открытую железнодорожную платформу со стойками, грузоподъемностью 24 тонны. На нее практически на руках затащили танк и . три десятка человек платформу с нашим Тигром через мост. Рессоры платформы выгнулись в другую сторону, пол платформы прогибался. Как только мы достигли западного берега, комендант моста сразу же поставил нас в оборону предмостного плацдарма. Через несколько часов в 24:00 огромный столб пламени взметнулся в ночное небо. Мост сложился, его пролеты упали в Днепр. Операции "Цитадель" и "Выжженная земля" для нас закончились. Нас погрузили на платформу, выдали приказ на марш и привезли в Знаменку, где формировался батальон.
Из Знаменки батальон выделял по несколько танков для боев в различных районах Украины, у Киева, Полтавы, Поташ, Павлиш, Глинск и Чигрин. В конце года 1-я рота находилась у Зыбулева в партизанском районе. В начале 1944-го года батальон собрался в Жмеринке на пополнение. К этому времени из 45 Тигров у нас осталось четыре, около 20 Тигров было потеряно, остальные были отправлены в капитальный ремонт. В январе прибыли 35 свежеизготовленных Тигров. Мы, экипаж 114-го, тоже получили новый Тигр с плоской командирской башенкой. Командир танка больше не рисковал тем, что выстрел из 7,62-сантиметровой пушки снесет командирскую башенку вместе с его головой. Танковые люки также были сделаны по-другому, теперь, чтобы закрыть люк, из него не надо было наполовину высовываться. Жмеринка была под управлением румын. Предприимчивые румынские солдаты торговали на базаре товарами, которых мы уже давно не видели и даже пивом!
В ночь с 10-го на 11-е января нас подняли по боевой тревоге. Механизрованные части противника прорвались на запад к северу от нас. Управление немецкими войсками, очевидно, было потеряно. Наступление противника через Винницу на юг, до нас в Жмеринке, или было не замечено, или приказы до нас не доходили. Нас подняли по тревоге, но до боя не дошло, и утром призрак растворился. Нам приказали быть в готовности к погрузке и маршу. На поезде мы поехали в Винницу. Там был сформирован тяжелый танковый полк Беке, состоявший из 503-го тигрового батальона, в котором было примерно 20 Тигров под командованием капитана графа Клеменеса Кагенека, и 2-го батальона 23-го танкового полка, в котором было примерно 25 Пантер, под командованием капитана Ойлера. Погода была не совсем зимняя. Туман, мокрый снег, иногда небольшой мороз. Когда мы из Винницы выступили в марш на северо-восток, мы еще не знали, что нам предстоит в следующие недели.
С 24-го января по 14-е февраля мы беспрерывно были в танке. Полк вел тяжелые бои по прорыву котла у Черкасс. После окончания боев в батальоне остались только пять Тигров. Я вел дневник и вот записи из него:
22-е января 1944:
В чем дело, мы не знаем. Так обычно и бывает на войне. Могло быть, что это было вызвано чрезмерной секретностью, но тактика требовала, чтобы мы получали необходимое количество информации. Могло быть, что наши командиры рот знали больше, но мы обычно знали только время начала и направление атаки. О враге, это выяснил еще Клаузевитц, всегда известно слишком мало. Погода, когда мы утром 22-го января возле Балабановки вышли на исходные позиции, нам благоприятствовала. Земля замерзла, лежал легкий снег, низкие облака, достаточная для танкистов видимость, ровная местность. Мы стояли на открытом месте. 23-го января началась атака на русские позиции, при этом погиб командир нашей роты обер-лейтенант Адамек. Наше наступление быстро шло вперед, вражеских танков не было.
До конца января: Мы узнали, что мы наступаем на север, чтобы где-нибудь выйти к Днепру и окружить с востока русские силы. В 1-й роте было еще около 10 Тигров, поломки были в основном технического характера и могли быть починены в короткое время. Русские сначала не ждали нашего наступления на этом направлении, но постепенно усиливались.

1 февраля 1944:
Улучшенный Тигр был хорош. Наш водитель Вальтер Эшриг на нас злился, когда мы ставили его Тигр в ситуации, в которых ему что-либо могло повредить. За себя он не боялся, но бережное отношение к Тигру для него было первым делом.
2 февраля 1944:
Наступление нашего полка на север велось очень осторожно. Теперь мы повернули назад, началась оттепель, продвигаться было тяжело, особенно колесным машинам. Мы должны были наступать на восток у Павловки. У меня было впечатление, что сейчас начнется что-то серьезное. Нам сказали, что наш полк и другие части должны освободить из окружения у Черкасс два армейских корпуса. Для этого с утра 3-го февраля мы атакуем Павловку.
3 по 11-е февраля 1944:
Красная Армия, здесь была 6-я армия и 5-й гвардейский танковый корпус 1-го Украинского фронта, была в основном занята тем, что наступая на восток у Звенигородки, пыталась соединиться с силами 2-го Украинского фронта и тем самым окончательно закрыть кольцо окружения.
Сначала русское командование думало окружить целиком 1-ю немецкую танковую армию. Наше наступление ударило в спину 5-го гвардейского танкового корпуса, и сначала было успешным - мы заняли Павловку, Вотылевку и Репки. В нашей 1-й роте росли потери и людей, и техники. Кроме командира роты обер-лейтенанта Адамека с 12-го по 31-е января погибли 11 товарищей. К началу месяца из 10 изначально имевшихся боеготовых Тигров в бою было четыре, включая наш 114-й. 2-я и 3-я роты также несли большие потери, командира батальона тяжело ранило, только в 3-й роте еще был командир. Он принял командование батальоном.
Приказ по 3-му танковому корпусу был следующий: Наступают.
-16-я танковая дивизия и тяжелый танковый полк Беке в центре на северо-восток через высоту 239 - Бушанка - Франковка, переправляются через Гнилой Тикиш, занимают высоты к северо-востоку от Франковки и занимают там оборону.
-1-я танковая дивизия справа, следует за наступающими и прикрывает южный фланг.
- танковая дивизия Лейбштандарт Адольф Гитлер слева, следует за наступающими и прикрывает правый фланг.
Начало наступления: 11-го февраля 1944, в 7:30.1 февраля 1944: Батальон пошел в атаку, когда было еще темно. Земля сверху немного замерзла. Снега почти не было.
На рассвете Тигры наткнулись на большое количество Т-34 и противотанковых пушек на позициях у дороги Боссовка - Бушанка. Семь танков были подбиты, остальные вышли из боя. Для того чтобы взять Франковку, важный пункт с мостом через Гнилой Тикич, батальон получил приказ поддерживать огнем наступающих на Франковку справа от нас Пантер и гренадеров. Около полудня Франковка была взята. Тигры, к сожалению, не могли пройти по мосту из-за их большого веса, они должны были остаться во Франковке южнее реки.
Мы нашли брод и на ночь остановились на высоте севернее деревни под защитой пехоты. Но мы, к сожалению, рано обрадовались, в ночном карауле нам пришлось стоять самим. Мы заняли круговую оборону. Все люки были закрыты, открытый люк был только у стоящего в карауле в командирской башенке, оттуда выглядывала только его голова, у него под рукой был пистолет, ракетница и ручные гранаты. Караульные сменялись каждый час, остальные члены экипажа пытались, насколько это было возможно, спать в танке. Ночь была тихой, если не обращать внимания на шум боев вокруг нас.
12 февраля 1944: 5-й гвардейский танковый корпус и 20-й танковый корпус соединились 28-го января 1944-го года у Звенигородки и закрыли кольцо окружения. В ожидании немецкого наступления с целью пробития кольца русские собрали большие силы, примерно 80 танков и 50 противотанковых пушек, для использования в обороне или в контратаках. Эта сильная группировка, которую мы обнаружили при атаке к северу от Франковки, нужно было быстро и решительно разбить, для того, чтобы продолжать пробиваться к окруженным частям. Целью атаки батальона, который наступал на левом фланге полка, была дорога восточнее Чесновки. Наши пикировщики поддерживали атаку, которая началась в 9:00. Атаки с воздуха были особенно действенными на неприкрытые противотанковые пушки русских. Танки не могли их обнаружить до их первого выстрела, и поэтому они были особенно опасны. Наш удар был сокрушительным, мы уничтожили примерно от 20 до 25 вражеских танков, наш полк и наступающая вместе с нами 16-я танковая дивизия до вечера уничтожили примерно 70 танков и 40 противотанковых пушек. Мы пробили клин примерно пять километров в глубину и почти три километра в ширину. 1-я танковая дивизия и дивизия Лейбштандарт Адольф Гитлер прикрывали фланги. Чем дальше продвигалось вперед острие наступления - тяжелый танковый полк Беке, 16-я и 17-я танковые дивизии, тем слабее становилась их пробивная сила, потому что обе дивизии на флангах больше не продвигались вперед. Кроме того, 3-й танковый корпус имел перед собой, по меньшей мере, два русских танковых корпуса, более свежих, чем мы. Я думаю, что к этому моменту мы потеряли уже больше половины наших сил. Вечером батальон встал в круговую оборону примерно в одном километре от Чесновки, которая еще была во вражеских руках, и ждал снабжение, которое, из-за угрозы перехвата врагом и из-за плохой погоды, должно было быть этой ночью доставлено самолетами. Батальон потерял пять танков от вражеского огня, четыре танка были полностью уничтожены, пятый подлежал восстановлению. К сожалению, у нас было четверо убитых и много раненых. Снабжение по воздуху для нашего полка этой ночью доставлено не было. Ночь была спокойной. Началась легкая метель, температура упала, но земля все еще была недостаточно твердой. Наши танки оставляли глубокие следы, а колесные машины проламывали замерзшую корку и застревали.
13 февраля 1944: С рассветом мы продолжили атаку, развернувшись с северо-востока на восток, по дороге Медвин - Лисянка. Из семи вражеских танков, Т-34/85 и Шерманов, появившихся со стороны Медвина, шесть было подбито. Когда мы вышли на дорогу, наши 12 Тигров сначала продвинулись на север и восток для зачистки местности. Нас поражало то, что у врага правилом были атаки маленьких, нескоординированных групп танков, численностью до роты, их можно было ждать в любой момент и с любого направления. 1-я танковая дивизия уперлась в Лисянку. Сильная оборона и река Гнилой Тикишч вынудили ее остановиться и открыть наш южный фланг. Дивизию несправедливо упрекали в том, что она ввязалась в бой за деревню и потеряла время. Направление удара определил корпус, населенные пункты Лисянка и Октябрь надо было взять быстро, сильно потрепанная дивизия, в которой не хватало не только танков, но и пехоты, была не в состоянии это сделать. До западной границы кольца оставалось пробить еще как минимум 10 километров стены из сильных частей противника. Открытые фланги, которые танковые соединения в маневренной войне могли и должны были игнорировать, здесь, при наличии сильной и эшелонированной обороны противника, нельзя было оставлять без внимания.
Перед Тиграми 1-й роты (взвод Фельдезака) и 3-й роты (взвод Рондорф) неоднократно появлялись вражеские танки. Примерно 10 из них было подбито. Населенные пункты Хижинцы и Журженцы были полностью заполнены вражескими танками и пехотой. Наконец-то прибыли долгожданные самолеты со снабжением под прикрытием истребителей из Умани. С бреющего полета, с высоты 10 метров, они точно сбрасывали бочки с бензином, насосы для топлива и боеприпасы для танков. При этом многое разбилось. Наши танки поодиночке подъезжали к месту сброса, заправлялись и грузили боеприпасы. Питание, к сожалению, нам не сбросили. Его у нас уже было мало, сухой паек давно был съеден. В таких ситуациях обычное "питание из местных источников" было невозможным, потому что в деревни мы практически не заходили, и большинство из них стояли пустыми. Было решено, что наш полк наступает до дороги Хижинцы - Журженцы и там ждет, пока 16-я танковая дивизия возьмет Хижинцы, а 1-я танковая дивизия - Лисянку, потом поворачивает на юго-восток и берет деревню Камаровка, примерно в шести километрах, которая была уже практически на границе котла. В котле от 40 до 50 тысяч солдат ждали своего освобождения, они должны были поддержать нашу атаку. От 1-й роты в бою остались только танки Фендезака, Эрдмана и мой.
14 февраля 1944: Хижинцы были взяты 16-й танковой дивизией. Мы продолжали удерживать наши позиции на дороге в Журженцы и отразили, по меньшей мере, четыре атаки групп из пяти - семи танков, что соответствовало ослабленной роте. При этом было подбито, по меньшей мере, 20 танков противника. Количество вражеской пехоты тоже увеличивалось. Теперь подключилась и наша пехота, и мы почувствовали себя уверенней в ближнем бою. Метель и туман приглушали шум боя, видимость была плохой, и вражеские танки появлялись на кратчайшем расстоянии перед нами. 1-я танковая дивизия все еще билась за Лисянку, сил и времени, чтобы взять Журженцы и Камаровку нам не хватало, поэтому план операции был изменен. Тяжелое положение окруженных, которых без перерывов атаковали со всех направлений, и которые несли тяжелые потери, требовало быстрых действий. Сейчас надо было попытаться спасти то, что еще можно было спасти!
Новой целью наступления стала местность вокруг высоты 239, между занятыми врагом населенными пунктами Журженцы и Почапинцы. Окруженные своими силами должны были обеспечить прорыв мимо Камаровки до высоты 239, расстояние до нее от южной границы кольца составляло около восьми километров. В нашем батальоне осталось девять Тигров.
15 февраля 1944: Мы все еще удерживали наши позиции на дороге в Журженцы. Перед ними должно было появиться большое количество вражеских танков. Еще в темноте мы атаковали в направлении на северо-восток, туда, где, предположительно, были вражеские танки.
Видимость было очень плохой. Неожиданно, как для нас, так и для них, появились вражеские танки, начался ближний танковый бой. Мы установили, что Журженцы были заполнены вражескими танками и пехотой. Во время нашей атаки мы подбили 14 танков. К сожалению, один Тигр был уничтожен, и у нас было двое убитых. Целью нашей атаки было, прежде всего, убедить русских в том, что основная атака на пробитие котла будет здесь, в районе Хижинцы и Журженцы. Концентрация русских частей здесь говорила о том, что этот обман удался. Перед наступлением темноты мы вернулись обратно на наши позиции и ночью готовились к атаке на высоту 239 16-го февраля. Семь Тигров еще были готовы к бою… Но еще в декабре 1943-го года меня произвели в фанен-юнкеры-фельдфебели и поставили в известность, что весной 1944-го года я поступаю в военную школу в Ордруфе. 15-го февраля я сдал командование своего Тигра номер 114, чтобы вместе с Хансом фон Хагемайстером и Хансом Левандовски ехать в 500-й танковый резервный батальон в Падерборне для поступления в офицерскую школу на пять месяцев. Так закончилось мое одинадцатимесячное командование танком «Тигр» номер 114. Мы, его экипаж, счастливо проскочили через эти 11 месяцев, наш счет составлял 57 подбитых вражеских танков. Мы потеряли два Тигра, но ни один из них не достался противнику и не был взорван. Мы, все пять членов экипажа, так я думал тогда, и так я думаю сейчас, показали оптимальную командную работу и выполнили наш долг. Теперь я отвалил в Рейх, где было безопасно, и оставил мой экипаж в эпицентре битвы. Я признаюсь, что я тогда охотно променял командирское кресло в танке на стул в лекционном зале военной школы.Но больших угрызений совести перед моими товарищами у меня нет. Мне было обещано, что, согласно моему желанию, я вернусь в батальон. Так и случилось. 

 

В танке была взаимозаменяемость членов экипажа?
В роте были 10 человек - резервный экипаж. Если один член экипажа выбывал, замену брали из резервного экипажа. Друг с другом мы не менялись, я такого не знаю. Потери танков были очень высоки, всегда были лишние танкисты, и был ужасный страх, что отправят в пехоту, там солдат всегда не хватало. Все, у кого не было ЕК1, Железного Креста первого класса, были в опасности, что их переведут в пехоту, и со многими это произошло.  

 

Чем занимались безлошадные танкисты?
Они сидели в обозе, пили водку, играли в 17 и 4. Но рано или поздно приходили новые танки, хотя переизбыток персонала всегда был.  

 

Ваше отношение к СС?
Мы считали, что между черным СС и Ваффен СС есть огромная разница. Ваффен СС это были храбрые, боеспособные, легко переживали потери. Если у нас погибла пара человек, мы уже начинали думать, что это плохое руководство, и вообще как это могло произойти. В Ваффен СС, они считали успехом, если у них были большие потери. У них были совсем другие представления о людях, о человеческом облике. Между нами всегда была дистанция. Нас только после 20-го июля заставили приветствоаать офицеров нацистским приветствием…  

 

Каким было ваше отношение к покушению 20-го июля?
Узнал о нем вечером 20-го июля по радио. Мне очень не понравилось выступление доктора Роберта Лея, фюрера Рабочего фронта, по прозвищу "Имперский алкаш". Было четко слышно, что он пьян. Он, больше заикаясь, чем говоря, объявил, что "свиньи голубых кровей" попытались убить Фюрера. Выступление было настолько неприятным, что сам факт покушения отошел на второй план.
Во время возвращения в резервную часть, на Силезском вокзале в Берлине я, как обычно, отдал честь офицеру. Я не знал, что "Имперский дурачок" Гиммлер стал командующим резервными войсками и нацистское приветствие теперь стало обязательно и в вермахте. Офицер орал на весь Силезский вокзал. К новому приветствию мы привыкали еще долго.
В Берлине тогда шли процессы против путчистов. У берлинцев острые языки, это известно, они говорили, что это досадные процессы (Schade Falle). - Почему досадные? - Потому, что не получилось. 

 

После 20-го июля в Вермахте ввели комиссаров?
Да, мы должны были тогда получить НСФО, национал-социалистического руководящего офицера. Наш командир этого не стал дожидаться и назначил старейшего и любимого всеми офицера, потому что кто-то должен был быть назначен. Он назначил не нациста, а самого безобидного человека. В воинских частях, в которых было разумное руководство, национал-социалисты не имели влияния. 

 

Можно ли сказать, что вы были одним из самых молодых в танковых войсках?
Средний возраст в целом был 18-20 лет. Офицеры были немного старше, я был одним из самых молодых. Но я был не кадровым офицером, а офицером резерва.
Немного расскажу про офицерскую подготовку. До реформы Шарнхорста 1815-го года в прусской армии офицерские должности были предназначены только для знати. Никакого обучения не требовалось, благородного происхождения было полностью достаточно. В 1815 году лица не благородного происхождения также получили возможность стать офицерами. Вместо происхождения роль стали играть умения. Во время Второй мировой войны обучение было построено на принципах Шарнхорста, но с учетом произошедших в обществе изменений.
Была разница между кадровыми офицерами и офицерами резерва. Кадровые офицеры, профессию которых обычно выбирала их семья, с детства учились в кадетских интернатах, целью обучения было получение права поступления в университет и предварительная военная подготовка. Офицерами резерва должна была покрываться потребность в увеличении численности армии в военное время. При наличии образования и склонности к военной службе, их несколько раз призывали на военную подготовку, и, после одобрения офицерами из соответствующей воинской части, они получали звание офицера.
Как правило, чтобы стать офицером, нужно было иметь право поступления в университет. Дефицит офицеров привел к понижению образовательного ценза. В 1938-м году была отменена обер-прима, тринадцатый год обучения в гимназии, право поступления в университет можно было получить после 12 лет гимназии. С началом войны требования были еще понижены. Перевод из 11-го в 12-й класс считался равным наличию права поступления в университет. Учиться в университете и стать офицером можно было с этим так называемым "чрезвычайным правом поступления в университет".
До войны была единственная военная школа в Дрездене, в ней учились все будущие офицеры. Потом, с увеличением потребности в офицерах, были открыты другие военные школы, военная школа танковых войск была в Вюнсдорфе под Берлином. Потом обучение проходило в школе фанен-юнкеров в Ордруфе в Тюрингии, туда я попал в апреле 1944-го года.
Обучение там нашим ожиданиям не соответствовало. Мы были опытные танкисты, а там была муштра, которой в танковых войсках обычно не было. Это могло быть потому, что начальником обучения был носитель Ордена крови, который в 1923-м году вместе с Гитлером штурмовал Фельдхеррнхалле, он принес в танковые войска этот чуждый нам стиль.Обучающиеся должны были в течении пяти месяцев, на основе их фронтового опыта, научиться управлять танками и людьми.
В числе прочих у нас были следующие курсы:
- тактика, вождение войск
- враго-ведение
- применение танков
- боевые учения
- взаимодействие с другими родами войск
- спорт
- военная история

В глаза бросается то, что курсов по национал-социализму не было, а это был 1944-й год! Преподавателями были опытные фронтовые офицеры, что легко было понять по их наградам. Многие из них имели ранения и были непригодны к службе на фронте.
Обучение для всех было одинаковым. К концу обучения - экзаменов не было, была аттестация - стало понятно, что четверо фанен-юнкеров обучение не прошли, хотя мне оно показалось совсем не сложным. Были также фанен-юнкеры, которых на обучение направили их части, опытные унтер-офицеры с высокими наградами, такими как Рыцарский крест. Они, разумеется, обучение успешно закончили. Проблемой также была разница в диалектах, обучающиеся были со всей "Великой Германии". Самый старший был 1911-го года, ему было 34 года, он был знатного происхождения. Мне было 23 года. Обучение закончилось производством в обер-фенрихи, это считалось уже офицерским чином. "Резервистов" произвели в лейтенанты еще до Рождества и отправили в их части. Кадровые должны были прослушать еще один курс, целью которого была подготовка к должности командира роты. 

 

Операция Цитадель. Как она начиналась, вы к ней специально готовились?
Очень основательно готовились. У нас было много фотографий воздушной разведки, их показывали экипажам. В июне показывали пехоте «Тигров». Выехали на передний край и стреляли по вражескому берегу. Разрушили там пару бункеров.   

 

Русские провели арт.подготовку перед немецким наступлением. Вы ее заметили?
Да. Мы ждали на берегу Донца, когда саперы построят нам наплавной мост. Части моста были где-то построены, и штурмовыми лодками, буксирами их надо было составить в мост. Русская артиллерийская подготовка была такая, что в воздухе не было свободного места от снарядов, а вода в Донце кипела от взрывов. И под этим огнем наши инженерные части, голые по пояс, вбивали сваи и толкали части моста против течения буксирами. У них наверняка были большие потери. Потом был очень тяжелый бой на другой стороне, поле было полно мин. 

 

С какой дистанции вы бы открыли огонь по Т-34?
Мы могли точно попадать начиная с 1500 метров. Подпустить чем ближе, тем лучше, чтобы каждый выстрел попадал в цель - это был мой девиз. В Цитадели, английский тяжелый пехотный танк, хорошо бронированный, мой наводчик подбил с 1800 метров. Но в целом, я бы сказал, что дистанция открытия огня - 1000 метров.  

 

Вы рисовали кольца на орудии, по количеству подбитых танков?
Нет. Нет, нам было запрещено. Насколько я понимаю, потому, что если танк попал бы в руки русских, и имел бы шесть мотков на стволе, с его экипажем обращались бы по-другому. У нас это было запрещено. В других частях такое делали. В Швейцарии есть танковый музей, там стоит Тигр с 20-ю кольцами. Я сказал: "фантазер". 

 

Как вы оцениваете количество работы по поддержанию технического состояния у разных танков?
У всех танков оно было относительно высоким. Можно было делать меньше, но тогда в бою будет плохо. Повторю - один час боя стоил 10 часов работы, для всех типов танков. Или один человек работает 10 часов, или пять человек работают два часа. Это правило, которое я получил опытным путем.  

 

Вы использовали трофейные танки?
Очень неохотно, потому что была опасность, что свои перепутают и подобьют. Мы использовали, но неохотно. 

 

Вы были внутри Т-34, что вы о нем думаете?
В Тигре мы себя чувствовали лучше. В Т-34 все было примитивно. Заусеницы, необработанный металл, а у нас все было отполировано.  

 

Что заставляло воевать, что держало армию в казалось бы безвыходной ситуации?Товарищество. Мы не могли сбежать и бросить товарищей, так не делают. Один пример. Середина апреля, война проиграна, Вена пала. Наш ремонтный завод был в Вене, в Арсенале. Мы послали водителя-венца забрать оттуда танковые моторы. Нам говорили: «Как вы можете его туда посылать?! Он же точно не вернется». А он вернулся и привез моторы. Он не мог себе представить, как это он может сбежать. Поэтому у нас было очень мало перебежчиков. Мы продолжали держаться вместе, потому что мы уже годы были вместе, мы не могли оставить товарищей.
Прибыв в батальон в начале января 1945-го я доложился новому командиру капитану доктору фон Дист-Коерберу и адьютанту батальона обер-лейтенанту Хиирляйну. Меня они не знали, как и я их. Меня послали в 3-ю роту. Это меня совсем не устраивало, потому что я надеялся попасть обратно в "мою" 1-ю роту. 3-й ротой командовал обер-лейтенант Фрайхерр фон Розен. Ротными офицерами были лейтенанты Корре и Рамбов, все они были мне незнакомы. Я заметил, что личный состав за восемь месяцев моего отсутствия с апреля 1944-года поменялся, и я, по причине моего долгого отсутствия, стал "никто". Танка у меня не было, и я сидел в развалинах сеновала, в которых размещалось командование роты. Ощущения, что командир роты особо рад моему приезду, у меня тоже не было. 3-я рота еще с 1942-го года была отдельным клубом где-то на окраине батальона. После двух дней бессмысленного сидения, мне это стало слишком, и у меня появилось чувство, что от меня хотят избавиться. Я пошел к командиру роты и заявил, что или мне дают какое-то задание (это означало, что мне должны дать танк), или я ухожу в обоз. В итоге я был преведен в первую роту и получил «Королевский тигр»
Запомнился бой у Замолы. 24-го января, около 23:00 состоялось выдача приказов на атаку, присутствовали все командиры, включая командиров танков. От нашего батальона были три или четыре Королевских Тигра под командованием лейтенанта Бейера. Было очень холодно, примерно минус 10 градусов. Началась обычная процедура прогревания мотора, передач и аккумуляторов. Ночью мы заняли исходные позиции и много часов ждали начала атаки в 7:00. Недооценка врага всегда была ошибкой. Но когда, кроме того, считаешь врага дураком, за это всегда жестко наказывают. Как только посветлело, мы выехали на наших стальных колоссах на поле. Но оказалось, что за ночь русские стянули большое количество противотанковых пушек и установили мины. Обе гусеницы нашего танка были мгновенно порваны. Мы должны были поставить себя на место врага и понять, что он примет эти или аналогичные меры. Была тихая, ясная, зимняя ночь, враг слышал шум наших моторов, когда мы выдвигались на исходные позиции. Атаковать в этих условиях было большой ошибкой. Если наши планы нельзя было поменять, то атаковать надо было с другого направления. Тот, кто вел Тигры в атаку, должен был думать головой. Идеальная ситуация для противника: Тигр со сбитыми гусеницами неподвижно стоит на минном поле. Мы хотели продать наши жизни как можно дороже и стреляли по иванам из нашей 8,8-сантиметровой пушки, пока по нам лупили четыре или пять русских 7,62-сантиметровых пушек, стоявших на расстоянии меньше чем 1000 метров на краю неубранного кукурузного поля. Водитель уже был ранен, но экипаж башни был еще в строю. Во время очередного выстрела из нашей танковой пушки раздался странный звук. Я посмотрел в прибор в командирской башенке и увидел необычную картину: наша пушка стала намного короче, чем обычно, и до кожуха раскрылась как листья пальмы, абсолютно симметрично. Из большого количества попавших по нам снарядов, один попал в пушку и вызвал разрыв ствола. Теперь огонь по врагу стал невозможным, а иваны стреляли по нам из всего, что у них было. Наше положение не было не приятным. Выйти из танка было невозможно. Тут мы заметили, что по нам больше не попадают. Пошел снег, и видимость упала до 50 метров. Мы забрали раненых и помчались назад. И, как только мы добрались до наших товарищей, которые прятались в низине, снег кончился. Мы опять были живы!
Вскоре меня перевели в штаб на должность офицера-ординарца. Штабную службу я не любил, но офицер-ординарец одновременно был командиром 3-го штабного танка, и я мог и дальше часто участвовать в боях. Ведение батальонного военного дневника было для меня особенно неприятным. Каждый вечер на передовую, в штаб батальона, приходил Ia-Schreiber (писарь первого (оперативного) отдела штаба), обер-фельдфебель Хуго Вебер, я рассказывал ему о событиях дня. Вернувшись, Вебер переписывал отчет начисто, и на следующий день приносил на проверку и подпись. Я все время сопровождал командира на совещания и выдачу приказов, кроме того, я был связным офицером в вышестоящие штабы, поэтому я имел полное представление обо всем происходящем в батальоне.
В последние недели войны события на фронте происходили с калейдоскопической быстротой. Мы, 503-й танковый батальон, были пожарной командой танкового корпуса Фельдхеррнхалле. С нашими немногими Королевскими Тиграми нас бросали из одного пожара в другой. У нас редко было более десяти боеготовых Тигров. Обычно, разделенные по два - три танка, мы помогали истекающим кровью частям. Многие из этих боев я уже не помню. Но удивительный и очень успешный бой у Миттерхофа я хочу описать.
На рассвете объявили тревогу. Справа от нас прорвались примерно 20 вражеских танков. Мы ничего не видели и не слышали, потому что густой туман ограничил видимость 100 метрами и подавлял все звуки боя. Командир приказал мне, с тремя моими Тиграми, выехать в разведку на запад через Нойдорф.
Мы проехали Нойдорф. Врага не было видно, видимость была еще очень плохая. В полной боевой готовности из Нойдорфа мы клином поехали на север по дороге на Лаа. Через два километра мы справа пересекли какое-то количество следов танковых гусениц, идущих с севера на юг. Мы насчитали 12 танковых следов. Это должна была быть прорвавшаяся танковая часть, примерно батальон, который шел на север. Я попытался сразу же связаться по радио с батальоном, но связь не работала. Мы повернули и поехали по следам гусениц на север. Перед дорогой Лаа - Вильдендюрнбах я заметил много гильз от снарядов. Они были калибра 10 сантиметров, значит это должны были быть или танки ИС-1, или самоходки СУ-100. Надо было быть очень осторожным, потому что этот калибр был опасен и для Тигра II. Через два километра, без соприкосновения с врагом, мы достигли Миттерхофа. Видимость стала хорошей. Мы заняли позиции. Жители хутора, которые сначала приняли нас за русские танки, сказали, что русские танки поехали дальше на север. Я опять попытался связаться с батальоном, связи не было.
Мы поехали дальше, прикрывая друг друга, и с опушки леса, с расстояния 1500 метров, по нам открыли огонь из танков. Мы установили, где находится противник, наше задание было выполнено. Мы отступили на хутор. Было непонятно, почему вражеская группа стоит там без движения. Время уже было к полудню.
Изучение карты и опрос населения привел нас к выводу, что Тайа стала препятствием для русских танков. Один Тигр прикрывал южное направление, два Тигра северное. Мы ждали командира, должны были подойти еще танки. С шестью - семью Тиграми можно было бы атаковать. Становилось скучно.
Я вылез из танка, сдвинул черепицу в крыше хлева и увидел примерно десять танков Т-34/85, стоящих в кустах фронтом к нам или на восток. Их прикрывала вершина холма, расстояние было 1400 метров. Местность была открытая. Наконец-то у меня получилось связаться с батальоном. Мы уже два часа стояли на месте без движения! Что-то должно произойти, надо было как-то вызвать вражеские танки на бой.
У нас появилась идея: вершина холма была плоской, и траектория нашего снаряда, хотя мы стреляли прямой наводкой, при установке дальности в 2000 метров, должна была пройти выше холма, и снаряд должен был потревожить русские танки. Наводить пушку надо было, конечно, не из танка, а с крыши хлева.
Один из Тигров подъехал кормой прямо к стене хлева, прямо под наблюдателем на крыше. Наводка на цель, Т-34/85, по горизонтали не была проблемой, потому что пушка, башня и наблюдатель на крыше находились на одной линии. Мы выставили дистанцию стрельбы 2000 метров. Первый снаряд попал в вершину холма, второй пролетел над русскими танками. Русские начали нервничать, завели моторы и развернули танки в нашу сторону. Но они не могли понять, откуда по ним ведут прицельный огонь, потому что вершина холма скрывала наш Тигр.
После уменьшения прицела на полпункта, четвертый выстрел попал по танку. Он загорелся и взорвался. Тем временем в Миттерхоф прибыл командир батальона с еще двумя Тиграми. Неожиданно и нежданно стая вражеских танков обратилась в дикое и беспорядочное бегство на восток. С дистанции 1500 метров, огнем в борта, в самое короткое время, на открытой местности 10 вражеских танков были подбиты.
В том, что война закончится безоговорочной капитуляцией, не было ни малейших сомнений. Но как, где и когда это будет, оставалось большим вопросом. Все мысли были о том, как не попасть в плен Красной Армии. В южной Германии американская армия быстро продвигалась и дошла до Богемского леса. Немецкие войска, медленно отступая, стремились туда же, чтобы дать возможность населению достичь линии фронта с американцами и самим сдаться в американский плен.
У нас, у остатков 503-го тигрового батальона, снова подчиненного танковому корпусу Фельдхеррнхалле, до 6-го мая 1945-го года было относительно тихое время. Королевские Тигры и зенитные танки нашего батальона стояли в готовности маленькими группами по всей ширине фронта танкового корпуса, примерно 20 километров. Утром 7-го мая русские наземные и воздушные войска с невообразимой силой начали наступление по всему фронту 8-й армии, в которой сражались мы. Мы знали, что это последний бой! Очень скоро управление немецкими войсками было потеряно, нам было указано поступать по обстановке. И это могло означать только медленное отступление с боями на запад, в направлении Богемского леса, для того, чтобы держать открытой дорогу для тысяч беженцев, в основном судетских немцев, и для неспособных воевать остатков армейских частей.
Приказы больше не поступали. Наш командир батальона получал информацию из докладов командиров танков на передовой и прослушивания переговоров по радио, как немецких, так и русских. Моторизированные посыльные и разведчики нашего батальона были разосланы по дорогам, по которым проходил марш, и дальше в тыл. Мне, как офицеру-ординарцу штаба батальона, было поручено собирать информацию из различных источников и докладывать ее командиру. Я, в полосе нашего отступления, примерно 40 километров в ширину и 180 километров в глубину, на джипе Фольксваген-Кюбель (Лоханка), с водителем и пулеметом до 10 мая целыми днями был в дороге, совсем один. Это было не опасно, чешское население вело себя спокойно. О чешских партизанах, мы ничего не слышали.
О безоговорочной капитуляции немецкого вермахта мы узнали 9-го мая, но даже не задумались о том, чтобы остановиться и ждать русских. У большей части батальона получилось через Будеевице и Молдау (Влтава) повернуть на запад, чтобы сдаться в плен американской армии. В Будеевице чешские ополченцы перекрыли движение по мосту через Молдау, идущие на запад потоки машин и людей остановились. К счастью, у нас в колонне было еще два Королевских Тигра, 112-й и 123-й. Я вел оба этих танка. Когда мы поняли, что из-за моста стреляют, мы на двух Тиграх выдвинулись мимо остановившейся колонны к мосту. Вот как это описывает мой наводчик из 123-го танка, унтер-офицер Ханнес Вельш: "9-е мая. Мы в Будеевице. Чехи не пропускают немецких солдат. Мы едем вперед, наш командир лейтенант Руббель выходит из танка и идет к чехам. Мы едем за ним, чехи бросают оружие и бегут." Мы поехали дальше по плохой, сильно поврежденной дороге в гористую местность на южном краю Богемского леса. Какой-то совсем слабый мост остановил наши танки, предположительно это был мост через Молдау западнее Будеевиц. Здесь, не без печали, мы решили вывести из строя наши Тигры и спустить их по склону холма в болотистую долину.
Большей части нашей колонны, около ста солдатам, в основном на машинах, удалось дойти до опушки леса у деревни Добруш. Там состоялось последнее военное мероприятие: построение, призыв разойтись и прощание. Нам стало известно, что американцы устроили заградительные линии, на которых немецких солдат ловят и, по соглашению с Красной Армией, передают русским. Таким образом многие солдаты нашего батальона попали в русский плен, многие из них оттуда не вернулись. Я смог избежать этой участи. Мы не попали в плен Красной Армии благодаря умному решению нашего тогдашнего командира капитана доктора фон Диест-Коербера. При роспуске он нам настойчиво посоветовал:

1. Пересечь на запад Богемский лес пешком маленькими группами.
2. Избегать дорог, потому что охотящиеся на нас американцы избегают леса и держатся в основном на дорогах.
3. Старую государственную границу переходить по гребню Богемского и Баварского леса как можно дальше на запад, чтобы невозможно было определить, идем ли мы с западного или с восточного фронта.
Его совет себя оправдал.
10-го мая после обеда опушка леса у деревни Добруш опустела. После последнего построения и роспуска каждый был предоставлен самому себе. Мы последовали совету пересекать американские заградительные линии пешком и маленькими группами, хотя известно выражение, что танкист теряет в своей самооценке ровно столько, сколько пройдет пешком. К сожалению, немногие товарищи последовали этому совету. Они поехали дальше на запад и в горной местности с плохой видимостью были захвачены американцами. За свое легкомыслие они расплатились русским пленом. Я пошел с маленькой группой солдат. У меня был запас продовольствия, карта, бинокль, компас и пистолет. Вечером, было еще светло, мы увидели первую заградительную линию, она шла с севера на юг, вдоль дороги Прахатитц - Кристианберг. На кладбище в Оберхайд мы дождались темноты и попытались определить количество и местонахождение постов. Американцы сделали это для нас простым. Они ездили на джипах с полным светом. На постах они останавливались и болтали. В лучших традициях пехотной тактики мы подползли к дороге. К сожалению, перед ней была канава. Препятствие в один метр высотой мы преодолели прыжком, не без шума, и промчались мимо американского караульного. В испуге он смог только что-то пробурчать, и только спустя некоторое время бесцельно и безрезультатно выпустил нам в спину магазин своего пистолета-пулемета. Первый шаг к свободе удался. К сожалению, в темноте у дороги я неудачно зацепился за сук и потерял мои продукты и бинокль. Нашу группу мы найти не смогли, со мной остался только "Буби" Боелер из 3-й роты, которого так прозвали из-за его еврейской внешности. Ночь, которую мы провели спрятавшись под елью, была очень холодной. Кроме легкого каменно-серого танкового комбинезона у нас не было никакой теплой одежды. Мы пересекли горный массив Кубаны [Боубин], высотой 1100 метров, частично покрытый липким снегом. Здесь, в лесу, мы были в безопасности. Американцы очень неохотно покидали дороги и выходили из джипов. Наши желудки начинали урчать. Здесь и там мы встречали хутора, где нам давали немного еды. Потом мы спустились в цивилизованную местность и оказались недалеко от Цвизеля в Бухенау.
Наша группа выросла, ко мне, как обладателю компаса и карты, присоединились солдаты из других частей. После 100 километрового марша по бездорожью нам нужен был отдых. Деревня была переполнена беженцами, мы ненавязчиво смешались с ними. В замке графов Экс мы смогли переодеться в гражданское. Когда в деревню приезжали американцы, мы, предупрежденные нашими дозорными, уходили в лес.
Тем временем была уже середина мая, наступило время прорываться. Чтобы перемещаться легально, надо было иметь свидетельство о демобилизации от союзников, иначе можно было попасть в плен. Моей целью был Ганновер. Наша группа стала слишком большой и легкомысленной, мы направились на запад, в направлении Регенсбурга. Боелер хотел к своим родителям в Шветцинген. Мы встретили группу школьников, эвакуированных из города [Kinderlandverschickung], с их воспитателем. "Буби" Боелер, в коротких штанах, по внешнему виду подходил к этой группе, и я уговорил его к ней присоединиться. Он так и сделал, и в конце июня благополучно оказался дома. В этом ему помог документ, выданный каким-то разумным бургомистром. Моей следующей целью был Штаффельштайн. Туда ушла семья Ханса фон Хагемайстера. Я надеялся там ее найти. Теперь я шел один.
Проблемой было питание. Район между Баварским лесом, Дунаем и Регеном, по которому я двигался на запад, был переполнен бывшими военнослужащими вермахта, беженцами и Ди-Пи (Displaced person (перемещенные лица): насильно увезенные и отпущенные военнопленные с востока). Всем хотелось есть. Ди-Пи получали хорошее питание от американской армии или от UNRRA (The United Nations Relief and Rehabilitation Administration - Администрация помощи и восстановления Объединенных Наций). Две другие группы, немецкие солдаты и гражданские, зависели от милосердия местного населения. В эти недели я встретил большую готовность помочь. Хотя для "идущего народа" в администрациях коммун были продовольственные карточки, действующие один день, но чтобы получить их, нужен был "документ". Также можно было что-то купить, но для этого нужны были деньги. Я не помню, были ли вообще они у меня. Поэтому основой моего питания были дружелюбные просьбы о какой-нибудь еде.
На второй день Троицы роскошный обед в богатом крестьянском доме недалеко от Ниттенау в Гаубоден чуть не стал моей судьбой. Наевшись под завязку, а была жареная свинина с кноделями и консервированные сливы на десерт, я, расслабившись, шел по извилистой лесной дороге. Появившийся, как по волшебству, ниоткуда американский джип стоял в пяти метрах от меня.
Мне помахали и сказали "come on", я должен был подойти к джипу. Я перепрыгнул через канаву и исчез в подлеске. Это было так быстро и неожиданно для американцев, что они не успели схватиться за оружие. Я был в безопасности. Этот день начался так хорошо, и мог закончиться очень плохо. Как мы позже поняли, многие американские части не имели возможности проявить себя на войне, а теперь война закончилась, и охота за немцами стала у них чем-то вроде спортивного соревнования. Поэтому она была такой интенсивной.
Потом лес закончился, я шел по лугу, на котором было полно ледниковых валунов, чтобы исчезнуть в следующем лесу. Внизу справа, в долине, на расстоянии 200 или 300 метров, была дорога. До леса оставалось метров сто, я услышал шум мотора и свисток - это снова были мои американские друзья, они снова мне махали, но уже более интенсивно. Теперь с ними было еще два пехотинца и, самое главное, тяжелый пулемет калибра 12,4 миллиметра на лафете, который смотрел прямо на меня. "На рысях" я помчался к лесу и услышал выстрелы и разрывы пуль возле меня. Бандиты стреляли разрывными пулями, и один осколок попал мне в левое ухо. Когда я оказался в безопасности, я перевязал себе ухо моим единственным имуществом - многоцелевым носовым платком, и пришел к выводу, что дальше так не пойдет. После пережитых шести лет войны я не хотел стать мишенью для первого попавшегося американца, которому захочется пострелять. Нужна была новая "стратегия".
В Вайдене, Амберге и Графенворе американская армия устроила так называемые "демобилизационные лагеря", и, после того, как передача русским захваченных у границы солдат 6-й и 8-й армий закончилась, задержанных солдат регистрировали там. Если не обнаруживалось ничего отягощающего, такого как принадлежность к СС, высокий пост в партии или высокий армейский чин, через несколько дней задержанный получал свидетельство о демобилизации. Сначала у меня были сомнения, как будет оценена моя принадлежность к Фельдхеррнхалле. После опроса отпущенных, я решил добровольно сдаться в лагерь в Вайдене. Мое решение было верным, через четыре дня я получил мою "бумагу" - война для меня окончательно закончилась. Опасность для жизни и здоровья, опасность плена, которая висела надо мной многие годы войны, окончательно исчезла.  

 

Насколько вы оцениваете войну как ожесточенную, тяжелую?
Нет, мы так ее не рассматривали. Наши битвы представляют как войну расы господ против низшей расы, это не так, это не правда, это послевоенные люди придумывают, мы так ее не рассматривали.   

 

Вы рассматривали войну как работу?
Войну против Польши я рассматривал как необходимую и справедливую, потому что мы боялись Польши. То, что мы напали на Францию, это, конечно, повернуло мир против нас. Без войны точно можно было обойтись. Общее настроение было таким: мы делаем то, что мы делаем, мы должны это делать, а куда мы идем, мы не знаем. Я был солдат, у меня был приказ.   

 

Как вы восприняли известие о капитуляции?
Шоком это не было. Было понятно, что война проиграна, вопрос был только когда. 

 

Последний вопрос, война снится?
Нет, снится дом, мой сын, семья, моя мать. Снится, как я маленький выгоняю пастись скот, детство, родной дом снится. Война не снится.

 

 

 

Сообщение отредактировал Wenzel Lehmann: 02 апреля 2020 - 15:28

[Wenzel Lehmann]

Gätzschmann Kurt

 

Я родился в Берлине 2-го февраля 1916-го года. мой отец был профессиональный пекарь, кондитер, когда началась война, он попал на почту, в качестве разносчика писем. Моя мама всегда была домохозяйкой, у нее не было профессии.

 

В 1933-м году вам было уже 17 лет, вы были взрослый молодой человек. Как вы восприняли приход к власти Гитлера?

Я был еще очень молодой и политикой не интересовался. Я только ощущал радость, которая тогда была в народе, когда они пришли к власти, и начали исполнять то, что обещали - ликвидировать безработицу, отменить Версальский договор, создать армию, Вермахт, увеличить территорию, построить автобаны, учредить трудовое агентство, ввести военную обязанность. Вот это я помню. В Берлине я посещал только народную школу с шести до четырнадцати лет. Потом четыре года учился на чертежника, рисовал детали машин.

Поскольку меня с ранней юности интересовало все связанное с армией, достижении 18-летия, я решил добровольно вступить в вооруженные силы. Мне всегда хотелось стать солдатом! Дело было в 1934 году. Поскольку я не достиг еще совершеннолетия, которым тогда считался возраст в 21 год, мне для поступления в Рейхсвер требовалось письменное согласие отца, которое он мне дал без проблем. Мой выбор пал на 12-й кавалерийский полк, квартировавший в Дрездене. Однако в полк меня не взяли, объяснив это тем, что штат полка уже полностью укомплектован. Но в неофициальной беседе мне намекнули, чтобы я попытался подать заявление на зачисление в следующем, 1935 году. Но в этот год Рейхсвер переименовали в Вермахт, ввели всеобщую воинскую обязанность. Так что я без вопросов оказался в армии, но уже не в кавалерии, а в только еще создаваемых танковых частях.
И вот 31 октября 1935 года я, упаковав вещи, поездом отправился из Берлина в Каменц. Дошел от вокзала до старого казарменного здания на улице Махерштрассе, построенного еще до Первой мировой войны. Здесь размещался 1-й батальон 3-го танкового полка 2-й танковой дивизии, а 2-й батальон – в здании-новостройке неподалеку.
Меня охватило странное чувство неопределенности своего будущего, когда я, пройдя мимо постовой будки, где нес службу часовой с карабином и в каске, присоединился к группе новобранцев 1914 года рождения. Меня зачислили в 3-й взвод 1-ой роты, разместившейся в здании как раз против огромного плаца. Командиром роты был гауптман фон Кёппен, офицером роты – лейтенант Шпиндлер, а фельдфебелем был старший фельдфебель Шустер. Командиром 1-го батальона до 1937 года был майор Готше, а командиром полка – подполковник Йозеф Харпе, а с 1 января 1937 года – Харпе было присвоено звание полковника. Командующим 2-й дивизией был легендарный создатель танковых войск генерал Гудериан.
После снятия всех мерок я был зачислен в 3-й взвод к фельдфебелю Кранцу. Командиром 9-го отделения был унтер-офицер Шмидт, а помощником инструктора и старшим по кубрику – ефрейтор Гёбель, если я не ошибаюсь.
Наш кубрик насчитывал 10 новобранцев. В основном, это были уроженцы Саксонии и земли Рейнланд 1914 года рождения. Я, 19-летний, был самым молодым и единственным берлинцем. Поэтому меня и прозвали «Ике» (Дело в том, что личное местоимение 1-го лица ед. числа – «ich» («я») - на берлинском диалекте звучит «ik» или «ike» - прим. перев).
Койки в спальном помещении роты были двухъярусные, с узким проходом между ними. Первым делом мы набили сеном наши матрацы и приступили к отработке навыка «заправки коек». Мне достался второй ярус, поэтому приходилось заправлять койку стоя на табуретке. Это была своего рода целая наука – надо было уметь наполнить соломой матрац, причем, распределить солому равномерно, чтобы не оставалось никаких ямок по центру, после чего натянуть на синий в клетку матрац и заправить под прямым углом края и уложить его поверх подушки.
Потом нас повели в каптерку, где выдали обмундирование и снаряжение. И то и другое выкладывалось на расстеленный кусок брезента. Бог ты мой – чего там только не было! Целая огромная связка. Но все происходило очень и очень быстро. Помню, что получил тогда следующие предметы обмундирования и снаряжения:
1.Рубахи нательные хлопчатобумажные – 3 шт.
2.Подштанники – 3 шт.
3.Ночных сорочки – 2 шт.
4.Спортивных рубашки – 1 шт.
5.Спортивные штаны – 1 шт.
6.Портянки – 2 пары
7.Носки вязаные шерстяные – 1 пара (унтер-офицерам полагалось 3 пары)
8.Рабочие гимнастерки – 2 шт.
9.Гимнастерка – 1 шт.
10.Брюки полотняные – 1 шт.
11.Фуражка – 1 шт.
12.Полевая кепка с козырьком – 1 шт.
13.Ботинки на шнуровке – 1 пара
14.Спортивная обувь – 1 пара
15.Шинель – 1 шт.
16.Шарф – 2 шт.
17.Поясной ремень – 1 шт.
18.Подсумок для патронов – 1 шт.
19.Походная посуда – 1 комплект
20.Ножны для штыка – 1 шт.
21.Котелок – 1 шт.
22.Фляга – 1 шт.
23.Вилка, нож, ложка – по 1 предмету
24.Нагрудный мешочек – 1 шт.
25.Подтяжки – 1 шт.
26.Полотенца – 2 шт.
27.Перчатки вязаные – 1 пара.
28.Носовые платки – 2 шт.
Кроме того, из резервов бывшей кавалерии:
1.Мундир – 1 шт.
2.Брюки для верховой езды полукожаные – 1 шт.
3.Ботинки на шнуровке с гамашами – 1 пара
4.Каска кавалерийская – 1 шт.
5.Парадный мундир – 1 шт.
6.Мундир черного цвета с беретом – 1 шт.
Позже нам выдали форменные рубашки серого цвета, к ним – черные галстуки, а еще позже ботинки были заменены на сапоги.

Теперь оставалось в установленном порядке разместить полученное обмундирование и снаряжение в узком одностворчатом шкафчике, предварительно снабдив все предметы шильдиком с именем, причем, упомянутые шильдики должны были быть выполнены аккуратным разборчивым почерком и пришиты или закреплены в нужных местах. Затем было приказано до блеска начистить ремень и обувь – для этих целей полагались черный гуталин и мягкие тряпочки. При чистке полагалось надеть ботинок на одну из ножек табурета.

Было выдано и оружие:
Штык-нож – 1 шт.
Карабин 98К – 1 шт.
Противогаз – 1 шт.
Позже мы получили пистолет 08 «Парабеллум».

Двухмесячный курс молодого бойца был нелегким и опирался на боевой устав рейхсвера. Служба началась в самый первый день. Обычный распорядок дня был таков:
6.00 – подъем.
6.05 – утренняя физзарядка (при любой погоде), обычно пробежка, после физические упражнения.
6.20 – утренний туалет: умывание холодной водой раздевшись до пояса. Никакой горячей воды не предусматривалось. При одевании выделялись люди для разноски кофе – обычно по одному человеку от каждого кубрика. Они брали термос и разносили всем кубрикам кофе. Времени на заправку коек и завтрак выделялось в обрез. Если фельдфебель замечал, что койка заправлена неаккуратно, одеяло тут же срывалось, и койку приходилось заправлять заново. Как правило, в таких случаях времени на завтрак уже не оставалось - в 7 часов утра по свистку мы выходили на построение на развод перед казармой, во время построения следовал доклад фельдфебелю. Иногда присутствовал и командир роты, в этом случае фельдфебель докладывал и ему. На разводе сообщалось, кому и чем предстояло заниматься весь предстоящий день, кроме того, объявлялся состав наряда на кухню для чистки картошки.
В дневном плане предусматривались занятия с указанием ответственных за проведение занятий, подразделений, а также назначался состав караула, внутреннего наряда, напоминалось о правилах поведения в по пути следования подразделений вне воинской части, осуществлялась подача жалоб (при наличии таковых). Предусматривались и занятия по политподготовке (в духе НСДАП).
Следует упомянуть, что согласно закону от 21 мая 1935 года, параграф 26:
-Солдатам запрещалась всякая политическая деятельность. Членство в НСДАП и других организациях в рамках НСДАП приостанавливалась на срок службы в вермахте.
-Для солдат вермахта приостанавливалось право голоса и участие в выборах.
-Солдатам вермахта необходимо было разрешение вышестоящего начальника для вступления в ту или иную организацию, а также на учреждение той или иной организации как в рамках вермахта, так и вне их.
На первых порах мы были настоящими пехотинцами – строевая подготовка, стрелковая подготовка, обучение на местности, приемы с оружием, физическая подготовка и т.д. К внутренней службе относятся такие понятия, как содержание в чистоте и порядке своего шкафчика, поддержание порядка в казарме и спальном помещении, а также чистка личного оружия, приведение в порядок обмундирования. На занятиях обсуждались и такие темы, как права и обязанности солдат, порядок отдания воинской чести, порядок ношения форменной одежды, а также ношение и применение оружия, объявление поощрений, наложение взысканий, порядок содержания на гауптвахте и т. д. Занятия обычно проводились непосредственно в кубрике. Мы рассаживались на табуретах и должны были сидеть прямо, руки на бедрах.
Занятия по строевой подготовке проходили на плацу и включали в себя передвижение строем, повороты направо и налево, перестроение, отработка команд «ложись!» и «встать!», передвижение по-пластунски, воинское приветствие с прикладыванием ладони правой руки к головному убору, передвижение парадным маршем, отработка приемом с оружием, изучение автомата.
Физподготовка занимала относительно мало времени. Сначала пробежка, потом гимнастические упражнения, упражнения на спортивных снарядах, игра в ручной мяч или футбол.
Занятия по боевой подготовке обычно проходили на местности, но иногда и на плацу. Это же касалось стрелковой подготовки.
Хозяйственные работы, а также починка обмундирования чаще всего были запланированы на конец второй половины дня и проводились в кубрике казармы. Там же проходили и построения. Опоздавшие получали наряд на работы.
Обеденный перерыв – с ё12 до 14 часов. К построению на обед полагалось являться с вымытыми руками и подстриженными ногтями. Так как в старой казарме не имелось помещения для приема пищи, приходилось с котелками получать еду у полевой кухни, туда и оттуда мы следовали строем.
Пищу принимали в кубрике. Вообще-то нам полагался послеобеденный отдых, но, как правило, приходилось чистить обмундирование и готовиться к занятиям второй половины дня.
В 14 часов – общее построение. В это же время раздавали почту. В 17.00 - конец службы. Дневальные снова разносили чай или кофе, убирали помещение, доставляли для заступавших в наряд сухой паек. В 22 часа все должны были лежать в койках, правда это не касалось дневальных – им предстояло вымыть термосы, убрать помещение. Только после доклада дежурному о завершении всех работ им разрешалось отойти ко сну. Сам дежурный обходил все кубрики убедиться, что весь личный состав на месте. Заболевшие докладывали с утра дежурному.
Суббота обычно отводилась под уборку территории. Вся рота направлялась на различные виды хозработ – натирать полы в казарме, уборка туалетов и помещений для умывания, мойка окон. Следили за проведением хозработ унтер-офицеры. Сам кубрик тщательно убирали дневальные. После этого починка и чистка обмундирования, уборка шкафчиков. Бывало, что ефрейтор – старший по кубрику – вытряхивал содержимое на пол, и тебе приходилось вновь аккуратно раскладывать все по местам. На 11 утра назначался осмотр всех помещений и оценка проведенных работ командиром взвода или фельдфебелем. Провинившиеся лишались увольнения в город или получали наряды на работу. По завершении осмотра построение на обед. Вторая половина дня объявлялась свободным временем. Солдаты собирали белье в узел и относили в частные прачечные. Рабочую одежду и соображений экономии средств чаще всего отстирывали сами солдаты холодной водой в помещениях для умывания. После этого повзводно отправлялись на помывку в душевые. Это выглядело так: в спортивной одежде с мылом и полотенцем строем отправлялись в подвальное помещение казармы, где располагались душевые. Раздевшись, становились под душ, находившийся тут же унтер-офицер открывал то холодную, то горячую воду и вскоре закрывал кран, ты поскорее намыливался, потом вода снова на короткое время включалась, ты смывал мыльную пену, насухо вытирался. А в это время очереди дожидался следующий взвод. Бывало, что ты оказывался под душем, который по тем или иным причинам не работал или вода еле-еле сочилась из него.
7 ноября 1935 года после генерального осмотра состоялось принятие присяги: «Именем Бога я принимаю эту священную присягу и торжественно клянусь повиноваться фюреру германского народа Адольфу Гитлеру и Верховному Главнокомандующему и как бесстрашный солдат быть готовым в любой момент пожертвовать жизнью ради этой присяги». Затем все в парадной форме торжественно проследовали по улицам Каменца к кирхе Св. Марии на богослужение. Кирха располагалась на рыночной площади города.
После богослужения расходились по близлежащим гаштетам, чтобы выпить задарма. Кое-кто здорово перебирал, причем, независимо от звания и должности. Какое-то время спустя строем возвращались в казарму. Начиная со следующего дня служба стала напряженнее, требования к нам ужесточались.
Занятия по стрельбе из карабина, «парабеллума», автомата МР 18 и пулемета «Дрейзе» проходили на стрельбище Била. Туда следовали со строевой песней, если пели вразнобой, фельдфебель мог положить строй и заставить ползти или же перейти с шага на бег. А если ты еще и промахивался, тебе грозили внеочередные занятия строевой на казарменном плацу.
Что касается денежного довольствия, то мы получали по 5 рейхсмарок раз в десять дней. Деньги полагалось хранить в нагрудном мешочке. Из этих денег приходилось оплачивать стирку обмундирования, а также покупать мыло, гуталин, лезвия для бритья, зубную пасту, бумагу для писем и почтовые марки. Так что приходилось экономить, в особенности таким как я, кто не получал денежных переводов из дому. Если что-то оставалось, можно был сходить в кино или зайти в гаштет.
После месяца напряженной начальной подготовки (на этот период увольнения в город не полагались) наше отделение во главе с командиром отделения два воскресенья подряд (разумеется, в военной форме, потому что штатскую одежду полагалось упаковать отослать почтой домой) строем прошлось по городу. Зашли и в гаштет. После этого нас уже стали отпускать по воскресеньям в город до 22 часов. Условием для увольнения было примерное поведение и добросовестное несение службы в течение все недели. Перед выходом в город полагалось доложить дежурному по подразделению. Дежурный придирчиво проверял внешний вид, включая штык-нож на поясе, мог иногда для порядка проверить, как вычищен твой карабин, только после этого тебя отпускали за пределы воинской части. Бывало, что тебя возвращали уже от ворот казармы, иногда и по нескольку раз «для устранения обнаруженных недостатков», и у тебя, в конце концов, отпадала охота идти в увольнение.
Хотя в то время еженедельного отпуска домой не полагалось, мне выпало счастье в одно из воскресений незадолго до Рождества: один из офицеров роты лейтенант Шпиндлер, ехавший в командировку в Берлин, решил взять меня с собой. Мне было выдано особое разрешение. И вот впервые за полтора месяца службы я смог предстать перед родителями в форме.
Но на Рождество и на Новый год нам все же дали 5 дней отпуска. Вот только я уже не помню, где провел его: то ли у родителей в Берлине, до ли у моих дяди и тетки в Дрездене. А для тех, кто оставался в казарме служба шла обычным чередом, хоть и, как говорится, вполнакала. Другое дело – после возвращения отпускников. Теперь к занятиям прибавились и теоретические: изучение материальной части танка Pz I, основы тактики и другие предметы. Проходили и практические занятия на технике, отработка приемов занятия места в танке по команде, приведение танка в боевую готовность, отработка приемов наведения и стрельбы, изучение сигналов флажками для передачи приказов. Основные сигналы: «перестроиться в колонну», «перестроиться в колонну по два», «перестроиться в развернутый строй», «перестроиться в двойной развернутый строй», «перестроиться в клин», перестроиться в двойной клин». При этом необходимо было соблюдать дистанцию и интервал, а также обеспечивать сектор обстрела. В то время танки не были оснащены ни радиопередающими, ни радиоприемными устройствами.
Нас бесконечно дрессировали ходить парадным шагом и брать ружье «на караул». Это было связано с предстоящим смотром молодого пополнения. В феврале 1936 года все наконец закончилось. Судя по всему, наша рота выглядела достойно – серьезных замечаний не было.
Разумеется случались и комичные эпизоды, о которых следует рассказать. Однажды вечером часов около восьми к нам в кубрик явился наш командир отделения унтер-офицер Шмидт. На улице лил проливной дождь и по плацу неслись потоки воды. Шмидт спросил кто из нас умеет плавать. Я умел плавать вольным стилем и поэтому вызвался первым. В ответ унтер-офицер вручил мне письмо, которое я должен был опустить в почтовый ящик, в соседнем здании.
В одно из воскресений после обеда мы с двумя сослуживцами сидели в кубрике и строчили письма домой. Снова заявился унтер-офицер Шмидт, и велел мне прийти к нему в гости – срочно понадобилось сыграть на аккордеоне пару веселых мелодий для его гостей. Инструмент я прихватил с собой еще из дому в надежде в свободное время подучиться играть, поскольку я знал очень немного песен, да и не так чтобы хорошо. Все же пришлось растягивать меха. Играл я никуда не годно, но когда закончил был отпущен с миром.
Командир 2-го взвода фельдфебель Квек имел привычку выкурить трубку после службы. Когда ему надо было прикурить, он распахивал дверь и орал: «Факельное шествие!» Естественно, все срывались с мест поднести ему спичку или зажигалку. Кто не успевал, тому потом приходилось туго.
В январе 1936 года 1-я рота перебралась в только что отстроенную казарму как раз напротив плаца. Помещения были новее, а окна кубрика выходили на улицу. Спальное помещение было поделено на отсеки, где спали повзводно.
Вскоре меня перевели во взвод связи при штабе 1-го батальона. Штаб располагался в небольшом здании, чуть поодаль помещений роты. В ведении штаба имелся взвод водителей легкого танка, взвод разведки и писари. Здесь у меня было уже другое начальство – начальник штаба обер-лейтенант барон фон Фитингоф-Риш, старший фельдфебель Мюллер и командир взвода связи фельдфебель Майстер. Новым командиром отделения был унтер-офицер Юнкер. Теперь в кубрике нас было всего лишь четверо. Здесь в умывальной имелся и душ – принимай хоть десять раз на дню. Меня обучали по специальности радист-телефонист. Мы очень гордились своими нашивками в виде молнии на левом рукаве. Обучение включало в себя отработку умений прокладывать кабельные линии связи (воздушные и наземные) от транспортных средств до пункта назначения и подключать телефонные аппараты к линиям связи, к коммутаторам и согласно особой форме передавать приказания. Занятия проходили вне стен казармы в поле. Параллельно шло обучение и по специальности «радист». Приходилось изучать различные типы радиоприемных и радиопередающих устройств, отрабатывать умения настраиваться на определенные радиочастоты, осуществлять сеансы радиосвязи. Нас обучали и шифровальному делу – приходилось заучивать наизусть кодовые таблицы, которые непрерывно менялись. Мне нравились занятия по установлению дальности действия радиопередатчиков с помощью рамочных антенн, установленных на подвижных средствах связи (автомобилях). Позже нас стали обучать и работе на радиоаппаратуре танков, хотя радиосвязь делала лишь первые шаги. Разумеется, и здесь приходилось заниматься строевой и стрелковой подготовкой, многие часы проводить на технике. Офицер, отвечавший за технику (по фамилии Хенниг) драл с нас три шкуры – приходилось до блеска начищать все, что было на колесах. Мне очень нравилось, когда нас по субботам на батальонном автобусе отвозили в Бауцен купаться в бассейне. Ни о чем подобном в роте и мечтать не приходилось. По завершении обучения мне выдали военное водительское удостоверение 1-й категории на управление мотоциклом. Учился ездить на мотоцикле «Виктория» КР 6 с коляской (объем двухтактного двигателя 600 кубических сантиметров). Учились ездить не только по асфальту, но и преодолевать препятствия в виде заполненных грунтовыми водами воронок и песчаных дюн на полигоне неподалеку от Дрездена.
Если выпадали два свободных дня в конце недели – суббота и воскресенье – я часто ездил к своей тетке в Дрезден. Для того чтобы получить такой краткосрочный отпуск необходимо было не иметь замечаний в течение предыдущей недели.
Наш взвод связи участвовал и в летнем выезде на полигон под Ризу. Приходилось прокладывать линии связи и отрабатывать на них навыки работы на аппаратуре. Когда мой отец узнал, что меня направили под Ризу, он в письме попросил меня разузнать адрес своего двоюродного брата, проживавшего в Цайтхайне. И я вечером прямо через полигон пешком отправился в Цайтхайн. Расспросил местных жителей, оказалось, что двоюродный брат отца женат, у него двое дочерей 12 и 15 лет. Теперь я, улучшив минутку, всегда захаживал к ним в гости. Мы подружились со старшей дочерью и даже в Дрезден стал ездить реже.
В июле 1936 года мы, сначала пешим маршем, потом по железной дороге направились на полигон под Мюнстер. Там я выполнял обязанности делегата связи. Наш взвод разместился в бараке с общими нарами и крохотной уборной на всех. Умывались на свежем воздухе. Из-за того, что было мало кранов для воды, приходилось умываться из тазиков. По вечерам, если выпадала свободная минутка, я отправлялся на прогулку в пустошь – мне очень понравилась местность вокруг полигона. После заключительно войскового смотра нас перебросили на побережье Балтийского моря, где мы на полигоне занимались боевыми стрельбами из танков. Взводу связи вменялось в обязанность прокладывать телефонные линии между ротами. Мы установили и радиосвязь с катером слежения, курсировавшим вдоль берега. Хорошее это было время для нашего взвода связи – кроме исполнения своих чисто технических обязанностей от нас ничего не требовалось. Мы днями валялись на песке и загорали. В полдень обед, после обеда снова загорать. Было уже начало августа 1936 года. Так как стрельбы заканчивались, как правило, сразу же после полудня, мы умудрялись сбегать и в курортное местечко Хайлигенхафен. Там можно было даже познакомиться с приезжими девушками. Но можно ли развернуться, если у тебя всего-то 50 пфеннигов в кармане?
Осенью (в сентябре-октябре) состоялись два марша на технике из Каменца в Галле, а уже оттуда на полигон Мюнзинген. И там меня снова назначили делегатом связи. Помню еще, что там постоянно был туман, часто шел дождь и мы сдавали экзамен по спасению на водах.
По возвращению из Мюнзингена меня задним числом с 1 октября 1936 года произвели в ефрейторы. Это означало и увеличение денежного довольствия (до 75 пфеннигов в день). Кроме того, отныне я мог беспрепятственно ходить в увольнение или ездить в отпуск на выходные.
С 3 по 6 октября 1936 года наш 3-й танковый полк перевели из Каменца в Бамберг. Там мы, пройдя торжественным маршем через город, разместились в только что отстроенных казармах в Хауптмоорвальде. Новые казарменные здания были просторными и удобными, вокруг было множество зеленых насаждений. На каждую роту отвели по одному зданию с душевыми и помещениями для проживания унтер-офицерского состава. В главном корпусе разместились кухня, столовые для солдат и офицеров. Да и сам Бамберг в культурном отношении намного более интересное место, чем Каменц.
После размещения продолжились занятия боевой подготовкой. Меня назначили вестовым командира взвода фельдфебеля Майстера. Теперь мне уже не обязательно было участвовать во всех служебных мероприятиях. И потом – на этой должности я получал дополнительное денежное содержание.
Зимой мой фельдфебель взял меня как вестового покататься на лыжах в Алльгой. Здесь командование 3-го танкового полка сняло на зимние месяцы домик. Я добросовестно нес службу и это давало мне возможность отдохнуть от каждодневной суеты казарме и на плацу. Поскольку лыжник я никакой, то просто гулял на природе.
В мае 1937-го года по поводу 2-летней годовщины основания нашего полка на территории воинской части состоялся военно-спортивный праздник. Жители Бамберга не обделили нас вниманием. Командир полка, пользуясь случаем, решил основать «Товарищество взаимовыручки» - для сослуживцев, которых постигла беда. В обмен на вступительный взнос нам вручили отличительный знак – белые перчатки.
18 июня 1937 года меня послали на курсы унтер-офицеров. Занятий было много, и все они непростые. На этот период ни отпусков, ни даже увольнений не давали. Занятия по общевойсковой подготовке проходят на местности под названием Хауптмоорвальд. В них входили трехдневное пребывание в полевом карауле и разведка, оценка обстановки и постановка задачи личному составу. Завершались занятия ночным подъемом по тревоге и 40-километровым пешим маршем с полной выкладкой, причем, 8 км мы обязаны были пройти в ускоренном темпе – за 35 минут. После этого должны были провести учебные атаки на песчаных дюнах, на заболоченной местности и в лесном массиве. И все это без сухого пайка, вообще без еды. В казарму мы вернулись лишь утром строевым шагом – впереди оркестр. После этого начались занятия на технике. Это уже чуть спокойнее – передвижение на местности на танке, перестроение, флажковаяя сигнализация, исполнение обязанностей командира танка, стрелка-наводчика, решение тактических задач на ящике с песком, изучение танкового вооружения.
14 августа 1937 года я завершил обучение, сдал экзамены, а 1 октября 1937 года меня произвели в унтер-офицеры. Одновременно с этим я подписал обязательство прослужить в вермахте 12 лет, после чего по завершении соответствующего обучения я имею право на зачисление в государственные служащие.
Я сдал свой мотоцикл и принял ротную каптерку. Теперь под моей ответственностью обмундирование и снаряжение всего личного состава роты. Я обязан следить за состоянием обмундирования, выдавать обмундирование и снаряжение, составлять ведомости обмундирования, производить в случае необходимости замену обмундирования, проводить осмотр обмундирования военнослужащих и т.д. Меня откомандировывают на курсы повышения квалификации в Мюнхен при управлении вещевого снабжения сухопутных войск. Курсы продлились с 22 октября по 4 декабря 1937 года. В начале 1938 года я познакомился с одной девушкой из Бамберга, на которой женился по завершении польской кампании в 1939 году.
9 марта 1938 года в 22 часа 30 минут 3-й танковый полк поднят по боевой тревоге. Всю ночь я выдавал обмундирование мобилизованным из запаса резервистам и принимал от них штатскую одежду. И на следующий день тоже. Нам объявили, что речь идет о крупных учениях.
11 марта 1938 года полк покинул казармы. Танки были погружены на платформы, и мы по железной дороге направились в Пассау – место сбора частей 2-й танковой дивизии. Колесные транспортные средства добирались до Пассау своим ходом. 12 марта раздали боевые патроны. После этого наши войска вошли в Австрию. Но боевые патроны нам не понадобились – люди встречали нас с восторгом, забрасывали нас цветами, дарили вино, шоколад. Разумеется, оружие было разряжено – это было мирное вступление войск в немецкоязычную страну. 2-я танковая дивизия была временно дислоцирована южнее Вены.
Когда стало ясно, что мы уже не вернемся в Бамберг, поступило распоряжение разместить наш танковый полк в Мёдлинге. Поскольку казарм здесь не было нам пришлось разместиться в школах, гостиницах и брошенных владельцами виллах. Я на грузовике с обмундированием какое-то время оставался в Австрии, но уже скоро мне было приказано вернуться в Бамберг за остававшимся там обмундированием и снаряжением. Мне выделили солдат. И когда я примерно полтора месяца спустя вернулся с 3 грузовиками в Мёдлинг, то был прикомандирован к 1-й роте, разместившейся в школьном здании. Сменился и командир роты – теперь 1-й ротой командовал оберлейтенант барон фон Швертнер. Я устроил каптерку на чердаке школы, а сам проживал в гостинице «Белый конь».
Полк с 28 августа по 7 октября 1938 года выезжал на полигоны Баумхольдер и Дёллерсхайм. 8 октября 1938 года части танкового полка в составе 2-й танковой дивизии принимали участие в мирномй операции по присоединению Судет. Этот регион после Первой мировой войны по решению союзников перешел к Чехословакии. И здесь нас не обстреливали, а забрасывали цветами.
1 ноября 1938 года стали прибывать первые призывники из Австрии, преимущественно, венцы, которых мне пришлось обмундировывать. 10 декабря 1938 года на Площади Героев в Вене состоялся торжественный прием присяги.
13 марта 1939 года смешанное подразделение 2-й танковой дивизии, включая и подразделения 3-го танкового полка, вошли в Богемию и Моравию. Здесь также не пришлось стрелять.
В апреле месяце 1-я рота занимала только что отстроенный барак вблизи вокзала Мёдлинг. Я перебрался туда вместе с каптеркой. Здесь гораздо удобнее и вообще проще. Кроме бараков, в которых разместились спальные помещения, один из них отведен под хозяйственные помещения: кухню, столовую. Здесь располагаются и классы для занятий. Для танковой и колесной техники предусмотрены навесы. Взаимоотношения с местным населением нормальные, если не сказать дружеские. Многие из наших солдат женятся на австриячках.
1 июня 1939 года прибывает новый командир полка полковник фон Тома, награжденный Рыцарским крестом.Войска находятся на занятиях на полигоне Брук в Бургенланде. Отпуск в этом году я провожу вместе со своей невестой в Бамберге.
В августе на политическом горизонте сгущаются тучи – проблемы из-за польского вопроса. 8 августа всех каптенармусов требует к себе командир. Командир распоряжается расконсервировать склад НЗ и обмундировать всех прибывших по мобпредписанию резервистов. После этого штатскую одежду, если она не забрана резервистами, надлежит выслать по указанному адресу проживания.
Танки разгружали на станции Мёдлинг, а колесная техника следовала своим ходом. Настроение у всех подавленное, все только и думали о том, чтобы до войны дело не дошло.
Потом нападение на Польшу решили перенести на несколько дней, в результате военные действия начались лишь 1 сентября 1939 года.

 

Как вы восприняли начало войны в 1939-м году, как что-то хорошее?

Нет, мы все были разочарованы. Никто на это не рассчитывал, что начнется война. В 1939-м году, еще до начала войны в Польше, меня, как ответственного за униформу, вызвал командир, и сказал, что я должен всем выдать полевую форму, а повседневную забрать. Я пошел к командиру роты и сказал ему, что мы должны переодеться в полевую униформу. Он мне с достоинством сказал: «Гетцшман, с кем мы собственно собираемся воевать?» На второй день войны он и еще несколько солдат погибли. Разумеется участие в войне с солдатом не обсуждается и мы приняли это как должное, но ни про какое воодушевление говорить нельзя.

Меня срочно переводят в 4-й запасной танковый батальон.
4 октября рота возвращается после
боевых действий и ее тут же отправляют на отдых и пополнение личным составом.
4 ноября еду в Бамберг, а уже 15 ноября – день свадьбы. Свадебный стол скромный – продукты питания уже выдаются по карточкам. Потом мы с женой отправляемся в Мёдлинг и на первых порах снимаем меблированную комнату.

29 ноября 1939 года 3- танковый полк по железной дороге перебрасывают на запад в район Дармштадта, затем 29 декабря – в район Гейдельберга. А 30 января 1940 года – еще одна переброска, на этот раз в Даун/Эйфель.
Сдаю каптерку и 27 марта 1940 года получаю назначение в штаб 4-го танкового батальона на должность инструктора взвода связи.
Мой бывший командир взвода – фельдфебель штабной роты. При подготовке личного состава основной упор делается на овладение навыками радиосвязи – т. е., на работе с радиостанцией, которыми теперь оснащают танки. Кроме этого, изучение азбуки Морзе – прием-передача шифрованных сообщений.
10 мая 1940 года – начало кампании во Франции. 2-я танковая дивизия сражается в Арденнах и через Седан, Сен-Кентен, Бапом и Аббевиль наступает до Булони и побережья Ла-Манша. Во взаимодействии с другими частями и соединениями дивизия участвует в операции окружения неприятеля в районе Дюнкерка. После этого дивизию перебрасывают на другой участок, и она ведет наступательные операции до самой швейцарской границы (направление – через линию Вейгана, на Реймс, Шалон-сюр-Марн, Монтье и Доль), а также в Вогезах. 3 июля 1940 года танковый полк возвращается в Мёдлинг. 1-я рота оказывается на прежнем месте дислокации.
С 15 мая по 1 июня 1940 года меня откомандировывают в Галле в училище связи для прохождения подготовки по специальности «радист танка». В июне месяце мне предоставлена двухкомнатная квартира в Хинтербрюле под Мёдлингом. 6 августа меня в соответствии с просьбой переводят снова в 1-ю роту, таким образом я оказываюсь в действующей части. Теперь полком командует полковник Габлер, а ротой – оберлейтенант фон Боксберг. Но сначала меня посылают в штаб батальона для упорядочения вопросов, связанных с обмундированием для всех 4 рот. 8 октября 1940 года у нас родился сын Вольфганг. Помню, что в этот день стоял в наряде в штабе полка.
15 декабря снова смена командира полка. Теперь нами командует полковник Бальк, впоследствии командующий одной из армий.
1 марта 1941 года мне присвоено звание фельдфебеля, а уже на следующий день мое пребывание при штабе заканчивается – возвращаюсь в 1-ю роту. Сначала я назначен радистом танка Pz III в 1-й взвод лейтенанта Дёршмана.
5 марта нас перебрасывают по железной дороге через Венгрию в Румынию. 15 марта 1941 года мы через Дунай переходим болгарскую границу. Неподалеку от Софии нас размещают в школьном здании. Население относится к нам доброжелательно. Нам продают яйца, мед и овец. Выпала возможность побывать и в самой Софии – осмотреть город. Несколько дней спустя мы маршем отправляемся по горным дорогам в Кюстендил, где становимся лагерем. По вечерам собираемся и поем солдатские и народные песни. 1 апреля 1941 года нас перебрасывают в район сосредоточения в Струматал под Петрицу. Балканская кампания начинается ранним утром 6 апреля 1941 года.
2-му танковому батальону поставлена задача: нанести удар через югославскую границу и овладеть Струмицей. Танковый полк следует по обеим сторонам маршрута продвижения. 1-й взвод 1-й роты – в голове колонны. На границе нас поджидает противотанковый ров, довольно широкий. Ров оказался заминирован и несколько машин подорвалось на минах, в ом числе и наша. Наводчик, заряжающий вместе со мной отбуксировывают машины в тыл. Вскоре саперы обезвредили мины, прибыли ремонтники и исправили гусеницу. Продолжаем следовать по дороге на Струмицу. Тем временем, наш танковый полк практически не встретив сопротивления врага, овладел Струмицей. На следующий день наша цель Салоники. Танки с огромным трудом пробираются по узким горным дорогам и выходят к озеру Дойран. Здесь располагается западная оконечность сильно укреплённой лини обороны Метакса. Ею овладевают горно-стрелковые части. 8 апреля без боя захвачен портовый город Салоники. Наш танковый полк дислоцирован за пределами города. 12 апреля наступление продолжается в южном направлении. С выходом 13 апреля к речке Алиокмон мы наталкиваемся на ожесточенное сопротивление сил британского экспедиционного корпуса. Вскоре оно сломлено, образован плацдарм. Мы медленно продолжаем продвижение в направлении Катерини, с прибытием туда мы выходим на побережье Эгейского моря. Хорошо виден знаменитый Олимп. После привала и купания в море наступление продолжается. Стычек с противником нет. Когда мы 15 апреля выходим к Олимпу, получен приказ атаковать расположенную прямо перед нами крепость Панделеймон, где засели англичане. Однако в связи с быстро наступившей темнотой приказ отменен.
После артподготовки ранним утром 16 апреля предпринимается попытка атаковать Кастель. На этот раз мы берем высоту, но англичане уже убрались, и мы продолжаем наступать восточнее Олимпа на город Ларисса.
17 апреля 1941 года 1-я рота – передовой отряд колонны – выходит к реке Пиниус. Поскольку мост через речку разрушен, командир роты принимает решение проехать прямо по рельсам железнодорожной линии, тянущейся вдоль нашего берега реки.Вообще-то ехать на танках по железнодорожным рельсам очень непросто – то и дело слетали гусеницы, приходилось их снова надевать, а на это уходило драгоценное время.Уже в конце ущелья пути уходили в тоннель, взорванный англичанами. Мы вынуждены были остановиться. И оказались в тупике. Оставалось перейти реку вброд, тем более что глубина позволяла. Первым отправилась наша машина. Мы благополучно выбралась на противоположный берег, а вторая и третья машины угодили в довольно глубокое место и оказались по самую башню в воде. Только четвертой машине удалось переправиться и занять оборону на берегу. Стемнело, и о переправе нечего было и думать. Таким образом, на берегу оставались только 2 танка и горстка горных пехотинцев, в то время как основная масса техники сосредоточилась на противоположном берегу. Ночью артиллерия англичане вела беспокоящий огонь. Потерь с нашей стороны не было, но грохот стоял неимоверный в основном, из-за горного эха. Казалось, что всю нашу роту перестреляли, пока мы отсиживались в мертвой зоне.

В течение ночи наши саперы навели понтонный мост через Пиниос, и с утра наступление продолжилось. Наш танк шел вторым. Вскоре первая машина, едва обогнув скалу, получила а борт бронебойный снаряд. Заряжающий погиб, а остальные члены экипажа попали в плен к австралийцам. Теперь во главе колонны следовал наш танк. Продвигаясь на малой скорости вперед, мы миновали Темпи, Эвангелисмос и вышли к Лариссе. 19 апреля город был взят. Перед этим здесь основательно поработали наши люфтваффе, и это было заметно по развалинам. В Лариссе нам выпало пару дней отдыха. Дни эти ушли на приведение в порядок и ремонт техники. На товарной станции нами был захвачен целый состав с провиантом для англичан, что оказалось весьма кстати. В особенности, сигареты в специальной тропической упаковке и необжаренный кофе в зернах.
25 апреля 1941 года наступление продолжилось. Цель – Афины. Было решено, направить нашу дивизию двумя эшелонами. Первым эшелоном следовала 5-я танковая дивизия. На пути нам встречались солдаты греческой армии, без оружия и без охраны. Они разбредались по домам. Война для них закончилась.
26 апреля мы вышли к Фермопильскому ущелью. Из-за узости дороги в ущелье, которая вдобавок во многих местах была взорвана англичанами водителям приходится едва ли не на ходу ремонтировать гусеницы и колеса. Один из автомобилей рухнул прямо в ущелье. Наконец мы дошли до городка Фивы.
28 апреля мы уже были на подходе к Афинам. Разбиваем лагерь. После приостановления боевых действий, появляется возможность съездить в Афины, осмотреть город и Акрополь. 2 мая мне вручен серебряный значок танкиста.На следующий день командующий 12-й армией генерал-фельдмаршал Лист дал в Афинах большой парад, в котором участвовал 3-й танковый полк. После этого мне был вручен Железный Крест 2-й степени. С 6 мая наше соединение перебрасили в Германию. Колесная техника шла своим ходом, а гусеничная – через Коринф в Патры. Там мы здорово провели время. Нам, фельдфебелям роты, выделили на постой целый пустовавший дом. Мы гуляли, купались и загорали. Не отказывали себе в удовольствии побаловаться великолепным греческим вином – нам его раздавали в счет пайка. 16 мая назначен новый командир полка подполковник Декер, ранее занимавший должность командира батальона.В тот день начинается погрузка танков на итальянские транспорты. Мы на них в сопровождении двух торпедных катеров и самолета-разведчика плыли из порта Патры в Тарент/Италия. Во время перехода через море нам запретили снимать надувные спасательные жилеты, а в темное время суток выходить на палубу. До Италии добрались без происшествий. После двухдневного пребывания в Таренте наши танки были перегружены на железнодорожные платформы и затем мы сначала вдоль восточного побережья Италии через Бреннер поехали в район Нюрнберга на отдых.Нашу 1-ю роту после разгрузки 22 мая направили в Аммендорф западнее Цирндорфа. На меня опять возложили обязанность по выдаче личному составу роты обмундирования и снаряжения. Тут мы размещались на частных квартирах. Сколько нам здесь предстоит пробыть было неясно, но вскоре с разрешения командира роты, я забрал жену и сына к себе.
В начале июня месяца я поступил в распоряжение командира 1-го батальона майора Хеннига. Мне приказано с началом следующей операции сразу же собрать весь транспорт рот батальона, не принимающий непосредственного участия в операции и следовать с ним за ротой. В мое распоряжение выделялись водители, помощник и еще по унтер-офицеру от каждой роты, кроме того полевая кухня и две легких зенитных установки, смонтированных на кузове грузовика (по 2 пулемета на каждую).
22 июня 1941 года, когда объявлено о начале кампании в России мы еще не успели завершить отдых и пополнение личным составом и техникой. Только 7 июля 1941 года нашу колесную и гусеничную технику погрузили на железнодорожные платформы и перебросили в Польшу в район Ярослава. Разместились нас в казарме в 5 км юго-восточнее Ярослава. 2-я танковая дивизия до особого распоряжения находилась в резерве ОКХ.
Во время пребывания в Ярославе занимались боевой подготовкой в присутствии командующего и офицеров штаба. Совертшили тренировочный марш. Я принял все машины согласно перечню, выстроил личный состав, ознакомил его с маршрутом следования и колонной выступил. В заранее выбранном месте был предусмотрен привал. Технику было приказано поставить по обеим сторонам дороги и замаскировать. Обе зенитные установки мы расположили на тактических точках. После этого было приказано развернуться и следовать в место расположения, технику перегнали в роты. По завершении в присутствии командира и офицеров состоялся разбор учения.
В порядке эксперимента я даже покомандовал пехотным взводом. Предстояло выяснить возможно ли ночью отбить нападение пехоты противника на танки, занявшие круговую оборону, с использованием танковых прожекторов.Я со своим взводом выступал в роли противника и должен был незаметно подкрасться к танкам и прорвать круговую оборону. По оговоренному сигналу поднял два отделения в учебную атаку, цель которой отвлечь внимание экипажей. С двумя другими отделениями обошел машины и незаметно подбрался к одному из стоящих на противоположной стороне танков, «захватив» его. Эксперимент был признан неудачным.
13 августа в соответствии с полученным приказом 2-я танковая дивизия была переброшена частично по железной дороге, частично своим ходом на атлантическое побережье Франции в район Санта. 18 августа туда прибыла и наша рота. Разместились в какой-то деревеньке на частных квартирах. Надо сказать, мне не очень повезло – временное жилище было грязновато. Вокруг бегали куры, козы, а поскольку дверь не запералась, то животные и птицы проникали в комнаты. Ко всему прочему меня атаковали мириады мух.
14 сентября 1941 года снова снимаемся с места и на этот раз через всю Германию следуем в Сувалки. Отсюда своим ходом движемся в район Рославля. По прибытии принимаем новые танки Pz III в количестве 22 машины на роту. Разместились в каком-то сарае. Да, это не западная Европа!
23 сентября заняли позиции южнее Рославля, а я забрал лишние грузовики нескольких рот и получил от командира батальона приказ обождать пока с машинами до прибытия вестового.

 

Что вы тогда знали о России?

Моя тетя во время первой мировой войны вышла замуж за пленного русского солдата. Он остался в Германии и работал таксистом. Когда к власти пришли национал-социалисты, он вернулся обратно в Россию и забрал туда свою жену. Они долгие годы жили в Свердловске, но мы ни разу не получили от них никакой весточки. Но можно сказать, что я почти ничего не знал о России.

 

Что вас больше всего удивило, когда вы попали в Россию?

Я просто делал свою работу. Страна мне понравилась, и люди тоже. С теми, кто оставался во время нашего наступления, у нас были дружеские отношения. Часто вместе ужинали с водкой… Да, да, это было хорошо! Когда у нас была лишняя еда, мы отдавали ее людям. Мы спали на полу, на соломе, бабушка с маленькими детьми на печке...
2 октября 1941 года начинается наступательная операция с целью овладения Москвой. 2-я танковая дивизия (3-й танковый полк дивизии) сначала подчинен 40-му армейскому моторизированному корпусу 4-й танковой группы. Наша первая цель – город Вязьма. Два дня спустя получил приказ подтянуть колонну грузовиков. Выполнил его, а вскоре получил аналогичный. Но потом, поскольку приказы уже не поступали, я действовал самостоятельно. Случалось, что я так увлекался, что выводил машины чуть ли не на передовую. Со временем роты 1-го батальона забирали свои грузовики по мере того, как их машины выходили из строя. Так что к прибытию в Вязьму у меня в распоряжении остается всего лишь 2 машины. Я обратился к командиру с просьбой раздать оставшиеся грузовики, а меня направить в свою родную 1-ю роту.
14 октября доложил о прибытии командиру роты оберлейтенанту фон Боксбергу и вследствие потерь личного состава назначен командиром танка в 1-м взводе. Убитогоо командира танка, лейтенанта я помнил еще по греческой кампании. В боевое соприкосновение с противником мы практически не вступаем, русские отступают, оказывая весьма слабое сопротивление. 26 октября мы выходим к Волоколамску. В ходе наступления мой танк получил пробоину справа, но повреждения были незначительные.
Надо сказать, что зима 1941-го года, была для нас сюрпризом. У нас не было зимней одежды, только вязаные перчатки, шарфы, тонкая суконная шинель и одеяло. Я, как командир танка, во время атаки в танке стоял, но, когда мы куда-то ехали, я на мое сидение постилал солому. Бумагой или газетами мы не обматывались. Танки гусеницами примерзали к земле, моторы приходилось заводить каждый час, чтобы не замерзло масло. Если останавливались в домах, то снимали аккумуляторы и брали их в дом, чтобы они не замерзли. Но в домах остановиться не всегда получалось, очень часто мы ночевали в лесу. Бывало, что рыли траншею, выстилали ее соломой или листьями, сверху наезжали танком и потом туда залезали спать, но часто мы просто спали в танке, сидя на своих сиденьях. Если ты дотрагивался рукой без перчатки до танка, то кожа оставалась на броне. В период распутицы проезжими можно было назвать только несколько главных дорог. Практически прекратился подвоз снабжения – нет ни горючего, ни боеприпасов. Приходилось из мелкой семенной картошки варить похлебку. Выпекаемый в нашей полковой пекарне хлеб промерзал и его надо было оттаивать. Тому, кто этим правилом пренебрегает, приходится расплачиваться сильнейшим расстройством желудка.

 

У русских танков был танковый брезент. У немецких танков такое было?

Нет. У нас его не было. Единственное, что мы выучили у русских - это окапывание танка.

Там же под Москвой мы впервые услышали Сталинский орган. В первый раз мы испугались. Но во-первых танкам он сильно навредить не мог, а во-вторых они стреляли в одно и то же время. Так что, мы знали, когда пора идти в укрытие. Больше мы боялись противотанковых пушек калибра 7,62 сантиметра, которую называли ратш-бум - потому что сначала был слышен разрыв снаряда, и только потом звук выстрела.
13 ноября 1941 года командование ротой принял оберлейтенант Штоннен, ранее адъютант командира полка.
После того как с 14 ноября землю сковал мороз, возобновился и войсковой подвоз. Температура упала до минус 20-25 градусов.
15 или 16 ноября наступление продолжилось. Однажды мне на своем танке пришлось выполнять задачу командира головной походной заставы. Прямо при въезде в лесной массив машина напоролась на мину. Взрывом сорвало левую гусеницу и повредило несколько опорных катков. Естественно, машина выбыла, а с ней и я, командование заставой принял на себя мой командир взвода. Группа ушла вперед, а мы с экипажем остались для устранения неисправности. Кое-как справившись, несмотря на погнутые опорные катки, я все же нагнал роту. Позже повреждения устранили ремонтники. В ходе ожесточенных боев в районе Солнечногорска мы вышли к шоссе Клин-Москва, но темп наступления падает. Вскоре был тяжело ранен и мой командир взвода. 1 декабря 1941 года он умер от ран в госпитале.

 

Какие приказы вы отдавали экипажу?

В танке было пять человек: командир, заряжающий, наводчик, радист и водитель. В танке было переговорное устройство, с помощью которого мы общались друг с другом. Командир отдавал приказы: "по танкам", "завести мотор", "вперед". Наводчик сам искал цель, а я, как командир, его поддерживал. В командирской башенке были смотровые щели, закрытые толстым стеклом, которое мы называли "нинон". Эти блоки можно было вытащить, что мы и делали потому что через стекло было видно плохо. Лучше когда его не было и можно было смотреть в бинокль. Наверху был люк, командир мог его закрыть, но из нас никто этого не делал, потому что если танк был подбит, из него надо было быстро выскакивать, а если люк был закрыт, то этого не сделаешь. Многие командиры танков погибли, потому что они высовывались из танка. Я так не делал.
Наводчик сидел прямо перед вами, вы ему отдавали приказы по переговорному устройству или руками? Например, вы увидели справа вражеский танк, какие команды вы отдавали наводчику?
По ситуации. Допустим, если мы вовремя заметили танк справа по ходу движения, то я говорил наводчику: "башню на три часа". Наводчик поворачивал башню мотором. Все команды отдавались через переговорное устройство. Только во время ночных маршей, я вставал за водителем танка и стучал ему по плечам, куда ему надо поворачивать, налево или направо.
Так же голосом давались команды заряжающему. Надо сказать, заряжающий ничего не видел, он вообще не знал, что происходит снаружи, только выполнял команды каким снарядом зарядить орудие.

 

Как вы оцениваете ваш Pz.III по сравнению с русскими танками?

Сначала, пока мы не увидели Т-34, наш Pz.III был немного сильнее и маневренней. Потом, когда появился Т-34, я бы сказал, что они были равноценными. Еще у русских был КВ - КВ-1 и КВ-2. Они были лучше бронированы. С ними нам было сложно тягаться. В 1941-м году у нас было преимущество, по сравнению с русскими танками, поскольку у нас было радио, а русских, насколько я знаю, радио не было. Это сильно упрощало ведение боя.

 

В вашем Pz.III какого калибра была пушка?

Я воевал и на танках с 3,7 сантиметровой и 5-ти сантиметровой пушкой.

 

В 1941-м году, кто был главным противником, русская армия, погода или логистика?

Сначала сопротивление русских было не существенным, но потом оно все больше и больше возрастало. К тому же у нас возникли трудности со снабжением, мы были на голодном пайке. И танковые части стали применяться неправильно. Они стали пожарными командами, которыми латали дыры в обороне.

 

Главным противником были танки или противотанковая артиллерия?

Самой большой проблемой была противотанковая артиллерия, потому что противотанковые пушки были маленькие, и могли спрятаться.

 

Русские применяли противотанковых собак. Вы видели их применение?

Нет. Только слышал.

 

Ваша первая победа?

Я ни одного танка не подбил. У меня один раз ночью была дуэль с Т-34 в одном населенном пункте. У нас было всего два танка, мы стояли в охранении. Мы менялись каждый час - командир, наводчик, заряжающий и радист. Только водитель мог спать на своем месте. Как раз была моя очередь стоять в карауле, и в отдалении я услышал шум мотора Т-34. Он как бы ездил передо мной. Я не понимал, что происходит, один ли он, и будет ли он атаковать, поэтому открыл огонь. Я выстрелил, и он тоже выстрелил. Я его не разглядел, поскольку он, видимо, стоял за стеной дома. Так мы несколько раз перестреливались. Делать было нечего, я взял бронебойно-зажигательный снаряд, и выстрелил по крыше. Крыша была соломенной и тут же загорелась. Я увидел Т-34, но он быстро скрылся в темноту.

 

Советская авиация беспокоила?

Не особо. Ме-109 держали воздух свободным. Ночью прилетала «швейная машинка». Там и сям она бросала по одной бомбе, но это нам не причиняло особых хлопот. Потом, в 1944-м году, когда русская авиация стала сильнее, меня там уже не было. Я это знаю только понаслышке.

 

Какое личное оружие вы носили с собой?

У всех танкистов был только пистолет. Мы его носили в кармане куртки или за пазухой. Для самообороны я им ни разу не пользовался.

 

Вши были?

Да, но не часто. Мы же в бензине, в машинном масле - вши на нас не держались. Обычно мы получали вшей, когда мы где-то ночевали вместе с пехотой, у них были вши, от них мы заражались. Но это было довольно редко, поэтому вшей у нас было не много.

 

Была ли взаимозаменяемость членов экипажа?

Да, предусматривалось наличие в танке как минимум одного человека, который мог вести танк, кроме водителя. Внутри танка они сами менялись. Заряжающий, как правило, должен был уметь выполнять обязанности наводчика. Если кто-то из экипажа был убит или ранен, то из части сразу приходила замена.

 

При обслуживании танка, вы, как командир, работали вместе со всеми?

Да. Весь экипаж, кроме водителя, все делал вместе. Он заботился только о танке, а остальные четверо, носили канистры с бензином, боеприпасы, еду готовили, приносили продовольствие для всего экипажа.

 

Вы уже несколько раз говорили о привилегированном положении водителя, в чем там дело?

У него была самая большая нагрузка. Он должен был смотреть, чтобы не наехать на мину. Он должен был держать правильную дистанцию, справа и слева, с остальными машинами. Он должен был ориентироваться на местности. Когда мы не воевали, на марше, он работал, а все остальные просто сидели в танке. Особенно тяжело было ездить ночью. Свет включать было запрещено, мы надеялись только на него.

 

Экипаж танка на марше сидел внутри или снаружи танка?

Когда не было опасности, когда в воздухе не было железа, иногда сидели снаружи.

 

Пехотинцев вы возили?

Да, на марше возили. На танк помещались десять человек, не больше. Иногда пехота десантом сопровождала нас, когда нужно было подавить. Но в основном танки были чистым оружием нападения - прорваться и ехать вперед. Мы не должны были смотреть ни направо, ни налево, все это делала пехота, саперы, артиллерия.

 

Насколько большой была дистанция между солдатом и унтер-офицером?

До войны – очень большой. Во время войны такого различия не было. Разумеется я подчинялся командиру роты, батальноа, но мы могли вместе выпить и так далее. Бывало, что офицеры и солдаты обращались к друг другу на ты. Что касается обеспечения, у нас оно было одинаковым. В Итальянской армии и венгерской была разница, там офицеры получали дополнительный паек. У нас все получали одинаково. Был специальный унтер-офицер, который получал и распределял продовольствие.

 

В русской армии солдаты зимой получали водку. Вы получали?

Нет. Только иногда мы получали коньяк. Но не всегда. Чаще всего его давали перед наступлением. Иногда зимой давали вино, и мы делали глинтвейн. Что-то можно было купить в маркитантской лавке, например, лезвия для бритв, мыло, сигареты, но не алкоголь.

 

Ваша дивизия была из Вены, вы получали какие-то посылки от населения?

Да. Даже когда я был в резервной части, получали посылки с едой. Я их забирал домой, мы их ели дома.

 

Из-за того, что у вас была семья, вы получали какие-то привилегии, дополнительный отпуск, например?

Нет. Привилегией было то, что я не должен был ночевать в казарме. И если я хотел куда-то пойти, мне не нужно было отпускное свидетельство. Если я куда-то уезжал, мне надо было получать разрешение, а так я мог передвигаться как хотел, я ходил гулять с детьми в униформе, тогда у нас не было гражданской одежды. Мы всегда были в форме, даже в свободное время.

 

В 1941-м году у вас были хи-ви?

Мы их получили только после того, как началась война с Россией. У нас их было двое, они работали на кухне. Когда нас отправили во Францию в 1944-ом, они поехали с нами.

26 ноября 1941 года мы вошли в населенный пункт Пешки. Выбрался из танка осмотреться. Внезапно неподалеку от меня разорвалась мина. Ее осколком я был ранен в голову. Когда пришел в себя, сообразил, что нахожусь на дивизионном пункте приема раненых. Голова перевязана. Как потом выяснил в правом виске засел осколок мины. В ту же ночь меня с другими ранеными перевозят в госпиталь в Клин. Поскольку русские перерезали туда дорогу, мы вынуждены добираться в объезд через лес, подвергаясь риску нападения партизан. В Клину мне сменили повязку, уложили отдыхать – медики диагностировали сотрясение мозга.

 

Как вы восприняли ваше ранение? Было ли это каким-то облегчением?

Да, можно так сказать. Это у нас называлось "выстрел на родину". У нас были «активисты», которые хотели заработать крест на шею, но их было мало, основная масса была рада, если представлялась возможность поехать домой, особенно зимой.
Из-за наступления русских нас эвакуировали из пункта приема раненых. Два или три дня спустя запросили самолеты для отправки раненых в тыл. Все было готово, нас даже доставили на аэродром, где мы стали дожидаться прибытия авиации. Но вместо шести самолетов прибыло пять, а поскольку я находился в последней санитарной машине, места мне не хватило. Оставшихся наскоро погрузили прямо на крытые соломой сани и повезли до самой Вязьмы. И это при минус 30 градусов! Оттуда в товарных вагонах отправили в Смоленск. Но и в Смоленске медики решили отправить меня еще дальше в тыл. Вскоре меня на санитарном поезде перебросили в госпиталь в Оборнике под Гнезно (Польша). Только в середине декабря меня прооперировали. Осколок мины удалили, благо он застрял в кости черепа в височной области. В результате побочного воздействия у меня свело челюсть, и я мог принимать только жидкую пищу. Рождество пришлось провести в госпитале. Одна местная семья пригласила меня 25 декабря на праздничный ужин и кофе.
В начале 1942 года меня выписали из госпиталя и направили в мою прежнюю часть в Мёдлинг. Едва доложив о прибытии, я тут же бросился домой к жене и сыну. Мальчику исполнилось уже год и три месяца. Радости от встречи после разлуки не было конца.
Вскоре я был направлен в роту выздоравливающих в Мария-Энцерсдорф. Сначала я просто отдыхал при части. Со временем я научился двигать нижней челюстью.
Целый год мне пришлось провести в батальоне запаса, откуда я мог раз в неделю ездить домой повидаться с семьей. Врачебная комиссия оценила мою пригодность к службе в тылу, в рейхе. Ранение оказалось настолько серьезным, что я не мог даже носить каску. Итак что служба мне полагалась легкая.
7 февраля 1942 года я был переведен в 6-ю роту 4-го запасного танкового батальона, располагавшегося в замке Лаксембург, бывшей летней резиденции императора Австро-Венгрии. Меня назначили на должность командира взвода и инструктора по подготовке боевого пополнения.
В марте месяце 1942 года на свет появился второй ребенок – дочь. Вскоре меня перевели в каптенармусы 2-й роты для срочного наведения порядка с обмундированием. Перво-наперво я с помощью выделенных в мое распоряжение двоих солдат подсчитал количество обмундирования и аккуратно разложил его по полкам. Затем засел за составление перечня всего имевшегося в распоряжении обмундирования и снаряжения и только потом приступил к замене изношенного обмундирования на новое. Командиром роты был оберлейтенант фон Хайнитц. Одновременно с исполнением обязанностей каптенармуса я был назначен дежурным офицером, отвечавшим за несение службы, за готовность дежурного подразделения и, кроме того, ответственным за проведение стрельб из личного оружия.
12 августа 1942 года мне вручили черный значок за ранение и медаль за участие в «зимних сражениях на Восточном фронте в 1941-42 гг.», которую мы называли «орденом мороженного мяса».
К началу 1943 года я был вновь призван годным к несению службы в действующей армии. Чтобы не оказаться в совершенно незнакомой части, мы с несколькими солдатами попросились в формируемый в тот период на полигоне Графенвёр танковый батальон. Командиром роты оказался уже знакомый мне по 3-му танковому полку оберлейтенант Лангхаммер. И уже 12 января 1943 года я был зачислен в 4-ю роту 51-го танкового батальона, то есть, в боевую часть.
Я был назначен командиром танка во второй танк 1-го взвода. Командиром батальона был гауптман Майер. Батальон вместе с 52-м танковым батальоном вошел в состав танкового полка «Фон Лаухерт».
Этот полк был первым, куда на вооружение поступили новейшие танки «Пантера» всего примерно 45 танков на батальон. На тот период «Пантера» была самым совершенным танком из всех имевшихся на вооружении в вермахте. И мы очень гордились, что нам выпала честь служить на такой машине.
Естественно, всем нам пришлось переучиваться. И, кроме того, устранять мелкие технические недочеты. Параллельно я сдал экзамен на право вождения легкового и грузового автомобиля. И теперь иногда отправлялся на выходные в Бамберг, где тогда жила моя жена, на машине.
В середине апреля 1943 года нас перебросили во Францию на полигон в Мейи-ле-Шан для продолжения отработки навыков вождения танков «Пантера». Но уже в начале мая отозвали без техники снова в Графенвёр.
Оттуда нас (меня и еще 10 человек) откомандировали в Берлин получать технику. Танки предстояло получить на заводе № 5. Процедура продлилась дольше обычного, что дало нам возможность несколько дней провести в столице. Рядовой состав прикомандированных разместили при комендатуре, я же на ночь отправлялся к своим родителям. Дней через пять мы погрузили полученные танки на железнодорожные платформы и отправились в Графевёр.
После устранения мелких неисправностей батальон погрузился с техникой на платформы и 25 июня 1943 года через Дрезден, Бреслау, Каттовиц, Брест, Минск, Гомель и Сумы проследовал до района Богодухова. 1 июля своим ходом мы проследовали в район сосредоточения под Тамаровку. Надо сказать, что в ходе марша выяснилось, что «Пантера» все же «сыровата» для боевого применения –двигатель перегревался, выходили из строя тормоза.

 

Когда вы в 1943-м году опять поехали в Россию, как вы это восприняли?

Это никому не нравилось. Русским тоже не нравилось, что мы к ним пришли. Вся эта война была ненужной. Что она нам принесла? – Ничего.

 

Какое самое важное различие, для вас лично, между Pz.III и Пантерой?

Сравнивать их нельзя. С точки зрения экипажа «Пантера» требовала намного больше часов обслуживания.

5 июля началась крупномасштабная наступательная операция «Цитадель», целью которой был возврат захваченного противником Курска. Наш батальон в составе танкового полка «Фон Лаухерт» был подчинен 10-й танковой бригаде. А та, в свою очередь, входила в состав танковой дивизии «Великая Германия» (4-я танковая армия, группа армий «Юг»).Первые оборонительные позиции противника были прорваны относительно легко, взято несколько населенных пунктов. В первом бою был ранен командир роты Лангхаммер, командование ротой принял мой командир взвода лейтенант Вайнмайер.
Уже на второй день сопротивление русских усиливается. В особенности много проблем доставляют советские противотанковые орудия. Нам все же удается выйти на стратегическую высоту и овладеть Друбово. На следующий день, то есть 7 июля выходит из строя мой танк. Ночью мы стояли на передовой позиции, перед горкой. Утром мы должны были вернуться на дорогу, и наступать дальше. Когда мы хотели ехать назад, водитель сказал по радио, что танк сломался, задняя передача не работает. Я посоветовал, переключиться на переднюю передачу, чтобы развернуться, но передняя передача тоже не включилась. Мне стало понятно, что сломался карданный вал. Я связался с танком, который стоял за мной, им командовал унтер-офицер Айзеляйн, и попросил вытащить меня на дорогу. Пока он меня буксировал, в корму попал снаряд и танк загорелся. При этом погиб водитель, сидевший в танке. Танк сгорел и больше я в наступлении участия не принимал. Мы путешествовали на машинах снабжения роты.11 июля оберлейтенант Гайер назначен новым командиром роты.
Командование вынуждено было прекратить 15 июля проведение операции «Цитадель» в виду упорного сопротивления русских. Наш батальон изымают из подчинения танкового полка «Фон Лаухерт» и перебрасывают в район Тамаровки. 18 июля 1943 года оставшиеся «Пантеры» передаются 52-му танковому батальону, а нас без техники направляют через Сумы в Брянск. Мы разбиваем лагерь в одном из близлежащих лесных массивов. Это своего рода пополнение личным составом. Постоянно идут дожди, обмундирование не успевает просохнуть. Сюда же прибывают новые танки «Пантера», а также боевое пополнение из Германии. Я получаю новую машину.
Несколько дней спустя наш батальон перебрасывают в район Карачева. Часть подразделений участвую в боях, часть оставлены в резерве, в том числе и наше подразделение. Мне всегда везло.
5 августа железнодорожным транспортом нас отправляют в район Ахтырки северо-восточнее Харькова. По прибытии сразу же после разгрузки нас бросают в бой. Идут ожесточенные оборонительные сражения. Командир роты попадает в плен к русским, лейтенант Вайнмайер снова принимает командование ротой.

Отдельных членов экипажа могли дать в другой танк для замены?

Да, если в другом экипаже кто-то погибал, то для замены могли взять человека из моего экипажа.

 

Экипаж не был постоянным?

Нет. Должен был бы быть, потому что это сыгранная команда. В начале войны так и было, но в конце, в 1944-ом и в 1945-м году никто на это не смотрел. Боевые действия под Ахтыркой обернулись ожесточенными оборонительными боями. В роте было всего 5 танков, которые распределили в пять взводов по одному танку в каждый. Как только нас выгрузили, мы немедленно пошли в бой. Там были очень тяжелые бои, там мы многих потеряли. Во время одного из таких боев у меня с головы вдруг сорвало наушники. Люк был открыт, и после недолгих поисков я обнаружил в танке солидных размеров осколок мины – он и сорвал наушники.

 

Вы там кого-нибудь подбили?

Нет. И там нет. Я куда-то стрелял, по мне стреляли противотанковые пушки, но я непосредственно не видел, чтобы я кого-то подбил. У меня после ранения было довольно плохое зрение. Я должен был носить очки, но в танке в очках было плохо. В нормальной ситуации я не должен был бы воевать в танке, но у нас не было выбора, была нужда…
Наш танковый батальон во взаимодействии с танковым полком «Великая Германия» под командованием полковника граф Штрахвица без поддержки каких-либо других подразделений получил приказ атаковать позиции русских. Противник же так зарыл в землю свои танки, что были заметны лишь вспышки от выстрелов орудий. Иными словами, идентифицировать цель было крайне затруднительно. После того, как мы понесли существенные потери, нам было приказано отойти. При отходе мой танк попал под огонь противотанкового орудия. Один из снарядов угодил в командирскую башенку, но отрикошетировал, правда, серьезно повредив смотровую щель. Еще один снаряд попал в кормовую часть – разрывом вспороло сварной шов между передней бронеплитой и боковым бронированием. Наши ремонтники сразу заявили, что сделать ничего не могут. Поскольку машина была в полном порядке, если не считать этих двух попаданий, я участвовал еще в нескольких операциях.
Когда мы в конце августа были в Полтаве, мой танк и еще одна машина были погружены на железнодорожные платформы для отправки в Германию. На этом моя карьера командира танка закончилась.

 

Вы, как командир танка, могли как-то наказать вашего танкиста?

Нет. Это должен был делать командир роты. Каждый проступок я должен был докладывать командиру роты, а он накладывал наказание, в зависимости от проступка. Были наказания, которые не мог наложить командир роты, они шли в более высокую инстанцию. Была так называемая книга наказаний, там было записано, кого, как и за что наказали, эту книгу должен был вести я, как старшина роты. Время от времени я должен был отдавать эту книгу командиру батальона, и он проверял, все ли там правильно, правильно ли наложены наказания, иногда он наказание уменьшал или увеличивал.

 

Какие были наказания?

Начиналось с нарядов, потом было три дня ареста в казарме, человек сидел в казарме и получал только пару кусков хлеба, потом были более суровые наказания, этого я не знаю. В роте самое тяжелое наказание было трое суток ареста. Но на войне было невозможно кого-то запереть на три дня, куда его было запирать.

 

А как было с поощрениями?

Я сейчас не могу вспомнить. Было поощрение, если кто-то себя проявлял в бою, его производили в следующее звание. Кто получил звание - тот поощрен. Или можно было получить внеочередной отпуск. Это было самое желанное поощрение.

 

Кто принимал решения о поощрении?

Командир батальона.

 

Были изменения в тактике применения Пантеры, по сравнению с Pz.III?

Очень немного. Тактика была практически одинакова для всех танков. У нас были определенные схемы построений - линия, клин или широкий клин - это были базовые формы тактического применения. Их, по возможности, придерживались, разумеется в зависимости от местности.

 

Когда снаряд попадал по броне танка, как вы это ощущали, вы слышали удар?

Мы очень мало слышали, потому что уже мотор был очень громким. Потом на нас были наушники. Если снаряд попадал, мы замечали, что танк подпрыгивает или останавливается. В России я стоял на развилке пяти или шести дорог. Я должен был наблюдать за дорогами, не идут ли русские. Там я попал под огонь русской крупнокалибернойартиллерии. Даже тяжелые танки, 45 тонн, подпрыгивали всякий раз, когда рядом падал снаряд.

 

Было денежное вознаграждение за подбитые танки?

Нет. Только ордена. За три атаки давали значок за танковый бой. Если подбить несколько танков, давали серебряный значок, потом золотой.

 

Стреляли сходу или с остановок?

Всегда с коротких остановок, после которой, по возможности, меняли позицию, уезжали, потому что боялись получить снаряд в ответ. Была такая команда: «сменить позицию». Всегда надо было за что-то прятаться, за кусты, если была такая возможность.

 

Вы лично думали, что переживете войну?

Да, я всегда надеялся, что я переживу войну.

 

Вы верили в бога?

Раньше верил. Меня так воспитали. Мы все получили с собой маленькую Библию, у каждого солдата она была. Но как-то мы не особенно ей пользовались.
15 сентября в должность командира батальона вступил майор Пфеффер. Уже под его командованием начался отход на позиции у Днепра. 28 сентября наш батальон вместе с другими подразделениями создает плацдарм на Днепре в районе Кременчуга.
Поступил приказ о создании рабочих бригад (по 2 взвода каждая) численностью до 30 человек. Командование одним из взводов принимает лейтенант Бауэр, другим – я. Наша задача – возведение оборонительных сооружений на противоположном берегу Днепра.
17 октября оба взвода на двух обычных 4,5 тонных грузовиках направили в указанное место. Сразу после прибытия приступили к сооружению жилья для себя, тем более что зарядил сильный дождь.
Едва мы закончили работы, как поступил приказ: срочно отходить! Где-то вблизи прорвались русские. А дело было уже поздним вечером. Наша колонна, не мешкая отправилась в западном направлении. Повсюду видны вспышки разрывов. В этой неразберихе каждый думает только о своей шкуре. Целую ночь мы блуждали неизвестно где, даже толком не зная местонахождения. Второй грузовик лейтенанта Бауэра куда-то пропал. В конце концов, наш грузовик добирается куда-то, где шума боя уже не слышно. Наш грузовик с великим трудом одолевает крутой подъем – колеса скользят по раскисшей от дождей глинистой дороге – на высоту. К счастью она занята нашими войсками! В любой момент можно ожидать появления противника.
Еле стоя на ногах, направляюсь к начпроду. А он уже сворачивается. Тем не менее он сжалился надо мной. Нагружаем кузов провиантом и потом отправляемся на поиски своей части, которую находим лишь поздно вечером 21 октября. А там узнаем, что всех нас включили в сводку пропавших без вести.
24 октября противнику удается в двух местах форсировать Днепр - севернее и южнее Днепропетровска.
27 октября 1943 года часть 51-го танкового батальона встала на постой в Песчаном Броде – вытянутом в длину селе. Значительно поредевшие части батальона направлили на участки восточнее и юго-восточнее Кривого Рога. В том числе, и танки 4-й роты. Перед этим ротный фельдфебель пригласил на день рождения всех унтер-офицеров роты. Сварили глинтвейн – незадолго до этого нам выдали ром. Возвращаясь поздно ночью в свою хату, где проживал вместе с двумя другими фельдфебелями, я чуть ли не по колено увяз в грязи и потерял кроссовки. Пришлось идти босиком. Утром все смеялись над моими носками покрытыми коркой засохшей глины.
В начале декабря ротный фельдфебель вследствие болезни был вынужден покинуть подразделение. На его место назначили меня. Экзамен на звание ротного фельдфебеля проходил 16 декабря в присутствии заместителя командира батальона, адъютанта главного счетовода и технического инспектора. Вопросы были как теоретические, так и практические, но я его сдал.
Незадолго до Рождества нам доставили целых несколько мешков полевой почты – письма, посылки, в том числе много отправлений от совершенно незнакомых людей из Германии. В первый день Рождества нам официально выдали красное вино. Некоторые решили сварить пунш. И вот мы со стаканчиками в руках уселись в хатах и землянках и стали вспоминать наших любимых и близких на родине. Прибыл командир роты лейтенант Вайнмайер, вместе с ним мы обошли роту поздравить личный состав. Надо сказать, на нашем участке было затишье, лишь в отдалении погромыхивала артиллерия.
В первый день нового 1944-го года прибыл замкомандира батальона (сам командир находился в районе боевых действий в составе ударной группы). И снова обход личного состава, поздравления и пожелания всего наилучшего в новом году. Затем турнир в скат и шахматы – выигравшие получили скромные призы.
3 января 1944 года 51-й танковый батальон был переименован во 2-й батальон 33-го танкового полка 9-й танковой дивизии. В организационном аспекте это никаких перемен не означало. На тот момент дивизией командовал генерал-майор Йолассе, а дивизия вошла в состав вновь сформированной 6-й армии.
Зимние квартиры покинули 10 января. Через Ново-Украинскую и Казанку батальон проследовал в Кривой Рог и там встал на постой. Жили в каменных домах с нормальными деревянными полами и электричеством. Несколько раз объявляли готовность к маршу. Видимо, постоянно ждали прорыва русских. В этой связи положенный мне отпуск то и дело откладывался.
19 января 1944 года выдалась возможность сходить в кино и хоть ненамного отвлечься от безрадостной фронтовой повседневности. После фильма состоялся концерт батальонного оркестра. На следующий день на общем построении с речью к личному составу обратился вновь назначенный командир батальона гауптман Пфаннкухе. Командир полка полковник Шмаль объявил о завершении создания организационной структуры 51-го танкового батальона и включении его в качестве 2-го танкового батальона 33-го танкового полка. По этому поводу торжество – веселые ритмы играет полковой оркестр. На следующий день прошло богослужение.Батальон получил новые «Пантеры» и пополнился личным составом из частей запаса.
30 января объявлена полная боевая готовность. Роты готовятся к боевым операциям. За день до своего 28-летия, 1 февраля 1944 года, мне присвоили звание обер-фельдфебеля. Наши танки в тот день нанесли удар на Апостолово, а вскоре нас привели в полную боевую готовность – где-то прорвались русские танки. Мне хоть вручили отпускное свидетельство, но из части не отпустили – обстановка пока неясна.
1 марта меня произвели в ротные фельдфебели. Это означало среди прочего и увеличение денежного довольствия. 8 марта из всех оказавшихся не у дел солдат начинают готовить пехотинцев, но потом поступает распоряжение следовать на грузовиках в какую-то деревню под Вознесенском на ночевку. 10 марта маршем добираемся до Домановки. Там остаемся до 13 марта. После этого колесные транспортные средства батальона через Николаевку перегоняют в Ново-Павловку. В Ново-Павловке получаем невиданное довольствие – уток, яйца, белый хлеб и мед.
После сдачи немногих, еще боеготовых танков, полугусеничных транспортеров и колесных средств транспорта в другую танковую дивизию на своих двоих двинулись дальше. В роте осталась лишь полевая кухня, грузовик с провиантом и телеги, куда сгружено имущество солдат.
27 марта начинался 35-километровый марш прямо через поля по раскисшей от влаги земле до самого Черногорского. Оттуда в Кляйн-Фройденталь отмахали аж 28 километров. Сапоги лучше вообще не снимать – потом их просто не надеть из-за распухших ног. 30 марта выходим к Грос-Либенталю.
После прибытия 1 апреля находившегося на излечении нашего командира роты оберлейтенанта Лангхаммера он снова принял командование подразделением. Наконец я могу отправиться в отпуск – 9-ю танковую армию снимают с Восточного фронта и перебрасывают во Францию. Я тут же сел на грузовик, доехал на нем до Одессы, потом на пароме переправился через 9-километровый в этой местности Днестр и добрался до Аккермана в Румынии. Оттуда переполненный поезд с отпускниками доставляет меня 2 апреля в Романешти. Пересадка в товарные вагоны и в путь, но поезд едва тронувшись останавливается – путь впереди занесен снегом. Торчим до 3 апреля. Отъезжаем, но к полуночи снова застреваем. А у нас, между прочим, ни еды, ни питья.
4 апреля нас все же пересаживают в нормальные пассажирские вагоны и мы через Болрад, Галац, Быуцрэилу и Фетешти следуем до Бухареста, откуда нас 5 апреля в 18.00 должен забрать поезд. Нам еще предстояло целых 8 км отмахать по городу до регистрационного пункта – здание вокзала было полностью разрушено прямым попаданием бомбы. Здесь я переночевал и впервые за 5 дней получил провиант. Жить стало легче.
6 апреля 1944 года я начал день с того, что отмахал 11 км до ближайшей станции. Вечером прибыл долгожданный поезд и вечером же, но 8 апреля я через Будапешт добираюсь до Южного вокзала Вены. Отсюда до Мёдлинга курсирует автобус. Наконец-то смог обнять своих! Вместе мы отпраздновали Пасху. А 27 апреля из Берлина приехали мои родители.
1 мая 1944 года срок моего отпуска истек. Явился в венскую комендатуру узнать, где в настоящее время находится моя часть. Поскольку оперативно предоставить запрошенные мною сведения в комендатуре не смогли, мне официально продлили отпуск еще на 3 дня. И только 4 мая я получил приказ следовать в свою часть, дислоцированную в Ниме на юге Франции. Именно там располагался штаб 9-й танковой дивизии. Заезжаю в Хинтербрюль проститься с детьми, женой и своими родителями. Они меня проводили на Южный вокзал Вены. Будущее неясно.
В Ниме являюсь для доклада в штаб 9-й танковой дивизии, откуда отправлися в Труа, где квартировал батальон. Прибыв в город 9 мая первым делом отправляюсь на поиски гостиницы для солдат. Там встречаю одного сослуживца из батальона, тот подбрасил меня на машине в часть. К вечеру я уже в роте, которая дислоцирована в деревушке. Доложил командиру роты о прибытии из отпуска. Еще по пути сюда я узнал от сослуживца, что всего за 5 дней до моего возвращения наш лагерь в Мэйи-ле-Кам буквально с землей сровняли самолеты союзников и в батальоне значительные потери. Среди погибших – мой бывший командир взвода и потом роты лейтенант Вайнмайер. Мне предстояла груда работы – во время налета погибла вся документация батальонной канцелярии.
16 мая 1944 года из Санкт-Пёльтена прибывает пополнение из 33-го запасного танкового батальона. Занятия по боевой подготовке идут полным ходом. Несколько раз выезжаю в Труае посетить находящегося в тюрьме унтер-офицера, дожидающегося военного суда. В России он с еще одним танком стояли в засаде. Рано утром началась атака русских. Один солдат выглянул из танка и громко закричал: «русские идут». И тут весь его экипаж выскочил из танка и убежал. Его судили, потому что он оставил стоять танк, ни разу не выстрелив, и не уничтожив танк. Второй танк сделал пару выстрелов и экипаж его не тронули. На военно-полевом суде, командир роты и я, как старшина, давали показания. Его понизили в звании до ефрейтора и послали в штрафной батальон. Что с ним было потом, я не знаю.
В период отдыха и пополнения личным составом меняется и структура батальона. Роты передают обоз, полевую кухню, бензовозы и автомобили для перевозки боеприпасов, подразделения ремонтников во вновь сформированную хозяйственную роту. Теперь это подразделение полностью отвечает за наш тыл. Мало-помалу прибывает и долгожданная техника – танки, колесный транспорт, вооружение и снаряжение.
С началом вторжения сил союзников в Нормандии 6 июня 1944 года батальон приведен в полную боевую готовность.
Во второй половине дня 11 июня состоялось торжественное открытие нового солдатского клуба в Мэйи-ле-Кам. Мероприятие было организовано обществом «Сила через радость». С личным составом роты в этом торжестве принимаю участие и я. 28 июня на общем построении батальона командир батальона выступил с речью о военном положении Рейха и, в особенности, о высадке англо-американцев в Нормандии.
В июле 1944 года танковый батальон по железной дороге перебросили через Дижон и Лион в состав дивизии, дислоцируемой к тому времени в районе Сен-Реми южнее Авиньона. Едва успеваем прибыть и разместиться, нас снова в спешке заставляют грузиться и уже в составе дивизии следовать в Нормандию.
Следовало бы упомянуть, что моя легковушка «Фольксваген» серьезно пострадала от столкновения с «Пантерой». Я сидел на сиденье пассажира спереди справа с ручными гранатами на коленях. Оправившись от шока, я осмотрел повреждения и позвал командира ремонтного подразделения. Вскоре машину исправили, но пришлось ездить без ветрового стекла и двух правых дверей. К тому же вместо бензобака пришлось поставить в кабину 20-литровую канистру с горючим, соединенную шлангом с двигателем. И вот на этой таратайке я прошел всю кампанию в Нормандии. Лишь 2 октября 1944 года я от нее отделался.
Районом стратегического сосредоточения дивизии 4 августа был избран участок западнее Аленсона. Поскольку большинство железнодорожных путей и узловых станций были разрушены, транспортные составы разгружались где попало. А потом следовали своим ходом на технике. Наш танковый батальон изъяли из состава 9-й дивизии и переподчинили вместе с другими частями 5-й танковой армии группы армий «В».
20 августа 1944 года большая часть 8-й роты включая и ее командира в ходе упорных боев попала в американский плен. После изнурительных и совершенно бесперспективных боев с намного превосходящими по численности и вооружениям силами противника под Фалезом и Аржантаном союзники сумели взять крупную немецкую группировку в гигантское кольцо окружения. Но многим частям все же удалось прорваться. В том числе и нам с водителем грузовика командира роты. Миновав Сену севернее Парижа мы в Компьенском лесу соединились с подразделениями батальона, вернее, с тем, что от них осталось. Отсюда части дивизии на остающемся колесном транспорте направились через Суассон, Седан, Верден, Метц и Трир в район сосредоточения.
Чудом избежав ада последних дней едва сколотив несколько ударных групп, 9 сентября мы снова участвовали в боях вблизи Аахена. Не участвующие в боевых действиях подразделения батальона перебросили в район Мертена южнее Кёльна. Моя 8-я рота разместилась в Вальберберге. Командиром роты назначен лейтенант Гукенбергер. 15 сентября нас снова перебросили в район Вальдниля западнее города Мёнхен-Гладбах. Сюда же поступили новые танки «Пантера».

 

В 1944-м году вас перебросили на западный фронт, чем война на западе отличалась от войны на востоке?

Да… Там все было по-другому, но не лучше. Во-первых, авиация - днем мы вообще не могли двигаться, только ночью! У них было огромное материальное превосходство, потери все время восполнялись, а наши потери нет. Их было слишком много, и они были слишком сильные. Бензина не было. В Арденнах собирали последние остатки сливая с грузовых машин в танки.

 

В чем заключалась ваша функция старшины роты?

Я отвечал за все, кроме непосредственно боевых действий, за все снабжение. Я каждый день должен был ездить на командный пункт роты, привезти людей или почту, получить приказы, организовать необходимые встречи и так далее. Такие примерно у меня были задачи. Чтобы с тылом было все хорошо, чтобы все были расквартированы.

 

В минуты отдыха на фронте что вы делали?

Приводили в порядок одежду, брились, мылись, купались, если была такая возможность. Прежде всего, очень много спали. Если были вши - охотились за вшами.

 

Что вы писали в письмах домой?

Нам нельзя было писать какую-то информацию о войне, по которой можно было бы понять, где мы находимся, что мы делаем и какие у нас планы. Можно было писать только общую информацию, что у меня все хорошо, я здоров. Мне, прежде всего, хотелось знать, как дела у меня в семье, что делают дети. Все письма мы нумеровали, чтобы знать, что они все дошли по назначению, многие письма терялись по дороге, сгорали под бомбежками. Многие вообще не получали почту. Часто письма шли очень долго, до трех месяцев.

 

Зарплату получали?

Да, военные деньги. Потом, как старшина, я еще получал дополнительные деньги. Как профессиональный солдат, я посылал свою зарплату домой. Потом, к военным деньгам, была еще фронтовая надбавка. За каждый день боевых действий мы что-то получали.

 

Эту фронтовую добавку тоже получала семья?

Нет, ее платили нам. Но с деньгами на фронте ничего нельзя было сделать. Многие играли в покер на деньги. Кучи денег лежали на столе, они все равно были никому не нужны. Главное - не попасться, играть на деньги было запрещено с самого верха.

 

Как вы восприняли покушение на Гитлера 20-го июля?

Мы особенно об этом не говорили, у нас не было времени, мы это услышали и приняли во внимание. Это было, как и при капитуляции, тогда говорили, что Гитлер погиб на фронте, а потом мы узнали, что он совершил самоубийство, снял с себя ответственность. Я тогда сбежал из плена и шел пешком из Гамбурга в Бамберг, в мае я переплыл Эльбу. По дороге меня три раза ловили, я трижды сбегал из плена.

 

После 20-го июля ввели политофицеров?       

Да, это называлось национал-социалистический руководящий офицер. Он ко мне зашел один раз в декабре 1944-го, когда я был уже старшиной роты, хотел узнать, как дела в роте. В его задачу входило ходить по полку, по ротам и узнавать, как настроение у солдат, рассказывать, что мы вот-вот получим новое оружие. Он один-единственный раз был у нас в роте… Мы, как солдаты, были недовольны, что в Нюрнберге повесили высших армейских офицеров. Все, или по крайней мере большинство, считали, что если дошло дело до казни, то надо было их расстрелять, а то, что их повесили многих персонально задело.

 

Какое отношение было к Ваффен СС?

Однажды я приехал в один населенный пункт, у меня был приказ моего командира, что я должен в этом населенном пункте разместиться. Там уже были Ваффен СС. Они мне сказали, что тут уже все занято, и я должен ехать куда-нибудь в другое место, но не сказали, куда. Люди, которые были под моим командованием, стояли вместе с нашими машинами на дороге. Тут появился офицер СС, отчитал меня, и пообещал отдать под трибунал, потому что я был, по его мнению, груб. Он хотел меня арестовать, но подойдя ко мне, увидел моих людей и передумал. Я не хочу защищать Ваффен СС, но, воевали они здорово - это были классные ребята. У них, конечно, было огромное преимущество, потому что они всегда все получали первыми пополнение и новое оружие, но и посылали их именно туда, где было тяжело.

 

Можно ли сказать, что вы Ваффен СС завидовали?

Да, так можно сказать.

 

На восточном фронте, чего вы боялись больше всего, быть убитым, покалеченным или попасть в плен?

В 41-ом мы видели убитых своих солдат. Говорили, я не знаю, насколько это правда, что их изувечили русские. Говорили так же, что это делало гражданское население, которое, потом уже, уродовало трупы. В любом случае, плена мы панически боялись. Но факт то, что было взаимное ожесточение, шла настоящая бойня.

 

Вера в то, что Германия выиграет войну, как долго она у вас была, и когда закончилась?

Она была очень долго, почти до самого конца. Она была потому, что нам все время обещали новое оружие, которое мы так и не получили.
2 октября 1944-го 8-я рота была расформирована, и личный состав распределен между остававшимися тремя ротами батальона. Вместо старой роты из танкового батальона 2105 105-й танковой бригады формируют новую 8-ю роту. Я введен в должность ротного фельдфебеля штабной роты батальона. Рота состоит из танкового, разведывательного и саперного взводов, а также взвода ПВО, взвода связи и санитарного подразделения. Численность – около 200 человек. Командир роты – оберлейтенант Гюнтер. Мне необходимо какое-то время чтобы войти в курс дела – изучить круг обязанностей, познакомиться с личным составом и так далее.В это время 9-я танковая дивизия вела ожесточенные бои с десантниками противника. Во время воздушных налетов серьезные повреждения были нанесены железнодорожному мосту в Арнеме.
13 октября 1944 года 9-я танковаю дивизию снята с фронта. Наш батальон перебросили в район западнее Ксантена. Утром 3 ноября доходим до Херонгена. Разместиться негде, так что ночевали прямо на технике, а в полночь опять на марше. Добираемся до Мёнхен-Гладбаха. Вместе с канцелярией я нашел пристанище в небольшой и тихой гостинице.
9 ноября несколько раз подряд объявляли и вновь отменяли готовность к маршу. У меня часто возникали трения с командиром роты. Такого не припомню – прежде со всеми командирами у меня складывались хорошие служебные отношения. 15 ноября вечером роту через Вегберг перебросили в Шваненберг в район Эркеленца. Добирались туда всю ночь.
На участке Гайленкирхена, Иммендорфа, Пуффендорфа, Линниха и Бека мы втянулись в ожесточенные бои. Каждый вечер я выезжал на командный пункт батальона, там же постоянно находится и командир роты. Ездить приходилось в тёмное время суток, потому что днем передвигаться по дорогам было крайне опасно ввиду небывалой активности вражеской авиации. Доставлял на КП личный состав на замену, почту и товары для продажи – провиант, сигареты, шоколад. Отправляясь обратно захватывал приказы и документы, которые привозил ранее на подпись командиру батальона.
24 ноября 1944 года 9-ю танковую дивизию вновь сняли с фронта и вблизи от передовой в районе Хайнсберга пополнили личным составом.
Командир роты дал разрешение пользоваться реквизированным у французов лимузином. По пути на КП батальона, когда я вез на этой машине солдат на замену, мне неожиданно встретился командир батальона гауптман Пфаннкухе. Он был удивлен и возмущен, что я, мол, разъезжаю на такой машине и приказал сдать лимузин ремонтникам. Там лимузин долго не задержался – попал под артобстрел противника и сгорел.
1 декабря боевые подразделения дивизии вернулись на фронт и при поддержке танков предприняли попытку контратаковать противника в районе Линдерна. В результате – огромные потери. Линдерн пришлось оставить.
9 декабря мы возвращаемся из Хайнсберга в Хелер. Но сначала необходимо было пройти «обряд» дезинсекции. 15 декабря штабная рота в полном составе колонной пошла в Вальдниль в кино, а уже днем позже начинается Арденнское наступление. Наши боевые части тут же перебросили в район Санкт-Одилиенберга, южнее Рурмонда для участия в боях. Мне приказано взять в мастерской мотопилу в доставить ее в Санкт-Одилиенберг на КП батальона.
Вечером 19 декабря штабная рота на колесных транспортных средствах выдвинулась в Арсбек для погрузки, но на полпути нас вернули. В конце концов, 21 декабря мы направлись маршем через Рейндален, Кёльн, Бонн. Мекенхайм и Герольсхайм в Доллендорф на расквартирование. На следующий день марш через Прюн в Матцерат. 22 декабря в Айфеле выпадает первый снег. Заметно холодает и столь же заметно активизируется авиация противника. В полночь 23 декабря 1944 года маршем следуем через Лихтенборн, Арцфельд, Иррхаузен, Далейден, Дасбург и Хозинген в Бокхольц. Здесь штабная рота в канун Рождества делает остановку.
9-я танковая дивизия переходит в подчинение 5-й танковой армии генерала танковых войск Мантейфеля.
25 декабря в день Рождества роту перебрасывают через Клерф в Луллинген. 26 декабря поехал к ремонтникам и в хозроту за полагающимся к Рождеству провиантом для личного состава роты.
27 декабря ночью отправился через Новиль, Компань, Шамплон, Нассань и Амбли на КП батальона в Эржимоне. Но КП оказывается уже снялся с места, а сам Эржимонт интенсивно обстрелеливают. Путь обратно занял ужасно много времени, почти все дороги забиты отступающими, все хлынули в тыл.
28 декабря мой командир роты принял командование 8-й ротой вместо погибшего в боях прежнего командира. Командиром штабной роты назначен лейтенант Теттер.Невзирая на серьезность положения мы в канцелярии решаем отпраздновать встречу Нового года. На столе вино, кофе в зернах, печенье. Поем новогодние песни.
Весь январь мотался по дорогам забитым войсками на КП батальона и обратно. Возвратившись 27 января из очередной поездки и едва заснув, чувствую, как меня кто-то пытается растолкать. Продрав глаза, вижу перед собой офицера штаба 64-го армейского корпуса. Офицер потребовал чтобы я немедленно освободил помещение, где разместилась канцелярия и я сам. Мол, в этом помещении будет размещен штаб упомянутого корпуса. И мне пришлось впопыхах забирать весь личный и служебный скарб и устраиваться на ночлег у двух сослуживцев из штабной роты.
Весь день ушел на поиски подходящего помещения для канцелярии и только к вечеру удалось его отыскать.В ночь на 29 января 1945 года с передовой вместе с командиром вернулись наши боевые подразделения. Поскольку свободных помещений нет и не предвидится размещаю кое-как служащих штабной роты. Кое-кому приходится потесниться. Оба офицера штабной роты ночуют в канцелярии.
30 января мне вручили Крест за боевые заслуги 2-го класса с мечами. Накануне моего дня рождения мы отпраздновали это событие в компании двоих офицеров. Шестерых фельдфебелей и трех представителей рядового состава. Было очень неплохо – свиные отбивные, картофельный салат, шнапс хоть залейся. Один боец очень неплохо играл на аккордеоне. 2 февраля меня поздравила вся наша рота.После того, как 4 февраля дом, где мы стояли на квартире подвергся артобстрелу, при шлось снова искать подходящее помещение. Другие части покидают городок. Боевым частям нашего батальона приказано находится в резерве под Шляйденом. 6 февраля поступает приказ о готовности к маршу и для штабной роты. Командир батальона поставил мне задачу разместить штабную роту в Рисдорфе. Ранним утром 7 февраля не участвующие в боевых действиях подразделения штабной роты под моим командованием направились в Рисдорф. Так как в Рисдорфе уже расквартировано подразделение ваффен-СС, условий для размещения нет. Мне осталось лишь перебираться в пустые бараки в Эшвайлере. Сам вместе с еще одним фельдфебелем разместился на квартире.Поскольку начиная с 6 февраля мы вообще не получали довольствия, организовали питание в дислоцированной поблизости части ПВО. Поступило распоряжение 9 февраля следовать в Мертен. Но ни о каком следовании не может быть и речи ввиду полного отсутствия горючего.
18 февраля у гауптмана Мюллера проходит совещание. Присутствует и командир хозроты в Мертене. В целях экономии горючего в распоряжение каждой из рот поступает по два велосипеда – один для ротного фельдфебеля, другой – для ротного писаря.
На велосипеде я 20 февраля еду на КП батальона в Вайлер, а оттуда ночевать в Эшвайлер. После завтрака на следующее утро тоже на велосипеде возвращаюсь через Фламмерсхайм и Альфер в Удорф. А штабной роте предписано сдать еще несколько машин. Во время очередной переброски прихватываем и людей из хозроты. Новое место КП батальона – Вихтерих.
23 февраля являются с докладом ротные фельдфебели батальона. Все представляются новому командиру батальона гауптману Айслеру, удостоенному Железного Креста. Мой велосипед забарахлил и нуждается в ремонте. Дивизия в это время ведет тяжелые оборонительные бои западнее и юго-западнее Кёльна.
У меня страшно разболелся зуб и 24 февраля я вынужден обратиться к врачу. После этого занял квартиру в Удорфе. Прекрасная комната с видом на Рейн. По воскресеньям хозяева квартиры приглашали меня отобедать с ними. Жаркое из зайчатины, персики, пудинг, натуральный кофе и торт.
2 марта не участвующие в боевых действиях подразделения штабной роты маршем двигаются через Весселинг на Кёльн-Оссендорф. Ночевка в полуразрушенной казарме люфтваффе. Мы с моим писарем одолели этот кусок на велосипедах. Из-за катастрофической по своим последствиям бомбардировки Кёльна мы были вынуждены остановиться в нескольких километрах от города. В западных пригородах идут шли бои немецких войск с численно превосходящими силами противника.
Из не участвующих в боевых действиях подразделений штабной роты формируются дежурные взводы. Остальные переправляются через Рейн на восточный берег. Ночуем вместе с командиром роты на офицерской квартире. Во всех окнах ни одного целого стекла.
4 марта в 3 часа утра начинаем отход. Мы с писарем снова на велосипедах кое-как преодолели изувеченный мост Гогенцоллернбрюке, доезжаем до Бергиш-Гладбаха, а оттуда – до Шильгена. Едва разместились там, как на приказали следовать дальше – через Оденталь и Альтенберг на Дабрингхаузен. Наша 9-я танковая дивизия сумела создать плацдарм в районе Кёльна и продолжает вести ожесточенные оборонительные бои.
6 марта 1945 года в самом центре Кёльна вблизи собора погиб наш командующий дивизией генерал-майор барон фон Эльверфельдт. Наши части продолжают переправляться через Рейн и занимать позиции на противоположном берегу. После подрыва моста Гогенцоллернбрюке противник овладел Кёльном
8 марта штабная рота приняла участие в торжественном погребении погибшего командующего 9-й танковой дивизией в Бенцберге.
11 марта поступило новое штатное расписание военного времени, в соответствии с которым все штабные роты подлежат расформированию. Однако никаких конкретных шагов в этом направлении предпринято не было.
20 марта вручен Рыцарский Крест командиру 5-й роты оберлейтенанту Штрассеру. И это событие было должным образом отмечено. Между тем вот уже два дня нам не везут довольствие. К счастью, есть небольшие припасы.
Вследствие значительных потерь оба батальона 33-го танкового полка были собраны в единую ударную группу.
Мы готовимся к назначенному на 26 марта маршу. Штабная рота снялась с места еще до полуночи. Но мы с писарем остаемся до утра. Потом на велосипедах поехали через Виссен, Бетцдорф и Бурбах. По пути заметили противотанковые орудия в полной боевой готовности и работы по подготовке к подрыву мостов. Улицы пусты, из окон виднеются белые простыни. Дорога пустынна, мы совершенно одни. В Вильмерсдорфе ночуем у незнакомых людей. Они страшно удивлены вообще видеть здесь немецких солдат. В нашем распоряжении целая спальня.
Ночь прошла спокойно и наутро 28 марта ни стрельбы, ни разрывов. Мы сели на велосипеды и поехали дальше. Наконец нам попался грузовик 1-го батальона, а чуть позже солдаты-ремонтники из танкового полка. Вследствие активности неприятельской авиации мы с писарем целый день отсиживались в лесу. Только вечером отправляемся в путь в направлении Зигквелле. По пути ночуем в каком-то телятнике или коровнике.
29 марта едем через Фойдинген в Хольцхаузен. Там в одном из лесных массивов и обнаружили наш батальон.
Колесная техника, не участвующая в боях в 4 часа утра 30 марта направляется в Беллер. Я получил в свое распоряжение грузовик, и мы с писарем сдали велосипеды.
Несмотря на серьезность положения командир роты снабжения гауптман Мюллер 31 марта организовал в гостинице «Беллеркруг» товарищеский вечер. Шнапс, пиво, вино, натуральный кофе, бутерброды и пирожные. Под аккомпанемент фортепьяно до 3 ночи распеваем песни. Сплю на какой-то частной квартире.
1 апреля. Пасхальное воскресенье. С командиром штабной роты лейтенантом Теттером и несколькими унтер-офицерами с утра выпили по кружке пива. Потом хозяева квартиры пригласили меня на обед. Позже приступили к подготовке к маршу. Ранним утром 2 апреля трогаемся. Путь пролегает через Хёкстер, Хардегсен и Нёртен в Обербиллингхаузен. И здесь мы тоже разместились на частных квартирах. Из-за множества дел ложусь спать только после полуночи.
Так как местонахождение противника нам неизвестно начиная с 8 апреля противотанковые и другие подразделения располагаются на оборонительных позициях вокруг города на важных стратегических пунктах. Предстоит оборонять Гарц. И 9 апреля они остаются на местах. Проводится соответствующая подготовка к обороне Херлингероде. Но наутро, то есть, 10 апреля приказано выступить через Окер в Альтенау. Ночью марш должен быть продолжен. Солдаты не покидают технику.
В 5 утра 11 апреля марш продолжается через Торфхаус, Браунлаге, Танне, Траутенштайн, Хассельфельде, Штиге и Харцгероде до Аббероде. Здесь располагаемся на постой. Несмотря на страшную усталость никак не могу заснуть. Гослар и Харцбург уже в руках противника.
Несмотря на распоряжение начать марш в 5 часов утра, выступили лишь в 10 часов 30 минут 12 апреля 1945 года. Двигались через Хеттштедт, Галле, Биттерфельд, Виттенберг, Визенбург на Альтенграбов. Разместились в казарме полигона. 33-м танковым полком по-прежнему командует гауптман Айсер. Выстроив 13 апреля весь полк, командир объяснил обстановку и поставил задачи. После этого смена обмундирования.
Уже ночью марш продолжился. Через Михендорф, Потсдам, Гросс-Глинике и Дёберитц прибываем в Фалькензее. Сначала располагаемся в каком-то лесочке на западной границе Берлина.
15 апреля штабная роту перебрасили в Финкельбург, личный состав разместился по частным квартирам. Я поселился в доме лесника. Прекрасные условия. Так как я не имел возможности самому навестить родителей в Берлине, обратился к кому-то из гражданских с просьбой оповестить моих родителей, где я. Родители уже к вечеру приехали повидаться со мной. И им, и мне есть чего рассказать. По радио узнаю, что Бамберг занят американцами. Там с начала этого года находилась моя семья, жена с детьми проживает у своих родителей. Естественно, что никакой связи с ними нет и быть не может.
Ранним утром 17 апреля батальон через Потсдам, Барут, Финстервальде, Кёнигсбрюк направляется к Дрездену. Вместе с сослуживцами по канцелярии приезжаю к тетке, которая как раз вышла из бомбоубежища после очередного налета. Даю ей немного продуктов. После этого мы направляемся через Пирну в Розенталь. Ночуем в лесу. Мы ждем командира, тот должен доставить распоряжение о получении в Хемнице новых танков «Пантера». Но ни о каких танках речи нет – район Хемница захвачен американцами. Позже речь заходит о том, вроде наши танки дожидаются нас в Плауэне, но высланный туда отряд возвращается ни с чем.
Согласно приказу 18 апреля ранним утром возвращаемся в Берлин.Нас, весь персонал канцелярии хозяева квартиры приглашают на кофе. Кофе – самый настоящий да еще и с пирожными.
21 апреля остатки батальона получили приказ сформировать противотанковые подразделения. Я возглавил группу пулеметчиков. Вечером узнал о расформировании штабной роты и о том, что личный состав раскидали по нескольким другим ротам.
После построения штабной роты 22 апреля раздали дополнительное оружие. Солдаты получили от меня военные билеты. Вся документация, канцелярия, в том числе секретная, сжигается. Вечером объявлена тревога. Я вместе с группой пулеметчиков занял позицию на одной из главных дорог, ведущих от центра города. После отмены тревоги на грузовике наш отряд численностью около 20 человек доставляют в Шёнвальде для участия в боях. Я с отрядом передан в подчинение командиру 7-й роты оберлейтенанту Гюнтеру.

Остатки батальона переподчиняются только что сформированной 12-й армии генерала танковых войск Венка.
В ночь на 23 апреля маршем вышли к Халенбек. Мне и моему отряду пулеметчиков выделили сарай. Грузовик мне было приказано обменять на легковушку.
Я заснул, но во второй половине дня меня растолкали. И на сей раз не офицер штаба корпуса, а мой младший братец. Он служил фельдфебелем в танковой армии. Разузнав от родителей, где я, он догонял меня от самого Финкенкруга. Его часть дислоцировалась в Вюнсдорфе, и он самовольно покинул ее и теперь зачислился в мою роту. Нам суждено было не расставаться до конца войны. В моем стрелковом взводе он стал 1-м номером пулемета.
Роту разбили на противотанковые группы, которые в ускоренном порядке проходили подготовку пехотинцев – стреляли из пулеметов, карабинов и фаустпатронов, отрабатывали навыки борьбы с танками. Во второй половине дня 24 апреля нас перебросили в Безендорф. Здесь мы с братом и еще одним фельдфебелем становимся на частную квартиру
1 мая узнаем, что наш фюрер Адольф Гитлер пал на фронте плечом к плечу с своими солдатами, обороняя Берлин. Но уже скоро становится известно, что он покончил жизнь самоубийством в своем бункере. Наша рота с утра еще отрабатывала навыки атаки и занималась огневой подготовкой. Но вечером приказано выступить в район Гросс-Буххольца. Положение критическое. Мы в кольце врага. С севера и запада наседают американцы, а с юга и востока – русские. Нам остался участок километров 40 в поперечнике. Принимая во внимание создавшееся положение, наш командир батальона в половине девятого вечера 2 мая 1945 года на общем построении объявил о роспуске батальона. Отныне каждый сам за себя. Перед тем как разойтись получили сухой паек, сигареты, шоколад, спиртное.
Мы с братом решаем пробиваться. Я – на Бамберг, он – на Тайфлинген. Сначала мы доезхали на каком-то грузовике до Людвигслуста. В том же направлении тянулись нескончаемые колонны.
По дороге избавились от оружия и боеприпасов. Вдруг мы оказываемся лицом к лицу с американцами, которым немецкие солдаты сдавали еще остававшееся у них оружие. Нас пропустили и мы пешком пошли дальше. Ночь выдалась довольно холодной, но мы ночевали под открытым небом. Утром 4 мая маршировали дальше до самого сборного лагеря вблизи Блекеде. На огромном лугу были разбиты палатки. Вообще, американцам на нас в высшей степени было наплевать. Да и у нас провианта на пару дней еще хватит. Каждый поварничает для себя. С этого момента мы уже не знаем, что нас ждет. Вскоре я бежал. Потом меня опять поймали, посадили в лагерь, я оттуда опять сбежал. И последний раз меня поймали под Кобургом, это 60 километров севернее Бамберга. Отправили в демобилизационный лагерь. Там я получил легальные демобилизационные бумаги. Там еврейский офицер задал мне несколько вопросов, он спросил, кто я по вероисповеданию, какого я мнения об СС и какого я мнения о 20-ом июля. Как и сегодня, я тогда тоже не мог дать ясных ответов.

 

Как вы восприняли капитуляцию, как поражение или как облегчение?

Не легко, но выхода уже не было. Все стало разваливаться. Приходили взаимоисключающие приказы. Мы были рады, что весь этот бардак закончился.

 

Самоубийства при этом были?

Да. Прежде всего, среди высших офицеров. Я лично знал генерала Декер [Karl Decker], который был командиром моего батальона. Он застрелился.

 

Каким было отношение к ветеранам сразу после войны?

Сначала отстраненным. Тут дело в немцах - они никаких солдат не любят. После войны нужно было начинать жизнь сначала, искать новые средства к существованию. Я приехал в Бамберг, потому что здесь жила жена. Мы, еще во время войны, договорились, что если что-то случится, если война будет проиграна, то она поедет с детьми из Вены сюда, в Бамберг, к ее родителям. Поэтому после капитуляции я уже в июне был дома. Моя квартира, все вещи, остались в Вене. Я должен был начать с нуля с двумя детьми. И все же мы были рады, что война закончилась, что мы опять дома, это было освобождение.
Я пошел работать на железную дорогу механиком, ремонтировал локомотивы. После 10 лет работы я ушел с железной дороги. Мою службу солдатом мне засчитали как государственную службу, и я вернулся в Бундесвер. Там некоторые офицеры, которых я знал еще с войны, меня продвигали, я опять служил в танковых войсках.

 

Где вы служили в бундесвере?

В армейском командовании в Мюнхене. Это то, что раньше называлось корпусом. Оно было ответственно за всю Баварию. Я занимался военными картами, их созданием, производством и распространением. Это была хорошая работа, мне она очень нравилась, хотя раньше я никогда этим не занимался.

 

Ордена носили?

Нет.

 

А было разрешено?

Да, без свастики. Но никто не носил. Никто не хотел носить переделанные ордена, без свастики. Мы говорили, что мы их в таком виде получили, почему мы их должны менять, только потому, что у нас, неожиданно, новое правительство? Сейчас нигде нельзя появляться в униформе вермахта, только на наших встречах за закрытыми дверями. Я вам должен честно сказать, у немцев больше нет гордости. Все остальные народы еще имеют свою гордость и свои традиции. Мы уже дошли до того, что некоторые требуют, чтобы в национальный день памяти по погибшим были разрешены танцы, дискотеки.

 

Война это самое важное событие в вашей жизни?

Да, война оказала на нас огромное влияние. Вся наша молодость была разрушена.

Сообщение отредактировал Wenzel Lehmann: 02 апреля 2020 - 17:17

[Wenzel Lehmann]

Walter Heinlein

 

Я родился 21 сентября 1921 года, вторым сыном в семье. Мой отец, профессор Генрих Хайнляйн, был из Нюрнберга. В качестве лейтенанта он воевал в Первую мировую войну и был ранен. Его перевели преподавать в высшую реальную в школу в Бамберге, где я и родился. Моя мать происходила из Тюрингии, из семьи знаменитых художников по фарфору.
Я рос в моем родном городе Бамберге, и в 1939 году окончил там высшую реальную школу, после чего получил право поступления в университет. Я состоял в Юнгфольке и Гитлерюгенде, интересовался самолетами и поступил в спортивный летный отряд. Там мы с товарищами сначала строили модели самолетов, причём одна моя модель в 1936 году выиграла приз на баварском конкурсе моделей. Также я занимался танцами и конным спортом. В 1938 году мы с Гитлерюгендом поехали по Дунаю в Болгарию, побывали в Софии, Бургасе, Варне и в горах, - в том числе на горе Мусала. В Болгарии я влюбился в болгарку, которую звали Розитца. Она хорошо говорила по-немецки, и мы поддерживали контакт друг с другом до конца войны. Изучение немецкого было обязательным в болгарских школах, болгар называли "немцами восточной Европы".

Из мальчика в мужчину.
9 марта 1935 года Имперский министр воздушного транспорта Герман Геринг объявил о создании новых германских Военно-воздушных сил - Люфтваффе. Еще через несколько дней была введена всеобщая воинская обязанность. Профессия офицера снова получила в Германии старое признание.
В 1936 нашу школу посетил офицер Люфтваффе и призывал поступать в Люфтваффе. Я записался в список «интересующихся» и быстро получил приглашение посетить авиационную базу в Китцингене. В феврале 1937 года я поехал туда по гололеду на мотоцикле. Там были "штуки" и самолёты модели Хеншель-123: они произвели на меня огромное впечатление. На меня надели парашют, и на учебной машине марки «Бюккер» [скорее всего, духместный учебный самолёт Bu 131 Jungmann] мы совершили полет: мне доверили управление самолетом на некоторое время.
Я твердо решил стать летчиком, но на медосмотре было установлено, что у меня близорукость. Моя мечта не сбылась. Тем не менее, я твердо решил стать офицером. На призывной комиссии я получил выбор между пехотой, кавалерией и артиллерией. В 17-й конный полк в Бамберге меня не взяли по причине неблагородного происхождения. Но в Бамберге размещался еще 74-й артиллерийский полк. Я подал туда заявление, и меня приняли, - одного из 10 человек.
Сразу после получения права на поступление в университет меня призвали в Имперское трудовое агентство в Элтманн на Майне. Там было много тяжелой работы, но я многому научился. А 1 сентября 1939 года началась война. Я очень беспокоился, успею ли я на нее. Но в лагере Имперского трудового агентства все шло по-старому, за исключением того, что у начальника лагеря в связи с войной реквизировали мотоцикл, на котором он ездил в лагерь девушек. Он знал, что у меня есть мотоцикл, и назначил меня своим личным водителем. Теперь мы вдвоём с ним ездили с ним на моём мотоцикле в лагерь девушек пить кофе, и иногда оставались там ночевать.
Из Имперского трудового агентства меня уволили досрочно: было 9 сентября 1939 года. Я получил приказ явиться в 1-й резервный артиллерийский полк 2/102 в Вену. Мой 74-й артиллерийский полк в это время участвовал в боях в Польше, в составе 2-й танковой дивизии. 2-я танковая дивизия была создана в октябре 1935 года "отцом немецких танковых войск" Хайнцем Гудерианом, и после аншлюса Австрии в 1938 году она была расквартирована в Вене. С февраля 1938 года ей командовал генерал-лейтенант Рудольф Файель [Rudolf Veiel (1883-1956), кавалер Рыцарского Креста (1940)].
Создание 74-го артиллерийского полка началось в конце 1935 года. Первым его командиром был Эрих Брандербергер (командовал полком до февраля 1939 года). Позже, во время войны, он командовал армией. 15 июля 1941 года, будучи командиром 8-й танковой дивизии, он получил Рыцарский Крест, а 12 ноября 1943 года, уже как командир 29-го армейского корпуса, - Дубовые Листья к нему. Но в сентябре 1939 года 74-м артиллерийским полком уже командовал полковник Карл Фабиунке.
В венских казармах мы изучали оружие и технику, включая вождение грузовика, потом тренировались стрелять на полигоне в Вишау. 20 апреля 1940 года меня и еще двух курсантов произвели в фанен-юнкеры-ефрейторы [курсант-сержант] и отправили в академию Марии-Терезии в Винер-Нойштадт [Терезианская военная академия являлась единственным в Австрии учебным заведением для подготовки офицеров]. Там мы учились стрельбе в горах.
Помню, что в Вене мы, трое молодых фанен-юнкеров, пошли в бордель, - но ничего там не смогли, и поклялись больше в такие места не ходить.

Первый бой.
В начале мая 1940 года прекрасное время в Вене подошло к концу. «Три мушкетера» получили приказ выдвинуться в Айфель на поезде, и прибыть в нашу боевую часть - 1-й дивизион 74-го артиллерийского полка.
Прибыв, я доложился командиру дивизиона Арно Райнке. Он родился в Восточной Пруссии в 1897 году, у меня о нем самые лучшие воспоминания, - как о строгом, но справедливом командире. Я считал его образцом для себя. Нас дали в подчинение вахмистру, которого звали фон дер Лар. Он поставил себе целью нас "отшлифовать" - мы таскали на себе легкую полевую гаубицу модели 18 [10,5 cm leFH 18; имела калибр 105 мм, весила 1985 кг] до полного изнеможения и могли выполнить любую операцию с ней даже во сне. Я был заряжающим: в расчете были подносчики, наводчик, - а я собственно производил выстрел. Также мы изучали мотоцикл «Цундап 750». У меня дома был легкий мотоцикл, но передвигаться на тяжелом мотоцикле по бездорожью - это совсем другое дело!
Вахмистр фон дер Лар был из Трира, и в свободное время мы несколько раз ездили в нему домой в гости. Позже он стал моим хорошим другом. Во время войны его из вахмистров произвели в офицеры, и он стал командиром батареи. Он умел играть на пианино, я на губной гармошке, - и мы совместно музицировали.В мае 1940 года состоялись большие учения в Айфеле: это была подготовка к войне с Францией. Когда начнется, и куда мы будем наступать - вот что беспокоило нас в это время. И вот 10 мая 1940 года началась война с Францией. 2-я танковая дивизия наступала из Айфеля в составе 19-го армейского корпуса под командованием Хайнца Гудериана. Он должен был нанести французам решающий удар. После быстрого марша через Люксембург и южную Бельгию, мы должны были выйти к Маасу у Седана. Там мы должны были занять плацдарм и подготовить переправу для подходящих сзади войск.
Мы очень быстро продвигались вперед, и только изредка устанавливая орудия для стрельбы, - но так ни разу и не стреляли. Все было очень быстро. Мы едва успевали занять позиции, потому что наши танки снова пробивались вперед. Многие французы бежали, но нас это не волновало, - мы позволяли им бежать. Мы взяли совсем мало пленных, да и тех отпустили: они бы нас только задержали.
Первый наш бой был только на Маасе. Этот тяжелый бой 13 мая у Дучери, когда наша дивизия захватила переправы на Маасе, я никогда не забуду. Вражеский берег был продолжением линии Мажино, и был хорошо укреплен бункерами. Два дня наши саперы при поддержке артиллерии пытались переправиться через реку. Только после непрерывного обстрела артиллерией и атаки "штук" удалось достичь противоположного берега и захватить бункер, хотя и с большими потерями. Этот бой я прочувствовал собственной кожей, потому что я часто должен был чинить телефонную линию между передовым наблюдателем и батареей, и был при этом на самой передовой. В первый раз в моей жизни я стоял под разрывами вражеских снарядов. Там же я в первый раз увидел павшего немецкого солдата. Это заставляло задуматься, и мне было страшно.
14 мая 1940 года форсирование Мааса состоялось, и войска пошли в прорыв, на который мы так надеялись. Мы продвигались через Уаз [Oise] на Аббевиль. С неба нас неожиданно атаковали французские самолеты. Это было для меня новым, но я набирался опыта. Самолеты летели медленно, я видел, как они сбрасывают бомбы, и пытался уклониться от них. Это не всем удавалось, потому что наши машины не могли двигаться так быстро.
Позже наши истребители и выдвинутые вперед зенитки обеспечили нам прикрытие: вражеские атаки с воздуха проходили без последствий. Один раз я мог видеть, как в воздухе появились 5 вражеских самолетов. Буквально через пару минут появились немецкие Ме-109 и сбили всех пятерых. Летчики приземлились на парашютах, и мы взяли их в плен. В другой день над нами появился Физелер «Шторх»: этот самолет мог взлетать и приземляться на любой площадке. «Шторх» пролетел прямо над моей головой, его преследовал вражеский самолет. «Шторх» приземлился на лугу и так избежал опасности.
Во время поразительно быстрого наступления мы в одном замке захватили английский штаб: это было в 20 километрах от Аббевиля. Сам город мы взяли 20 мая. Теперь запахло морем! Мы шли вперед мимо разбитых машин и идущих нам навстречу беженцев и пленных. Наши танки стояли перед Булонью. Дошло до ближнего боя в городе. С высоты перед городом мы артиллерийским огнем поддерживали наши наступающие части. Из всех наших орудий мы обстреливали город и порт. Наши танки вошли в город, и после интенсивного обстрела защищавший укрепления на берегу противник сдался.Один танк 4-й роты 3-го танкового полка пробился в порт и обстрелял корабли противника. Один из выстрелов попал в снарядный погреб эсминца, эсминец загорелся и позже затонул [популярная легенда, не имеющая реального подтверждения].
В море перед городом собралось огромное количество кораблей, которые должны были принять британские войска. «Томми» [имеются в виду британские солдаты] бежали из Франции. Большинству удалось бежать, но многих мы взяли в плен. В следующие дни наконец-то появились наши "штуки" и атаковали корабли: один крейсер и два эсминца были потоплены [на самом деле, Хе-111, Ю-87 и До-17 общими усилиями потопили 1 лидер (французский) и 3 эсминца (1 английский и 2 французских); ещё 1 лидер (также французский) был потоплен торпедными катерами]. Тем временем, наши танки и самоходные орудия захватили цитадель Булони и принудили ее защитников к сдаче. 25 мая город был взят.
После взятия цитадели нас перевели на берег перед фортом: мы должны были прикрывать наш фланг от возможных атак противника. Там стояли крупнокалиберные пушки 1866 года выпуска. Нам потребовалось несколько часов, чтобы разобраться, как работают их механизмы, но снарядов к ним не было. Мы нашли снаряды в цитадели и один раз, со всеми предосторожностями, выстрелили в сторону моря. Предосторожности были не лишними, - пушка при этом треснула! Помню, наши зенитки обстреляли подводную лодку, появившуюся перед берегом. А вечером перед ограждением появились молодые девушки, которые хотели продать нам порнографические журналы. С таким мы еще не сталкивались!
За взятие цитадели Булони полковник Густав фон Ваерст 30 июля 1940 года получил Рыцарский Крест. Но ещё 27 мая 1940 года 2-я танковая дивизия получила приказ выдвинуться в район Дюнкерка. Однако там мы не воевали: 29 мая мы вернулись в Булонь и разместились в восточной части города. Первая часть французской кампании победоносно закончилась.
Чтобы отметить достижения своих частей генерал-полковник Хайнц Гудериан выпустил такой приказ:

Солдаты 19-го армейского корпуса!

17 дней боев в Бельгии и Франции остались позади нас. 600 километров отделяют нас от границ Рейха. Мы достигли Канала и Атлантического океана. За эти дни мы взяли бельгийские крепости, форсировали Маас, прорвали линию Мажино в битве под Седаном, взяли важный горный массив у Стонне, и затем быстрым маршем через Сант-Квента и Перонн завоевали нижнюю Сомму у Амьена и Аббевиля. С завоеванием побережья канала и крепостей Булони и Кале ваши деяния были увенчаны короной. Я требовал от вас не спать 48 часов. Вы продержались 17 суток. Я требовал от вас самим парировать удары с флангов и тыла. Вы ни разу не дрогнули.
В образцовой самоуверенности и с верой в исполнимость приказов, вы готовы были пожертвовать собой, чтобы исполнить любой приказ.
Германия гордиться своими танковыми дивизиями, и я был счастлив вести их в бой. Мы с благоговением вспоминаем наших павших товарищей и верим, что их жертва была не напрасной.
Теперь мы идем к новым целям.

Гудериан

Но французская кампания еще не закончилась. После нескольких дней приведения в порядок вооружения и машин, 2-я танковая дивизия была подчинена 39-му армейскому корпусу. Из этого корпуса и дополнительных дивизий была сформирована "танковая группа Гудериана". Вторая часть французской кампании, которая для 2-й танковой дивизии закончилась 9 июня 1940 года прорывом фронта в Эн [Aisne], быстрым маршем привела немецкие войска к швейцарской границе.
Я в этих событиях уже не участвовал. Выдержав первое испытание на фронте, я был отправлен учиться на офицера. 1 июля 1940 года меня произвели в фанен-юнкеры-унтер-офицеры. Мы с двумя друзьями, - три героя, - получили приказ отправиться в Ютербог, недалеко от Берлина, в Пруссии. 5-й офицерский курс мы проходили в учебном штабе артиллерийский школы с 19 августа 1940 года по 19 декабря 1940 года. Всего обучение на лейтенанта длилось 4 месяца. Это довольно мало, но была война, всё было быстро. Всё же, этого образования было достаточно. Там мы много занимались как теорией, игрой на картах и письменными заданиями, - так и упражнениями на местности и спортом. Каждый курсант должен был получить Имперский значок за спортивные достижения. Ночные марши, учебные тревоги и стрельбы были у нас практически ежедневно.
Я выиграл 5-километровый кросс. А вот пара товарищей во время 10-километрового забега в Берлине подъехала пару остановок на трамвае, - и их исключили из школы. Боксом с нами занимался чемпион Германии, и мы все очень быстро получили от него по нокауту. Еще были прыжки с 10-метровой вышки в открытый бассейн, покрытый тонкой коркой льда. Наш преподаватель был образцом, он прыгал первым. Чтобы согреться, после этого мы пробежали 3-километровый кросс.Однажды искали тех, кто может рисовать, я вызвался и два дня рисовал плакат. Это были прекрасные, легкие дни!
1 декабря 1940 года меня произвели в фанен-юнкеры-вахмистры. А 1 января 1941 года я вернулся в 74-й артиллерийский полк в Вену. В Вене я провел несколько прекрасных недель и встретил мою большую любовь. Ее звали Эдит, мы ходили на танцы и в театры, - солдаты везде получали большие скидки. Я познакомился с ее родителями и родственниками, они прекрасно ко мне относились и великолепно кормили. Я хотел на ней жениться. Как действующий офицер, я должен был получить разрешение начальства. Но в этом разрешении мне было отказано, потому что я не смог получить для нее документ об арийском происхождении [Ariernachweis]. Наша любовь продолжалась до конца войны, и мы друзья до сих пор.
1 февраля 1941 года меня произвели в лейтенанты. Сразу после этого я в Бамберге у портного сшил себе парадную форму и приобрел в Вене кортик, который носил с гордостью.

Битва за Олимп.
В марте 1941 года божественная жизнь в Вене, к сожалению, закончилась. Нашу дивизию эшелонами перевезли в Румынию. Офицеров разместили на частных квартирах, - но каких! Глинобитные дома, кругом грязь и блохи. Эти звери сопровождали нас в каждом населенном пункте на Балканах. Вершиной было то, что хозяин дома предложил мне свою жену. Как я позже узнал, в Румынии это было обычным делом.
Уже на следующий день мы поехали дальше, в Болгарию. Нам все время напоминали, что в войну 1914-1918 годов мы с болгарами были друзьями. Когда я узнал, что мы будем проезжать через Софию, мое сердце забилось сильнее, я думал о Розитце. Но в Софии мы не остановились. Нас повезли дальше и высадили на какой-то станции, оттуда мы совершили марш в долину Штрумика, - это треугольник на границе Югославии, Греции и Болгарии. Там мы разбили палаточный лагерь.
2-я танковая дивизия подчинялась 12-й армии, которой командовал генерал-фельдмаршал Лист. Я был назначен офицером-наблюдателем и передовым наблюдателем [Vorgeschobener Beobachter] 5-й батареи 2-го дивизиона, которым командовал майор Курт Кишке. У командира батареи было два лейтенанта: один офицер-наблюдатель, а второй вел огонь. Передовой наблюдатель - это офицер, который во время атаки идет вместе с пехотой или танками, чтобы направлять огонь артиллерии: и вот я это делал. Над командиром батареи был командир дивизиона, который командовал тремя батареями.
12-я армия должна была наступать из Болгарии в Грецию. 5 апреля 1941 года мы получили приказ наступать. Наша дивизия, совместно с частями 6-й горной дивизии, должна была наступать в направлении Югославии. Нашей первой целью был Стип, который мы заняли 8 апреля. Противотанковые заграждения, мины и артиллерийские обстрелы не смогли нас остановить. Я очень хорошо помню следующий эпизод: на югославской границе граф Фуггер из нашего полка хотел допросить пленного югославского офицера, но тот вытащил пистолет и застрелил графа Фуггера!
После взятия Штипа мы повернули на юг и должны были порваться к Салоникам. Слева от нас возвышались высокие горы, у подножья которых находилась известная Линия Метаксы - оборонительная линия с хорошо укрепленными бункерами. С немецкой стороны сначала был непрерывный артиллерийский обстрел, потом атаки "штук" многими волнами, потом в атаку пошли наши горные егеря. Защищаемые греческими солдатами бункеры были взяты.
Мы продвигались в горы в направлении Алиакмона. Скоро нашими противниками стали только англичане, которые сражались действительно храбро. Особенно хороша была их артиллерия. Но мы тоже были не лыком шиты и давали им сдачу. Там я выдержал мое первое фронтовое испытание в качестве молодого лейтенанта. 8 апреля я поддерживал внезапную атаку Салоников нашей боевой группой под командованием полковника фон Фаерста. Все происходило так быстро, что моя батарея даже ни разу не открыла огонь. Город сдался без сопротивления, и почти сразу после этого сдалась целая македонская армия.
Я был очень удивлен, что население Салоников встречало нас цветами. Во время короткой остановки один крестьянин предложил мне кружку вина. Но после первого же глотка я выплюнул вино, потому что боялся, что нас отравят.
Была сформирована новая боевая группа под командованием командира 3-го танкового полка полковника Балька. Она должна была наступать через ущелье Темпи на Лариссу. Взять ущелье Темпи с нашими силами в лоб было невозможно. По ущелью между горами Осса и Олимпом текла река Пимиас. По ее правому берегу шла хорошая, но уже частично разбомбленная дорога в Лариссу. Также по этому узкому ущелью шла железная дорога, которая частично проходила через туннель. Эти природные препятствия очень хорошо подходили для обороны. Кроме того, на вершине одной из гор стояла крепость еще турецкого времени. Прорваться можно было только обходом.
16 апреля мы начали обходной маневр. Наши пехота и танки при этом нуждались в артиллерийской поддержке особенно сильно. И мы показали, что наши тренировки стрельбы в горах не прошли даром.
Наши моторизированные стрелки и танки понесли, к сожалению, большие потери, - прежде всего от мин. Но и противник (здесь это были новозеландцы) кроме больших потерь в людях, потерял много техники и вооружения. Дни с 15 по 19 апреля были самыми тяжелыми для нашей дивизии. Я рассказываю коротко, но про эти бои можно написать целую книгу: заминированные улицы, взорванные мосты, забаррикадированный туннель и железнодорожные пути потребовали от нас отдать все, на что мы были способны. К сожалению, и у нас были тяжелые потери, - и у пехоты, и у танков. Дороги идущие вверх и вниз, со многими поворотами, и сильная пыль требовали от наших водителей высочайшего напряжения. Иногда наши танки могли продвигаться вперед только по устью реки, - и многие там утонули.
Для меня было незабываемым то, что я воевал на склонах горы богов - Олимпа. Названия городов - Ларисса, Салоники и Ламия, я помнил еще со школьной парты. Мы пришли в Фермопилы. Мы с трудом поднялись на горные серпантины, но после перевала начался быстрый марш в долину. Именно здесь когда-то была битва греков против персов. На одном камне там до сих пор написаны слова: "Путник, если ты придешь в Спарту, скажи им, что видел меня лежащим тут..."
Теперь мы преследовали врага в направлении Афин. Тут мы, к сожалению, опять потеряли много машин, потому что на узких дорогах они срывались в пропасть. Мы хотели первыми взять Афины, но 2-й моторизированный батальон под командованием обер-лейтенанта Бернарди был быстрее. Без большого сопротивления 27 апреля он вошел в город. Хочу отметить, что греческих солдат мы в это время в плен больше не брали: мы сразу отпускали их по домам «под честное слово».
С нашими орудиями, мы с гордостью приняли участие в параде победы в Афинах 3 мая 1941 года. Для этого мы несколько дней этого чистили и полировали наши орудия. После этого был отпуск - мы купались в море в бухте Пирея, и нашли в трюме торгового корабля груз изюма. Афины были объявлены закрытым городом, попасть туда мы могли только группами и по разрешению. Купить можно было все, но надо было платить. Я купил себе там светлое английское габардиновое пальто и серебряную тарелку на стену, - эта тарелка до сих пор висит у меня дома. Я, разумеется, осмотрел Акрополь и остальные знаменитые храмы. На этом греческая кампания для нашей дивизии практически закончилась. Мы должны были уже возвращаться домой, я был рад и счастлив, что я все это пережил, и был жив и здоров. Но вышло по-другому!
На тяжелых гусеничных машинах ехать своим ходом смысла не было, и было решено отправить нас на судах. Они назывались "Марбург" и "Кюпфельд" [на самом деле «Кибфельс»], на них мы должны были отправиться в Италию. Оба корабля по дороге были торпедированы подводными лодками и затонули [на самом деле оба транспорта и итальянский эсминец «Мирабелло» затонули, подорвавшись на минах заграждения, выставленных предшествующей ночью (21 мая) английским крейсером-минным заградителем «Эбдиел»]. Орудия, танки и так далее, - всё это утонуло полностью [с транспортами были потеряны 66 орудий, 93 тягача, 15 танков и бронемашин, и свыше 700 автомобилей]. Большинство моих товарищей спаслись, но всё же было 56 погибших и 170 пропавших без вести. Среди погибших оказался мой товарищ Херберт: он попал в большое нефтяное пятно и задохнулся.
Мне опять повезло. Я не был на этих кораблях. Почему? Командир моей батареи, капитан Венингер, был офицером генерального штаба и должен был получить в войсках фронтовой опыт. От его друзей в штабе армии в Афинах он получил в подарок два легковых «Мерседеса». Капитан Венингер знал, что у меня подруга в Софии, и чтобы меня порадовать, приказал мне доставить эти два «Мерседеса» в Германию по суше, через Софию! Мы поехали втроем, с двумя водителями, ночью и в тумане, в направлении Болгарии. За несколько километров до Софии мотор одного из «Мерседесов» сломался, но мы взяли его на буксир вторым автомобилем и довезли до мастерской.
На втором «Мерседесе» я приехал к Розитце. Но надо сказать, что болгарские девушки были очень строгими, один поцелуй уже означал обещание жениться. 10 мая 1941 года мы распрощались в слезах, и больше друг друга никогда не видели.
Мы быстро доехали до Вены через Белград и Венгрию, и в Вене я снова увидел мою любимую Эдит. Остатки дивизии были собраны в районе Швабмюнхен. Я доложил о своем возвращении; постепенно туда же возвращались "пловцы в Средиземном море", в смешной гражданской одежде с чужого плеча. Напрасно ждал я моего друга Херберта, он не вернулся!
Офицеры были расквартированы в замке, и я скоро завел отношения с одной из девушек из замковой прислуги. К сожалению, это продолжалось недолго: нас перевели в казармы в Ансбах, там мы должны были получить новое вооружение. Я получил номер в отеле в городе, и вскоре туда приехала Инга, очень юная и красивая девушка из Бамберга, которую я знал еще со школы.
Я получил приказ поехать с водителями в Гюстров, - это на самом севере Германии, - забрать там новые тягачи. В Гюстрове я получил четыре 12-тонные машины, и мы поехали обратно на юг, с остановками в Магдебурге (где жили родители одного моего водителя) и в Бамберге. В Магдебурге мне пришлось наказать одного моего солдата, потому что он не поприветствовал офицера в городе, - хотя я считаю, что фронтовых солдат за это наказывать не надо, я и сам приветствие не всегда отдавал. Часть пути я вёл тягач сам, и когда мы приехали в Бамберг, я с гордостью устроил парад наших тяжелых машин до рыночной площади и ратуши.
Мы думали, что теперь, после Греции, мы пойдем в Африку. Мы даже частично получили униформу для пустыни, темно-желтую. Но это все отменилось, потому что началась война в России.

Большое испытание.
22 июня началась война с Советским Союзом. Более чем 3,5 миллиона немецких солдат, поддерживаемые армиями союзных государств, перешли восточную границу. Мы тогда не оценивали нападение на Советский Союз: не думали, правильно это было, или неправильно. Приказ пришел сверху. Почему - мы не знали. Всегда говорили, что русские хотят на нас напасть, поэтому нам пришлось напасть первыми. Просто пришел приказ наступать, - сверху так решили. Но мысли о том, что русские хорошие солдаты, что солдат у них много, и что они, вероятно, будут защищаться, у нас возникли. Тогда у нас в первый раз возник вопрос: кто лучше, и у кого лучшее оружие?
К началу июля 1941 года наш дивизион был снова полностью готов воевать: мы получили новое вооружение, машины и солдат. Наша 2-я танковая дивизия находилась в в районе Львова (Лемберга) в резерве ОКХ [OKH,  главнокомандование сухопутных сил вермахта], откуда вернулись в нашу штаб-квартиру в Вене. Оттуда, частично на поезде, частично своим ходом, мы поехали в район Ярослау [город Ярослав] в Польше. Но там, абсолютно неожиданно, нас погрузили в эшелоны и отправили обратно на запад, во Францию. К середине августа 1941 года наша дивизия находилась между Ла-Рошелью и Бордо, изображая там оккупационные войска. Мы провели там несколько прекрасных недель. Там можно было все купить, но надо было платить франками. Население было настроено дружественно, никаких проблем не было. И до осени 1941 года мы готовились, учились дальше; упражнения были постоянными. Во Франции мы жили очень хорошо. У нас все было, французская еда была очень хорошая, ничего не происходило, мы сами удивлялись! Был мир, мы ходили за покупками и продуктами вместе с гражданским населением.
16 сентября 1941 года мы получили приказ о марше в Россию. На поезде мы доехали до Смоленска, где нас выгрузили. Город еще горел. Погода была холодной, и холодным было наше настроение, когда мы смотрели на разрушенный город. Мы маршировали через Бобруйск и Чернигов до Рославля. Везде были видны следы войны, и это было ужасно. 21 сентября в Рославле у меня был день рождения, но это не было праздником, - среди воронок от бомб, разрушенных домов и свежих могил немецких солдат. Хочу отметить, что в первые месяцы войны, когда мы шли через деревни, русские нас приветствовали. Мы с гражданскими друг другу зла не причиняли, совсем наоборот. Мы получали от них продукты, они получали от нас то, что они за них хотели. Они просто приняли как факт, что мы здесь. Через несколько дней мы получили приказ - наступление на Москву! Мы были в группе армий "Центр" под командованием генерал-фельдмаршала фон Бока, в составе которой были 2-я, 4-я и 9-я армии и 2-я и 3-я танковые группы под командованием Гудериана и Гота.
Большое наступление началось 2 октября. До его начала, у нас были сомнения в его успехе, потому что теплое время года прошло, и начиналась распутица. Там, "наверху", они что, этого не знали? В любом случае, 2 октября наши части перешли в наступление. Ураганный огонь нашей артиллерии и атаки "штук" позволили нам захватить плацдарм на другом берегу Десны. Я управлял огнем нашей батареи и поддерживал пехотинцев. Саперы быстро построили понтонный мост, по которому мы переправились на другой берег Десны. Там русские оказали серьезное сопротивление. Противотанковые сооружения и заполненные водой рвы должны были остановить наше наступление, как и небольшие бункеры, построенные в холмистой местности. Бескрайние леса враг тоже использовал для атак на наши тылы. Но сопротивление скоро было сломлено.
Руководство группы армий планировало взять в клещи максимальное количество вражеских войск и запереть их в котле. Казалось, что русские сами идут в ловушку. Уже 7 октября части 7-й, 10-й и 2-й танковых дивизий начали закрывать котел. Мы достигли перекрестка дорог в 3 километрах восточнее Вязьма-Пусиково-Горки, и тем самым закрыли котел. Мы должны были напрячь все наши силы, чтобы выйти в тыл танковых частей противника. У врага царил хаос. Попытки маленьких групп прорваться были предотвращены. Нашему 40-му армейскому корпусу было приказано не продвигаться дальше на восток до тех пор, пока фронт между 2-й и 11-й танковыми дивизиями не будет закрыт. Русские самолеты пытались доставить снабжение окруженных частям, при этом 7 машин было сбито.
Подполковник Бак, командир 304-го пехотного полка нашей дивизии, возглавил боевую группу, получившую задание зачистить лес и взять пленных. При этом им встретились партизаны. Наша 2-я батарея потеряла в бою с ними 4 человека. Они ранеными попали в плен и были задушены партизанами. В дальнейших боях были убиты 50 русских.
На переднем крае мы не многое знали о партизанах. Было известно, что они затрудняют снабжение, взрывают поезда, - и это нас, конечно, очень злило. Но мы их не боялись. Они не воевали, они нападали ночью на отступающие части, на снабжение или на санитарные поезда с ранеными, - да, на них они тоже, к сожалению, нападали. Это было некрасиво. При этом для нас партизаны не были противником, потому что они не носили униформу, не были солдатами. Если бы они хотя бы носили униформу! А так мы не могли узнать, это партизан или нет. Это некрасиво! Мы, конечно, думали о том, что если бы враг пришел в Германию, мы бы тоже себя защищали, - но не как партизаны, а как бойцы, со знаками различия, как этого требует военное право. Но они этого не делали.
Эти столкновения с партизанами были неприятными, - но и у нас тоже были определенные чувства, когда мы видели, как нашим солдатам выкалывают глаза, и так далее. Если мы брали пленного, то для него война на этом заканчивалась, мы их даже иногда угощали сигаретами, хотя мы знали, как обращаются с нашими военнопленными. Даже когда мы брали в плен русских женщин и девушек в униформе, их отвозили в тыл, и ни один человек до них не дотрагивался, - это вообще не тема для обсуждений.
Я в эти дни был передовым наблюдателем в 1-м батальоне 478-го пехотного полка, который закрывал котел и должен был обеспечить невозможность выхода противника из него. Я находился на переднем крае и должен был обеспечить артиллерийскую поддержку. Мой командир батареи, старший лейтенант Пюшель, обустроил в одном из домов командный пункт. Мы были к северу от Вязьмы. Перед нами был небольшой косогор, а за ним хорошо просматриваемая долина. Наши пехотинцы окопались перед нами на косогоре. Одну из наших гаубиц я, из осторожности, поставил прямо возле нашего командного пункта: это орудие подчинялась непосредственно мне, как передовому наблюдателю.
Сначала было довольно тихо. Русский транспортный самолет на бреющем полете пересек долину и был немедленно сбит. Я пополнил запас патронов к моему пистолету-пулемету и запасся ручными гранатами. Стало темно, хотя и светила луна. Неожиданно началось… С криками "ура" на нашу позицию покатились массы русских. Прямой наводкой мы начали стрелять из гаубицы по этим массам. Но их было просто слишком много. Первые русские достигли наших позиций, и начался ближний бой - человек против человека. Наша гаубица еще стреляла, но нашу пехоту уже смяли. Скоро настал хаос: дошло до гранат и рукопашной. Ручные гранаты летали туда и сюда, хлестали выстрелы, кричали раненые. Мимо меня прорвались несколько русских. Потом бой начал стихать: русские частично пробились, а частично отступили. Мы прекратили стрельбу.
Я сел, прислонивший спиной к стене дома, и поддерживал одного нашего товарища, который умер у меня на руках. Наш шеф, обер-лейтенант Пюшель, потерял руку. Почти все мы были ранены, но у меня только поцарапало левую руку. То есть, нас было 5 человек у орудия, и я был единственный, кто не был тяжело ранен. Однако убит в нашей группе был только один человек. После того, как раненым была оказана помощь, воцарилось спокойствие, и мы свалились без сил и заснули в углу дома.
После рассвета мы осмотрели поле боя перед нашим домом. Мы нашли там около 70 мертвых русских: кажется, 72 человека. В этот момент появился командир полка. Я доложил, что произошло. Неожиданно он залез в сумку и вытащил из нее Железный Крест. Я встал по стойке смирно, и он повесил мне Железный Крест на грудь. Потом командир полка пожал мне руку и поздравил с наградой. Да, Железным Крестом 2-го класса я был награжден прямо на поле боя: такое право было у нашего командира полка.1 ноября я также получил Свидетельство Признания персонально от Главнокомандующего Сухопутными Войсками:

Я выражаю лейтенанту Вальтеру Хайнляйну, 5. АП 74, мое персональное признание за его выдающиеся заслуги в бою под Вязьмой 11-12 октября 1941 года.

Главнокомандующий фон Браухич.

В котле под Вязьмой находились более чем 300,000 русских солдат. До 14 октября продолжались их бешеные попытки вырвать из котла, в основном по ночам. Все наши силы были брошены на то, чтобы помешать им прорваться. Даже штабы были посланы на передовую. Теперь мы думали, что больше ничто не сможет нас остановить. Танковые корпуса под командованием генерала фон Витингофа, включавшие 2-ю, 5-ю и 11-ю танковые дивизии, двинулись на Москву. Мы продвигались вдоль железной дороги Смоленск-Москва, не встречая сопротивления противника, и 15 октября вошли в Гжатск, уже взятый 11-й танковой дивизией и дивизией "Дас Райх".
Я, как и прежде, участвовал в наступлении в качестве передового наблюдателя и находился на самом переднем крае. Наш авангард только успел окопаться недалеко от железной дороги, как из укрытия появились Т-34 и попытались нас уничтожить. Я стоял возле нашей 3,7-сантиметровой противотанковой пушки, которая открыла огонь по танкам. Я видел, как ее снаряды попадали в Т-34, - но без какого-либо результата! Они рикошетировали от брони и отлетали в сторону. В это время и возникло понятие "пушка для похлопывания по броне".
Теперь Т-34 ехал в мою сторону, потому что он заметил противотанковую пушку. Расчет пушки успел отскочить в сторону, и уродливое стальное чудовище поехало дальше. К счастью, у нас никто не погиб. Моя рубашка была полностью мокрой, хотя было ужасно холодно. Было ли мне страшно? Разумеется, было! Кому бы на моем месте не было бы страшно?
Т-34 превосходил наши танки. У нас были танки только с короткой пушкой: Pz.II и Pz.III. Т-34 превосходил их по дальности огня. Он мог нас уничтожить раньше, чем мы его. Он был трудным противником. Но у Т-34 был один недостаток: у него не было рации, и эти танки не могли друг друга защищать. На наших танках была рация, и они могли друг другу сказать: «опасность там или там». А Т-34 ехали, практически, навстречу своей гибели, потому что им не говорили, что там или там опасность.
Дальше дороги, по которым можно было ехать, закончились. Началась распутица. Мы постоянно останавливались. Потом пошел снег и начался гололед. Продвигаться вперед становилось все тяжелее и тяжелее. 17 октября мы достигли Порожья. Удары наших 4-й и 9-й армий очень ослабили русских, и казалось, что путь на Москву свободен.
Казалась, что воля к сопротивлению у русских подорвана: все новые части русских складывали оружие и сдавались в плен. Одно событие произвело на меня особенно сильное впечатление. Однажды днем неожиданно появился эскадрон русской кавалерии и атаковал нас с саблями наголо. Мы подпустили их на 400 метров и открыли огонь. Это был ад! Лошади падали вместе со всадниками или безумно метались по полю, это было ужасно. Только несколько русских смогли спастись. Они на лошадях атаковали наши танки! Почему они это сделали? Вероятно, там был комиссар.
В середине октября начались постоянные дожди. Липкая грязь сделала невозможным любое движение. Даже гусеничные машины и танки не могли двигаться. Погоде удалось сделать то, что не смогли сделать русское руководство и воюющие русские солдаты с их безнадежно огромными потерями - дождь остановил наше быстрое наступление!
Мы, разумеется, спрашивали себя: почему наше руководство не знало, что наступит зима, а перед ней распутица? Этот период продолжался с октября по ноябрь, пока не наступил мороз, и стало возможно продвигаться дальше. Снабжение можно было доставлять только на телегах или самолетами: оно стало скудным. Сухари и плавленый сыр стали нашей обычной едой. У местного населения тоже ничего нельзя было забрать, у них у самих ничего не было. Мы могли разжиться только парой картофелин, скота у них не было. Однако я не могу сказать, что русская погода была большим противником, чем русская армия. И то, и другое, было важно. Русские были храбрые люди.
Мы подошли к Московской оборонительной линии, которая проходила от Калуги через Бородино до Калинина. Сотни тысяч московских рабочих построили там современную оборонительную линию. Бетонные бункера, минные поля и противотанковые рвы преграждали все пути к Москве. Русские мины имели корпуса из дерева, - сапёры не могли их обнаруживать, и наши танки часто переворачивались или взлетали на воздух.
Для дальнейшего наступления из нашей 2-й танковой дивизии были выделены несколько боевых групп. Меня определили в качестве передового наблюдателя в боевую группу под командованием командира 3-го танкового полка подполковника Декера. Несмотря на непроходимую местность и плохие дороги, мы продвигались дальше вперед. Ужасные обстрелы вражеской артиллерии и «сталинских органов» остановили наше наступление. В нашей боевой группе были большие потери, но и у врага они тоже были большими, в том числе и от огня моих гаубиц.
«Сталинские органы» нервировали нас. Они приезжали на грузовиках, давали залп издалека, - и пока мы разворачивались, их уже не было. И был этот звук, «и-и-и-и-и-бум!» Мы их боялись. У их снарядов была большая взрывная сила, большая масса, - и у тех, кто под них попал, было мало шансов выжить. Мы достаточно часто под них попадали, но я обычно был в укрытии.
19 октября автомобиль подполковника Декера наехал на мину, он был легко ранен. По нам стреляла вражеская артиллерия, - и, к сожалению, попадала. Учащались и контратаки противника, - и нам надо было переходить к обороне. 25 октября я наступал уже в составе боевой группы под командованием Бака, двигающейся на Волоколамск. Сопротивление русских было очень сильным. Снова и снова нас обстреливали «сталинские органы». Мой дивизион полностью перешел к обороне. Немецкое наступление на Москву, начиная с середины октября, все более выдыхалось. Несмотря на огромные потери противника, его сопротивление становилось все сильнее.
5 ноября началось "Зимнее наступление" - решающее наступление на Москву. Начиная с этого момента, наши атаки все время сменялись контратаками русских, во время которых русские несли тяжелые потери, как в танках, так и в пехоте. Особенно хороша была наша противотанковая артиллерия. Наша новая 5-сантиметровая противотанковая пушка пробивала и Т-34, и впервые появившийся английский танк Марк 2 [сложно сказать, что имеет в виду автор: британские танки Mk.II не поставлялись в СССР и в любом случае были уже сняты с вооружения к 1941 г.]. Очень неприятными для нас были становившиеся все более частыми атаки самолетов типа "рата" [И-16].
17 ноября я поддерживал 7-ю роту 2-го пехотного полка у Голубзово. Атака была успешной, я лично принимал участие в ближнем бою. А 19 ноября опять был ближний бой у деревни Люблятино. Вместе с пехотой я шел в атаку на деревню под сильным стрелковым огнем. Мой радист ужасно долго устанавливал связь с батарей, но наконец связь была установлена, и я смог отдать первые приказы на открытие огня. Здесь я должен сказать, что наша рация была не только очень тяжелой, но и очень часто не работала. Или заканчивалась батарея, или по дороге была гора, или еще что-нибудь. Во время этого боя противник обстреливал нас из минометов, и один осколок разбил мой бинокль, второй легко ранил меня в руку, а третий в икру. Санитары меня перевязали. Этой бой принес мне черную нашивку за ранения и еще одну запись в список моих ближних боев. К сожалению, в этом бою погиб ефрейтор Зальб, брат моего бамбергского друга Ханца Зальба. Несмотря на огонь русской артиллерии 24 ноября был занят город Солнечногорск. До Москвы осталось 60 километров.

Битва за Москву.
Дальнейшее наступление 2-я танковая дивизия вела из Солнечногорска через Стеродальная-Озерецкое [7 км на северо-запад от Лобни по Рогачевскому шоссе] до Катюшки [сейчас район Лобни]. Моя часть, 2-ой дивизион 74-го артиллерийского полка, в боях участвовала не много, потому что наши танки из 3-го танкового полка и наша пехота (2-й и 304-й полки) подавляли всякое сопротивление противника.
В составе боевой группы мы наносили по противнику сковывающие удары. Наши машины мы маскировали белыми простынями. Русские были очень удивлены, когда мы наносили удары по неразрушенным деревням. В одной деревне у ручья стояли русские солдаты, которые как раз собирались мыться. Они не поняли, что мы немцы. Когда мы открыли огонь, они рассеялись. В большом доме за ручьем мы нашли кухню и большой котел с супом, еще горячим. Мы быстро съели по несколько ложек, но, к сожалению, нам надо было идти дальше. Хотя наше наступление здесь остановилось, мы оказали помощь другим нашим наступающим частям.
Мы снова и снова отбивали безнадежные танковые атаки русских, при этом мы обычно полностью уничтожали все участвовавшие в атаке танки. Я был восхищен моими товарищами, которые на самоходных орудиях модели 38 [Panzerjaeger 38] и с противотанковыми пушками калибра 3,7 и 5 сантиметров с безрассудной смелостью стреляли по русским танкам, хотя некоторые снаряды от них рикошетировали. Также выдвинутые в первую линию 10,5-сантиметровые гаубицы нашего 74-го артиллерийского полка достигали существенных успехов. Несмотря на это, преимущество врага в силах росло с каждым днем, уже хотя бы потому, что плечо снабжения у него было гораздо короче.
В начале декабря 1941 года мы достигли Пучки. А во время короткой остановки в одной деревне, мой радист нашел в темноте русский склад. Мы забрали себе маленькую бочку с маслом и коробки с кексами, загрузили их в броневик, и поехали в Катюшки. Пехота заняла оборону по краю деревни, а я, с моим радистом и водителем, разместился в доме. Оттуда открывался прекрасный вид через поля в направлении Москвы. Предположительно, в этот момент мы находились в 16 километрах от границы Москвы. Ночью мы ясно видели прожекторы московской противовоздушной обороны.
Вечером я пошел на позицию наших пехотинцев на краю деревни. В одном доме на столе стоял самовар с горячим чаем. Мы с командиром пехотинцев сели пить чай. Он сказал, что он пойдет в подвал, посмотрит, нет ли там какой-нибудь еды. Оказалось, что подвал был полон девушек, которые бежали из Москвы: они прятались в подвале от огня, наверху им было страшно. Командир пригласил их наверх, они поднялись, и мы сидели вместе, пили чай. Они были довольны, и мы тоже. Они могли немного говорить по-немецки, и мы беседовали: девушки рассказали, что уезжать из Москвы было запрещено, но они бежали, - потому что думали, что мы скоро будем штурмовать город. Мы смогли с ними хорошо поговорить, потому что некоторые из этих женщин немного говорили по-немецки.
Мой броневик я поставил под крышу сарая, и каждый час передавал сообщения о нашем положении. Первая ночь была спокойной. Утром мы съели кексы с маслом и установили на позиции наши 3,7-сантиметровые противотанковые пушки. Мы уютно устроились за столом, но тут меня ужаснул шум моторов. В окно я увидел, что на нас в большом количестве идут русские Т-34. К счастью, пехоты не было видно. По радио я немедленно сообщил о создавшемся положении в мою батарею и дивизион, и затребовал заградительный огонь. Один Т-34 появился на дороге прямо перед моим домом. Наша 3,7-сантиметровая пушка по нему выстрелила, но снаряд отскочил от брони. Началась гонка вокруг дома - танк двигался, чтобы обойти противотанковую пушку. Другой Т-34 заметил мой броневик в сарае. С короткой дистанции он выстрелил по броневику, затем таранил его и вдвинул вглубь сарая, - на броневик обрушилась крыша сарая, и так я остался без своего «танка», и дальше воевать мне стало намного труднее.
Теперь началась еще одна гонка вокруг дома – мы бежали, а за нами ехал Т-34. На втором кругу Т-34 застрял в болоте. Мы стреляли ему в башню из ручного оружия, и потом подорвали миной. Тем временем остальные Т-34 поехали по направлению к нашему штабу, но там их смогли всех уничтожить, потому что у них не было радио. Мой броневик, к сожалению, погиб, но второй атаки русских не последовало.
В следующие дни моя батарея обстреливала пригороды Москвы и вокзал в Лобне, где находился бронепоезд русских. Неожиданно пришел приказ отступать. «Это конец наступления на Москву?» - спрашивали мы себя. В полном порядке мы выступили в марш назад. Температура упала до -40 градусов. У нас не было никакой зимней одежды, она пришла позже, и в недостаточном количестве. Каждый день были обморожения. Масло в моторах замерзало, и они не заводились. Оружие отказывало все чаще. Водители танков и гусеничных машин заводили двигатели, разводя под ними костры, но это не всегда получалось. Бензин и дизельное топливо постепенно стали дефицитом, как и горячая еда. Когда еще продолжалось немецкое наступление, русские мобилизовывали все новые силы в своем бесконечном тылу. Их оборонная промышленность работала днем и ночью, и выпускала все новые вооружения. А нам откуда было получать снабжение? На таком расстоянии от Германии и при том, что партизаны постоянно разрушали железные дороги? Мы должны были постоянно помнить, что по нам могут выстрелить из любого дома и из-за любого дерева. Следствием этого нового положения был приказ с самого верха прекратить наступление на всех фронтах. Наступление на Москву окончательно закончилось крахом. Какой теперь был толк в том, что наша 2-я танковая дивизия подошла к Москве ближе всех?
Русские пытались измотать и затем уничтожить наши далеко продвинувшиеся танковые части. Они хотели взять в клещи и уничтожить всю группу армий "Центр". 6 декабря массы русских солдат и их новые танки начали наступление. Группа армий "Центр" должна была быстро реагировать. Мы должны были быстро отступать, неся высокие потери и теряя технику. Стоящая к северу от Москвы, исчерпавшая все свои силы 3-я танковая группа несла очень большие потери от сходящихся ударов русских. 6 декабря на немецкой стороне были отданы первые приказы на планомерный отход, с целью избежать окружения. 2-я танковая дивизия отошла к Солнечногорску. Первые дни мы отступали без больших потерь от врага, но имели большие потери от холода: как в живой силе, так и в технике и вооружении.
Тёплой одежды у нас было мало, мы были одеты еще в тонкую одежду. Это было тяжело, и тяжело было также передвигаться в глубоком снегу. Русские наступали, мы контратаковали и отступали, - все время надо было строить новые позиции, все новые и новые. Каждый должен был следить за товарищами: не появились ли у них белые пятна на коже, - обморожение. У многих были отморожены пальцы на ногах, - у нас было очень много потерь из-за обморожений, хотя мы растирали замершие места снегом. Мы натягивали пилотки на уши, но всё равно отмораживали уши. Мы отступали на лошадях, улицы были скользкие, наши танки скатывались в кюветы и мы должны были их там оставлять. Был такой момент, что у нас в дивизии остался только один танк: при том, что остальные не были подбиты, - они замерзли или остались стоять из-за погоды.
Нас вытеснили за Ламу и Русу. Мы вошли в деревню Гласово, засели в домах, - мороз был 40 градусов. Перед нами было белое поле, и вот на нём перед нами возникли русские солдаты в белых маскхалатах. Нас накрыл град разрывов «сталинского органа». Мы увидели примитивные пусковые установки на грузовиках. Они быстро меняли свое расположение, и нам не удалось их обстрелять. Наши пехотинцы подпустили врага на близкое расстояние и только тогда открыли огонь. Скоро вражеские крики "ура" смолкли. Холод сделал русское оружие непригодным для стрельбы и их пальцы больше не могли нажимать на курок. Было так холодно, что русские не могли стрелять; их заставляли идти в атаку, но нападавшие окоченели во время атаки. Это было поразительно. А мы сидели в теплых домах!
Отступление 1941 года от Москвы всё же не было бегством. Нет, все было хорошо организовано. Мы практически не сидели на одной позиции, все время переходили на новые позиции, двигались точно по плану и все время строили новые позиции. Мы всегда были уверенными в своих силах. К нам поступало новое оружие, было снабжение. Мы были уверенны, что отступление рано или поздно прекратится.
В это время Гитлер издал приказ о запрете отступать. Я о нём слышал, но наши командиры, наши генералы, привыкли воевать самостоятельно. Они не всегда делали то, что приказывали сверху, а исходили из обстановки. Между Гитлером и генералами часто были проблемы, - и как раз под Москвой генералы частью были другого мнения, чем Гитлер, - считали, что надо делать по-другому. Приказы сверху приходили, но они исполнялись частично и не всегда.
Между 8 и 10 декабря части 2-й танковой дивизии были в Солнечногорске, на расстоянии 60 км от Москвы. Отступление продолжалось, мы теряли все больше техники. Многие машины были брошены из-за нехватки горючего или скатывались в овраги, откуда не могли больше выехать. В середине декабря 2-я танковая дивизия твердо заняла позиции в районе Волоколамска, на которых смогла продержаться до начала января 1942 года. Помню, как мы несколько дней лежали в снегу в лесу, при температуре -40 градусов. Мы с вожделением ожидали прибытия зимней одежды, но сначала мы получили только лыжи. Это было хорошо, наше снабжение на лыжах доставляло нам еду в окопы. Но я на этих досках ходить не мог. К слову, у нас было нормально со снабжением алкоголем. Мы, например, захватывали целые ящики с водкой, но мы к ней даже не притрагивались. Нам выдавали французский коньяк, одну бутылку на 20-30 человек. Алкоголь не играл у нас никакой роли.
Для защиты от холода мы с моим радистом построили палатку из веток. Выкопать что-либо в земле было невозможно, земля промерзла. Воздействие русской авиации в этот период было очень малым: серьёзным оно стало намного позже. Но каждую ночь прилетал медленно летающий русский самолет, который освещал наши позиции прожектором и бросал бомбы. Из-за его оригинального звука мотора мы называли его «швейной машинкой». Ночью было слышно «плю-плю-плю», - и они бросали вниз бомбы. Однажды ночью настал и мой час. Послышался свист и прямо у входа в нашу "палатку" упала бомба. Несколько секунд я ждал, когда она взорвется, и наступит мой конец. Но ничего не произошло. Только через несколько минут я встал и посмотрел - это была бомба около одного метра длиной, она вертикально торчала из земли. Её заряд не взорвался. В очередной раз судьба обошлась со мной хорошо.
Рождество 1941 года мы отмечали, стоя на позиции. По нашему радио мы могли слышать немецкие радиостанции: например, радио Люксембург. Ночью, в полночь, там передавали «Лили Марлен», - мы слушали эту песню, и все плакали. Мы бы хотели, конечно, чтобы война закончилась. Мы все надеялись, что мы скоро вернемся домой, но...

Постоянные бои в качестве передового наблюдателя.
Сталин хотел развить успехи русской армии под Москвой и приказал русскому военному руководству начать новое наступление. Оно началось 7 января 1942 года. 9-я армия, в которую в этот момент входила наша 2-я танковая дивизия, стояла перед катастрофой. Русские удары были не только с фронта, были и глубокие обходы. Во время нового отступления 9-я армия была отброшена к Гжатску.
В январе 1942 года моя дивизия прикрывала дальнейшее отступление немецких частей. Как передовой наблюдатель я, вместе с несколькими пехотинцами и одной 3,7-сантиметровой противотанковой пушкой, получил задание расположиться на краю одной деревни, чтобы обеспечить отступление частей нашей дивизии. Вместе с пехотинцами я стоял на краю деревни возле крестьянского дома. Рядом с нами заняла позицию 3,7-сантиметровая противотанковая пушка, на случай танковой атаки противника. Было много снега. В бинокль я внимательно наблюдал за дорогой, ведущей из деревни. Вдалеке я заметил фигуры, одетые в белое, которые медленно продвигались в нашу сторону. Это была русская разведка.
Я приказал моим людям ни в коем случае преждевременно не стрелять, потому что я хотел застать русских врасплох и взять их в плен. У меня с собой был карабин: он был надежнее пистолета, и я с ним чувствовал себя уверенней. С напряжением я наблюдал за приближающимися русскими. Они приближались все ближе, и нас пока не заметили. Мы были в высшем напряжении, стояла полная тишина. К сожалению, у расчета противотанковой пушки сдали нервы, и они выстрелили по русским. Те, конечно, открыли ответный огонь. Я тоже выстрелил из карабина, - и получил удар в лицо. По моему рту и подбородку потекла кровь. Что произошло? Пуля попала мне в нос и оторвала кусочек ноздри! Русские отступили, а я наклеил себе пластырь и пошел дальше. Мне опять повезло: кровь текла, конечно, - но, в принципе, ничего не случилось. А если бы я по-другому повернулся бы, у меня бы не было головы! Этой же ночью мы оставили эту горящую деревню.
Во время отступления я был перегружен задачами. Как передовой наблюдатель я все время находился в какой-нибудь нашей части. Как только я возвращался из боя, меня немедленно отправляли в другую часть. Опасность была велика, потому что я постоянно ездил по лесам и полям с одним водителем и радистом, ночью и без света. Спать было невозможно. Иногда приходилось посылать вперед радиста с фонарем, чтобы он нашел дорогу.
Во время оборонительных боев важно останавливать вражеские силы на возможно долгое время. Мы опять остановились на оборонительной позиции. Перекрытые бревнами бункера защищали нас, по крайней мере, от легкой артиллерии. В ожидании вражеских атак я построил себе бункер за позициями пехотинцев. Вместе с моим радистом мы выкопали яму и перекрыли ее деревянными балками, которые мы взяли, разобрав деревянный дом. Как я уже сказал, перед нами были позиции пехотинцев. Как обычно, на нейтральной полосе я нашел определенные ориентиры, и пристрелял по ним мои гаубицы. Это означает, что я стрелял до тех пор, пока не начал попадать именно в эти точки. Это было очень важно, потому что при атаке противника мне не надо было по нему целиться, я сразу мог отдавать команду открывать огонь на поражение. При атаке широким фронтом я сразу мог открыть заградительный огонь, все предварительно намеченные цели при этом одновременно накрывались огнем. Этот подход особенно хорошо работал при ночных атаках.
С утра стал слышен громкий шум моторов: это было типично для начинавшейся танковой атаки. Я открыл интенсивный артиллерийский огонь по намеченным ориентирам. Я хотел спрыгнуть в окоп, но в этот момент прямо в нем разорвалась мина, и комья грязи полетели мне в лицо. Перед нами в своих окопах лежали пехотинцы и ждали начала атаки русских. Дело становилось серьезным. В момент, когда наша артиллерия прекратила огонь, русские танки покинули свои укрытия. За ними шла пехота. Когда они достигли точки, которая была у меня уже пристреляна, я приказал моей батарее открыть огонь. Снаряды завыли прямо у меня над головой и накрыли атакующих. Ехавший на русских танках десант спрыгнул с танков и начал искать себе укрытие. Наши снаряды накрывали русские танки, но они смяли нашу пехоту. Противотанковых пушек у нас не было. Превосходство русских было велико, они уже приблизились ко мне на опасное расстояние. Наши пехотинцы покинули свои окопы и бежали назад. Мне уже нельзя было там оставаться, и я тоже отступил назад, в деревню. Я не приказывал прекратить заградительный огонь, и моя батарея успешно стреляла по русской пехоте, которая осталась лежать в поле. Русские танки продолжали продвигаться по деревенской дороге к позициям нашей артиллерии. Но когда танки одни, без пехоты, этого недостаточно.
Возле меня появился Т-34, и я побежал налево, во двор дома. Там я нашел окоп, вырытый углом. Неожиданно танк повернулся и поехал прямо на меня. Он легко мог расстрелять меня из пулемета, но он хотел сделать лучше - размолоть меня гусеницами. Я спрыгнул в тот угол окопа, где танковые гусеницы не могли меня достать, в худшем случае они могли только переехать мои ноги. Но окоп был узкий, и гусеницы не смогли продавить его достаточно глубоко, поэтому мои ноги остались не раздавленными. Слава богу, танк не стал крутиться на окопе, а поехал дальше. Я был наполовину свободен и смог себя откопать, отряхнул с себя землю и побежал назад.
На краю деревни я увидел, как немецкая самоходка выезжает на улицу. Она остановилась возле меня и приготовилась вести огонь вдоль деревенской улицы. На улице появился русский танк, и остановился прямо возле самоходки, но не видел ее, потому что она была слишком близко. Самоходка его тоже не видела. Я помчался к самоходке, громко крича, чтобы они меня заметили, и показал им русский танк. Я кричал: «Туда посмотри! Сбоку!» Они увидели противника и начали поворачивать пушку для выстрела. Но пушка не могла повернуться на достаточный угол, у самоходок он был очень маленький, и они целились, поворачивая всю машину. Я дрожал от возбуждения: кто из них выстрелит первым? Наша самоходка повернулась, ее дуло смотрело прямо на русский Т-34, который стоял всего в нескольких метрах. Раздался выстрел, - попадание в русский танк, - и он немедленно загорелся. И тут же самоходке попали в бок и подбили! Меня срубило взрывной волной, так близко я стоял к самоходке. Много дней после этого, - целую неделю, - я практически ничего не слышал.
Остальные Т-34 выехали из деревни на открытую местность. Слева стояла батарея армейских 88-миллиметровых зениток. Это был прекрасный спектакль, когда все русские танки один за другим были подбиты и загорелись. Следующие вражеские танки ехали вслед за первыми, и также были подбиты: их никто не предупредил об опасности, потому что у них не было радиосвязи между собой. Еще несколько танков ехали по направлению к нашему штабу. Наши товарищи лихорадочно искали возможность спастись, и им пришлось спрятаться в выгребной яме, так что в этот день у нас также был повод для смеха. Когда танковая атака была отбита, наша пехота выскочила из окопов и атаковала оставшихся вражеских пехотинцев. В одну из следующих танковых атак русскому танку удалось прорваться к нашим орудиям. Он наехал на одно из них и на нем застрял. Неподвижный танк мы уничтожили в ближнем бою.
К середине января 1942 года новое русское наступление захлебнулось. 9-я армия в эти и последующие недели проявила нечеловеческие усилия в оборонительных боях, и оставалась господином положения даже при постоянных атаках противника. Нет, мы совсем не думали, что война проиграна, наоборот. Мы думали про Наполеона, - и тогда, и сейчас в России были грязь и мороз. Мы были убеждены, что если бы их не было, мы бы выиграли!
К середине февраля русские наступательные возможности были полностью исчерпаны. Фронты оставались на одном месте. С февраля по апрель 1942 года 2-я танковая дивизия в составе 9-й армии вела оборонительные бои в районе Ржева. При этом 3 марта 1942 года командиром дивизии стал генерал-лейтенант Фрайхерр фон Эзебек. С окончанием весенней распутицы дивизия получила короткую передышку и была выведена на отдых в район Белой. 23 марта 1942 года 74-й артиллерийский полк был переименован в 74-й танково-артиллерийский полк, вооружение при этом не поменялось.
Со 2 октября 1941 года по 10 июня 1942 года я непрерывно исполнял обязанности передового наблюдателя на переднем крае. За свои персональные достижения во время Зимней кампании 20 марта 1942 года я был награжден Железным крестом 1-го класса, а 22 мая 1942 года получил штурмовой значок. Кроме этого, я получил и «Медаль за зимнюю битву на Востоке». Ее называли «Мороженое мясо». Она не особенно ценилась среди нас, офицеров. Через несколько дней после этого я смог поехать в отпуск.

Новые задания.
11 июля 1942 года меня назначили адъютантом 1-го дивизиона 74-го танково-артиллерийского полка. Я заменил моего друга, обер-лейтенанта Ханса Магольда, которого назначили командиром батареи штурмовых орудий. Позже он, к сожалению, погиб. Он с радостью передал мне свой адъютантский аксельбант. Моим командиром стал капитан Шефер, который командовал 1-м дивизионом с января 1942 года.
Моей задачей теперь было, прежде всего, освободить командира дивизиона от второстепенных дел и всячески его поддерживать. Кроме этого я должен был передавать приказы в батареи, принимать сообщения о положении и вести дневник дивизиона. Случались ночи без сна, потому что командиры батарей должны были ежечасно сообщать о своем положении. Важные сообщения докладывались дальше в полк.
Однажды мне надо было передать в полк одно из таких важных сообщений. Их нельзя было передавать ни по радио, ни по телефону, чтобы русские не могли их перехватить. У нас был так называемый русский "желающий помочь", сокращенно "хи-ви", и у него была лошадь. «Хи-ви» был, обычно, один человек на батарею. Он приносил питание на позиции и был на посылках, как-то помогал. Оружия у него не было. И вот я забрал у него лошадь и поехал в штаб полка на лошади. Это была обозная лошадь, верхом на ней ездили в первый раз. Русские меня заметили, и по дороге и туда и обратно обстреляли из минометов.
После оборонительных боев в районе Белой, которые продолжались до конца июня 1942 года, в начале июля к югу от Белой началось большое немецкое наступление, с целью укрепить положение на Ржевской дуге. После этих боев 2-я танковая дивизия была переведена в район Смоленска на отдых. 3 августа 1942 года 2-я танковая дивизия получила приказ маршем перейти в Юхнов, а еще днем позже - приказ перейти в Вязьму, в район севернее Гжатска, в Карманово. Здесь русским удался большой прорыв, и 2-я танковая дивизия снова участвовала в тяжелых оборонительных боях.
В начале августа капитан Шефер был в отпуске и 1-м дивизионом командовал капитан Лаватш. В эти дни русские большими силами атаковали наши позиции. Их атаки отбивались, прежде всего, прицельным огнем нашей артиллерии. Я стоял рядом с капитаном Лаватшем, который руководил огнем нескольких батарей. Стволы наших орудий от постоянной стрельбы раскалились докрасна, и мы должны были охлаждать их мокрыми тряпками. Грузовики снабжения постоянно подвозили новые снаряды. Неожиданно вражеский снаряд разорвался на крыше дома, возле которого мы стояли, и капитану Лаватшу осколком выбило глаз. Мне опять повезло, меня не ранило, - и я управлял огнем целого дивизиона, пока командованием им не принял обер-лейтенант Ханс Эндрес. К сожалению, у нас тоже были большие потери. Погиб обер-лейтенант Тамиш, командир 2-й батареи, а многие товарищи были ранены.
Для лучшего понимания и более детального взгляда на эти бои далее приводятся отрывки из отчета лейтенанта Имхофа из 1-го дивизиона 74-го танково-артиллерийского полка:

Когда мы 3 августа 1942 года отправились из района отдыха под Смоленском, стало понятно, что нам предстоит участвовать в наступлении в районе Юхнова.
Но уже ночью с 4 на 5 августа 1942 года наше задание поменялось. Нашей текущей целью стало Карманово. 5 августа после обеда мы, колесные части нашей дивизии, проехали Гжатск, - и к вечеру достигли района южнее Карманово. Гусеничные части нашей дивизии были уже там.
В этой, уже знакомой нам, местности, мы встретили дождь и грязь. 6 августа ранним утром пришел приказ, занять позиции на высотах южнее Овсяники, послать передового наблюдателя в Воскресенское, и артиллерийское отделение связи [A.V.Kdo.] в Старое Устиново, с предварительным докладом полковнику фон Гоерне в Боры. Я прибыл в Боры в 9:00. Ситуация была следующая: с Воскресенским связи нет, Старое Устиново сдано на рассвете. 2-й дивизион 304-го танково-гренадерского полка вместе с частями 36-й пехотной дивизии отступил на северную опушку леса, на километр южнее Старого Устиново, и удерживает там дорогу с обеих сторон. Передовой наблюдатель 1-го дивизиона 74-го танково-артиллерийского полка отправился туда. Враг наступает из леса северо-западнее Боры. В 10:00 появился капитан Лаватш. Полковник фон Гоерне приказал наступать на Старое Устиново, после того как высоты вокруг Боры были заняты, и в лесу севернее от них не осталось немецких войск. Начало атаки было поставлено в зависимость от готовности открыть огонь 1-го дивизиона, - две батареи которого находились на марше на огневые позиции на высотах южнее Боры. Около 12:00 была доложена готовность открыть огонь. После 13:00 началась атака, но, несмотря на отличную стрельбу артиллерии (участвовало 3 передовых наблюдателя), около 18:00 атаку пришлось прекратить. Ввиду сильного сопротивления врага было приказано отступить на позиции, которые мы занимали перед атакой. Отступление из леса артиллерийским огнем прикрывал капитан Лаватш. Он лично управлял огнем по появлявшимся в лесу русским, и действовал особенно успешно.
Вечером командование боевой группой принял на себя полковник Люббе. Он приказал удерживать Боры до 22:00, а на ночь отступить на высоты южнее Боры. Несмотря на дождливую ночь, очень сильным было воздействие вражеских самолетов. Приказ на рассвете был: «Отступить и занять позиции западнее и севернее Кривзы, поля севернее Сталино и северо-восточней Бябинки с открытым правым флангом. Артиллерии занять позиции вокруг Сухарево, Ковалики до Отосяники. Наблюдательные пункты - в Кривзы, Сталино, Рябинки, передовых наблюдателей на позиции».
7 августа был оборонительный бой, который вела в основном артиллерия. Теперь нашему дивизиону подчинялись 5 батарей, включая 8-ю батарею 74-го танково-артиллерийского полка и 3-ю батарею 36-го артиллерийского полка. Капитан Лаватш великолепно управлял огнем. Врагу нигде не удалось прорвать нашу линию обороны, до того момента, пока он не обнаружил наши открытые фланги.
Еще до обеда, когда наша пехота еще окапывалась, наш дивизион с высот южнее Боры вел огонь по большим количествам наступающих русских, и вынудил их повернуть. После обеда у Кривзы появились вражеские танки. Для них у нас были приготовлены самоходные орудия и танковая рота Вайденбрюка. В эти дни командование боевой группой принял полковник фон Гоерне, а дивизией полковник Люббе, потому что командир дивизии генерал-лейтенант фон Эзебек был ранен во время авиационного налета.
8 августа: прежде всего оборонительный огонь по скоплениям пехоты и танков. Сильный русский минометный огонь. Русские атаки прежде всего с направления хутора. Огромное количество выстрелов нашего дивизиона. Снабжение работало хорошо, несмотря на плохие дороги. Каждый штаб старается обеспечить свою артиллерию снарядами, но в этих боя от артиллерии зависело особенно много.
9 августа: многочисленные атаки танков, как на дороге Боры-Кривзы, так и перед Сталино. Танковую роту Вайденбрюка, размещенную в Сухарево, в зависимости от обстановки переводили на тот или другой участок фронта. Местность была очень тяжелой. Танковая рота сильно помогала, как и самоходные орудия. На всякий случай, в качестве противотанковых пушек с северо-востока были поставлены легкие полевые гаубицы модели 18 [105-миллиметровые], - а именно, между Сталино и Рябинки.
Начиная с 8 августа русские атаковали также у Гладкое, - там также находился передовой наблюдатель, и недалеко был наблюдательный пункт 3-го дивизиона 74-го танково-артиллерийского полка. Оборонительный огонь артиллерии отбивал все атаки русских. Вечером на правом фланге боевой группы возник кризис, вызванный тем, что противник нащупал слабую точку и через лес продвинулся к югу. Разведка и контратака с участием бронетранспортеров отодвинула русских несколько назад. После этого, ближе к вечеру, мы так же, из предосторожности, ввели в бой танки. Земля была болотистой, и они повернули обратно, но несколько танков все-таки застряло. Разворот танков панцер-гренадеры на правом фланге восприняли как знак отступления, и вечером линия фронта проходила по восточной окраине Рябинок.
Огонь вражеской артиллерии и минометов в течение всего дня причинял нам существенные потери, особенно на наблюдательных пунктах. Погиб обер-лейтенант Тамиш, командир 2-го дивизиона 74-го танково-артиллерийского полка. Многие опытные радисты также погибли или были ранены.
10 августа: Круглосуточный, днем и ночью, оборонительный огонь нашего дивизиона и частей тяжелого дивизиона. В ночь на сегодня из-под Нового Трупня был переведен 3-й батальон 87-й дивизии, чтобы удлинить наш правый фланг. Сегодня с утра была атака с целью вернуть старые позиции. После артиллерийской подготовки, проведенная около 12 часов атака удалась. Мы вернули нашу старую позицию, за исключением нескольких бункеров.
Около 15 часов - мы не поверили своим глазам! - пехотинцы 3-го батальона 87-й дивизии оставили свои позиции, хотя по ним даже особенно не стреляли. Мы немедленно открыли артиллерийский огонь чтобы спасти ситуацию. Огонь вражеской артиллерии и минометов по Рябинкам. Капитан Лаватш ранен осколком в левый глаз. На грузовике его отвезли в тыл. Огнем управляет лейтенант Хайнляйн. Наши наблюдательные пункты находятся в прежних местах и образуют сеть сопротивления, прежде всего у обер-лейтенанта Лауэрманна из второго дивизиона 74-го танково-артиллерийского полка. Восточнее Сталино свои позиции все еще удерживают К2 и 2-й батальон 304-го полка. Бежавшие гренадеры были частично пойманы у реки южнее Рябинки, и, совместно с оставшимися в Рябинках солдатами, были посланы в контратаку. Эта контратака поддерживалась всеми средствами. Все офицеры 1-го дивизиона, за исключением лейтенанта Хайнляйна, который управлял огнем, также пошли в контратаку. Контратаку прикрывали наши танки. Русское пулеметное гнездо, с тремя пулеметами, укрытое в низине, стреляло очень хорошо, и вызвало болезненные потери в рядах 1-го дивизиона. Лейтенант Хетцер погиб, мастер-радист Вайс и многие другие были ранены. Пулеметное гнездо русских было наконец-то уничтожено в ближнем бою, и это обеспечило поражение русских: никто из них назад не вернулся.
При этой контратаке в Сталино также было уничтожено несколько Т-34. Еще ночью фронт переместился назад, к линии южная часть Кривзы – это южная часть Сталино. Рябинки оставались в качестве плацдарма. Этой же ночью командование дивизионом принял старший лейтенант фон Йордан. Штаб боевой группы и штаб дивизиона находились в Сухарево.
11 августа: отражение дальнейших атак. Вечером занятие высот южнее Рябинки. Великолепный огонь двух выдвинутых вперед легких полевых гаубиц модели 18.
В ночь на 12 августа - отступление перед противником. На рассвете боевая группа заняла позиции сразу севернее Овсяники. Штаб боевой группы и штаб дивизиона находятся на просеке в лесу на дороге в Карманово. Артиллерия заняла позиции вокруг Карманово. Передовые наблюдатели остаются в тех же частях, в которых они были раньше. Наблюдательные пункты южнее и в Овсяниках. Сильный вражеский минометный огонь по Овсяникам.
13 августа: тяжелые оборонительные бои за Овсяники, с использованием всех видов оружия. В ночь на 14 августа - отступление перед противником. Занятие новой линии фронта в лесу. Линия фронта идет от Яузы с востока на запад через обе железные дороги, потом южнее Ясной Поляны до высоты 208,7. Там она переходит в участок боевой группы Бишофсхаузена. Здесь враг действует, прежде всего, минометами, и наносит ими очень большие потери танковым гренадерам. Также множатся потери в 1-м дивизионе. Все наши батареи стреляют великолепно, несмотря на тяжелые условия. Снова все сначала - новые оборонительные бои на новой позиции. Артиллерийское отделение связи [A.V.Kdo.] находилось при 1-м батальоне 87-й дивизии, который выделил роту саперов для занятия обороны западней западной взлетно-посадочной полосы. Там же находились наблюдательный пункт 1-го дивизиона, передовой наблюдатель 9-го дивизиона, наблюдательный пункт 3-го дивизиона 74-го танково-артиллерийского полка и передовой наблюдатель батареи тяжелых орудий [s.I.G.] 703-го пехотного полка. В то время как передовой наблюдатель 1-го дивизиона 74-го танково-артиллерийского полка находился между двумя взлетно-посадочными полосами в 3-м батальоне 87-й дивизии, передовой наблюдатель и наблюдательный пункт 2-го дивизиона 74-го танково-артиллерийского полка находились справа от взлетно-посадочной полосы.
15 августа: начался дождь и превратил все в болота и топи. Все промокли до нитки. По причине погоды вопрос снабжения встал очень остро. Артиллерия многократно в течение дня била по изготовившимся к атаке частям русских и принесла нам некоторое облегчение. Вражеские танки были уничтожены на обеих взлетно-посадочных полосах.
16 августа: артиллерийское отделение связи [A.V.Kdo.] перешло к штабу боевой группы, который находился у высоты 209,7, севернее Карманово. Штаб дивизиона находился в 500 метрах южнее Кармановского лесопильного завода. Каждый день сильные атаки в разных местах.
С 17 по 21 августа: дальнейшие тяжелые оборонительные бои.
21 августа: 2-й дивизион 74-го танково-артиллерийского полка понес болезненные потери в офицерах и радистах. Обер-лейтенант Бухенау, командир 2-го дивизиона 74-го танково-артиллерийского полка, обер-лейтенант Лауэрман и обер-лейтенант Блок были ранены. Командиром 1-го дивизиона 74-го танково-артиллерийского полка стал обер-лейтенант Эндерс. Через несколько дней прибыл отозванный из отпуска командир 1-го дивизиона капитан Шефер. В ночь с 21 на 22 августа - отступление перед врагом. Передовые наблюдатели 1-го, 2-го и 3-го дивизионов оставались в трех выделенных для прикрытия отхода боевых группах, которые на высотах на старых позициях до рассвета прикрывали обе взлетно-посадочные полосы и дорогу от Ясной Поляны до высоты 209,7. Причиной отступления было очень сильное давление врага на боевую группу Бишофсхаузена. Вечером 21 августа позиции артиллерии были переведены в район Спасское. Штаб дивизиона находился юго-западнее от Спасское. Артиллерийское отделение связи [A.V.Kdo.] находилось в Карманово у майора Цогбаума, в батальоне саперов 36-ой пехотной дивизии. Ему, вместе с батальоном Миклея [Hubert Mickley], была поручена оборона Карманова. Им были приданы зенитки, танковая рота Вайденбрюка, и еще одна рота из К2.
22 августа: оборудование позиций от Котиково по северной окраине Карманово и Рощицино, западная окраина Рощицино до дороги из Карманово на запад. Сильный огонь вражеской артиллерии. Все атаки были отбиты. Можно было надеяться удержать Карманово еще один день. Наблюдательные пункты 2-й, 3-й, 8-й и 4-й, передовые наблюдатели 1-й, 2-й, 3-й, 4-й, 8-й и 9-й батарей находятся в Карманово и вокруг него. Все превосходно стреляют. Все докладывают о вражеских целях. Посыльные, телефон и радио работают превосходно. После обеда, в 16:00, слабые силы врага прорываются на западные позиции, сильные звуки танковых моторов указывают на возможную ночную атаку с целью расширить захваченные позиции с помощью танков. Предпринята контратака силами наших небольших резервов, посыльных и одного взвода танковой роты Вайденбрюка. Ночью Рощицино сдано и проведена подготовка к сдаче Карманово. Передовые наблюдатели остаются в обеспечивающих отход частях.
23 августа поступил приказ отойти на линию Спасское; танки и батальон Миклея на рассвете на южной окраине Карманово обеспечивают отход. Около 9:00 последние части, под надёжным прикрытием обер-лейтенанта Вайденбрюка, очищают Карманово и занимают позицию у Спасского. При этом обер-лейтенантом Вайденбрюком уничтожены 5 из 6 атаковавших русских танков.
Штаб дивизиона находится в Чуйково. Сильный огонь из Кнашое и Попово. Враг собирает силы в Попово. Наша артиллерия удачно стреляет по обоим этим населенным пунктам. Вечером пришел приказ из боевой группы - пропустить батальоны Цогбаума и Миклея через окончательную линию фронта. 24 августа все части находились на новой линии фронта, после обеда наблюдательные пункты и передовые наблюдатели заняли свои позиции.

Многократно упоминавшийся в детальном отчете лейтенанта фон Имхофа об оборонительных боях в районе Карманово в августе 1942 года обер-лейтенант Вильгельм Вайденбрюк получил 18 сентября 1942 года за эти бои Рыцарский Крест. Его 5-я рота 3-го танкового полка, совместно с 7-й ротой, уничтожила за это время в тяжелейшей лесной местности 88 танков противника. В дальнейшем, 16 ноября 1944 года, будучи уже майором и командиром 104-го танкового батальона, Вайденбрюк получил и Дубовые Листья к Рыцарскому Кресту.
Тяжелые оборонительные бои с отступлениями в районе Карманово продолжались для 2-й танковой дивизии до декабря 1942 года. Потом дивизию, в качестве «пожарной команды» бросили на участок севернее Сычевки, где она также выдержала тяжелейшие оборонительные бои на морозе до 40 градусов. Во время этих боев фронт снова удалось укрепить.
В конце февраля части 2-й танковой дивизии были сняты с фронта; началось так называние "движение буйвола" [проводившаяся в марте 1943 года операция германских войск отводу 9-й армии и части 4-й армии из района Ржевского выступа]. Ржевская дуга была планомерно очищена.
С января 1943 года 1-й дивизион 74-го танково-артиллерийского полка возглавил капитан Ханс Эндерс. А меня 1 февраля 1943 произвели в обер-лейтенанты. Я до сих пор горжусь характеристикой, которую мне тогда выдал мой тогдашний командир полка полковник Фабиунке:

Характеристика от 1 марта 1943 года на лейтенанта Вальтера Хайнляйна.
Почти сформировавшаяся личность. Открытый, честный, жизнерадостный характер. Достаточные командные качества. Убежденный национал-социалист. Очень храбрый. Хорошие духовные наклонности. Хорошие достижения. Здоров. Занимается спортом. Среднего роста, худой, военного вида.
Сильные стороны: усердный, энергичный, надежный, находчивый и молчаливый.
Слабые стороны: нет.
Общая оценка: выше среднего.

Командир полка полковник Фабиунке.

В середине января я был представлен к значку за ближний бой, но награда нашла меня только 30 октября 1943 года. Во время отступления из Ржевского выступа я вновь участвовал в боях в качестве передового наблюдателя. Приведу один пример, - хотя во время отступления такое происходило тысячу раз. Я снова был прикомандирован к пехотной роте моего друга капитана Генриха Флекенштайна, для прикрытия дальнейшего отступления у Ржева. Был мороз 40 градусов и снег в метр глубиной. Едва я, с моей батареей, занял высоту, как уже появились первые коричневые фигуры. Наша пехота только окопалась в метровом снегу, как среди нас разорвались первые снаряды. Появлялось все больше русских, и становилось понятно, что эти массы мы остановить не сможем. Я отдал приказ открыть заградительный огонь, но вскоре должен был последовать за общим отступлением. Мы отступали по бездорожью, по открытой местности, под стрелковым и артиллерийским огнем противника. Сначала мы еще могли нести наших раненых товарищей на брезенте, но скоро наши пробивавшиеся через снег пехотинцы потеряли силы. Вследствие этого дальше пошли только способные передвигаться самостоятельно, но и они были изнурены до изнеможения.
Полностью промокшие от пота, мы, вместе с остатками пехотной роты, дошли до небольшого леса. Там меня, слава богу, ждал «мой верный танк», в который я не влез, а буквально упал. Переодеться возможности не было, и я держался в коробке из промерзшей стали. Несмотря на это, я не заболел! Пехотинцам было не лучше. Вернувшиеся пехотинцы тоже искупались в собственном поту, и в их броневиках у них тоже не было возможности переодеться.
Я хочу привести еще один пример, который демонстрирует дисциплину и послушание до самой смерти. После тяжелого ближнего боя в одной деревне наши пехотинцы должны были на ночь отступить и сдать позиции. Один вахмистр, который вместе с радистом был придан этой части для поддержки в качестве передового наблюдателя, тоже должен был отступить вместе со всеми. Под сильным огнем атакующих русских радист должен был оставить тяжелую ранцевую рацию. При потере рации нужно было докладывать наверх. Проводилось расследование, при каких обстоятельствах рация была потеряна, и были возможны очень строгие наказания. Чтобы этого избежать, мой командир Ханс Эндрес решил вернуть рацию обратно. Вместе с этим вахмистром он сел в открытый сверху броневик и поехал обратно в деревню искать рацию. Была ночь, когда они вдвоем исчезли в деревне. Достигнет ли успеха эта "команда поездки на небо"? Наконец броневик вернулся. Мой шеф выпрыгнул из него сам, а вахмистра нам пришлось вытаскивать. Мы положили его в доме на столе, раздели, - оказалось, у него было сквозное ранение в легкое. Мы его перевязали, но сразу после этого он умер.
Я тогда спрашивал себя: стоит ли человеческая жизнь меньше, чем рация? Но здесь замечательно то, что мой командир не приказал вахмистру вернуть прибор, а, - в пример нам, - сам рисковал своей жизнью. Таким он был всегда, мой командир Ханс Эндрес.
В марте 1943 года наши части, - точнее то, что от них осталось, - оставили Ржевскую дугу и, планомерно отступая, достигли Вязьмы. Еще дальше назад, между Смоленском и Витебском, нас "освежили". Этим словом обозначалось пополнение людьми, вооружением и машинами. Южнее Орла 3-я танковая дивизия получила новые танки Pz.IV, пехотинцы - новые броневики, а мы - самоходные орудия "Хуммель" и "Веспе".
«Веспе» - это смонтированная на шасси танка Pz.II 10,5-сантиметровая гаубица, открытая сверху, но защищенная броней с боков. Эта броня защищала от стрелкового оружия. Шасси «Веспе» было чуть-чуть слабовато, - но лично у меня они не ломались. А «Хуммель» - это то же самое, но с 15-сантиметровой гаубицей. Максимальная дистанция стрельбы составляла около 12 километров. Каждая батарея получила по 4 самоходных орудия. 1-я и 2-я батареи были оснащены «Веспе», а 3-я батарея получила «Хуммель». Для подвоза боеприпасов служили так называемые «Муни-Веспе» и «Муни-Хуммель» - те же самые машины, но без орудий. Командиры батарей получили командирские танки - нормальный танк Pz.III, но без пушки. Стоп, пушка все-таки была, но она была из дерева! Враг не должен был понять, что это командирский танк. Внутри танка места для боеукладки не было, оно было заполнено радиостанциями и оптическим прибором в башне. Это была выдвигаемая подзорная труба, похожая на перископ подводной лодки. Особенно сильное увеличение позволяло лучше наблюдать. Передовые наблюдатели также получили такие танки.
Начиная с этого момента, мы были полностью мобильны и могли применяться для стрельбы прямой наводкой: например во время танковых атак или вместе с броневиками. В следующие годы это новое вооружение показало себя с самой лучшей стороны, даже когда возможности для самообороны были в дефиците. Позже командирские танки также получили пушку. Получив новое оружие, - «Веспе», «Хеммели», Pz.III, Pz.IV, «Пантеры», «Тигры», - мы думали, что сейчас мы все-таки сможем победить.

Операция "Цитадель".
С 17 апреля до 4 июля 1943 года, после так называемого "освежения", мы являлись армейским резервом в районе Орел-Кромы. Мы принадлежали 9-й армии под командованием генерал-полковника Моделя. За эти недели мы хорошо отдохнули; наконец-то, после долгого времени, у нас была нормальная еда из полевой кухни. Кроме горохового супа с хорошим куском мяса или сарделькой я получал мое любимое блюдо: рис с шоколадом. Мы много занимались спортом, устраивали соревнования, - в том числе по стрельбе. Но после соревнований по стрельбе из пистолета я понял, что если дело станет серьезным, мне лучше будет не стрелять, а бросить пистолет в противника.
К началу наступления мой дивизион (1-й дивизион 74-го танково-артиллерийского полка) вместе с частями 9-й танковой дивизии находился во втором эшелоне. Перед нами наступали 20-я танковая и 6-я пехотная дивизии. Наступлению предшествовала артиллерийская подготовка и атаки авиации. Но как раз тогда, когда мы готовились к атаке, русские провели свою собственную артподготовку. У нас основная часть людей была уже готова к атаке, и мы понесли приличные потери и в технике, и в людях.
Я сидел в командирском танке (это был танк Pz.III) вместе с моим командиром капитаном Хансом Эндресом. Капитан Эндрес сидел в башне и наблюдал в свой бинокль, а я сидел под ним, у башенной подзорной трубы. Вместе с новыми «Тиграми» и «Пантерами», а также танками Pz.IV, мы пошли в атаку. Стреляя из всех орудий, танки и наши самоходки оттеснили русскую пехоту на несколько километров. Сначала мы встретили лежащих в окопах русских пехотинцев, которых можно было легко переехать. Но потом мы встретили настолько серьезную оборону, что наше наступление захлебнулось. В особенности трудным орешком были закопанные в землю танки и орудия, а также новые русские самоходные орудия с 12,2-сантиметровой пушкой, - они и остановили наше продвижение. Русские часто окапывали танки до пушки, а мы вообще никогда не окапывали.
Под Курском мы практически атаковали в одной линии с танками. У нас было преимущество перед простой артиллерией: мы могли двигаться, и при атаке мы шли вместе с танками, стреляя прямой наводкой. Но сходу мы не стреляли.
Разумеется, капитан Эндрес давно открыл огонь по врагу, но в этом аду он не мог найти разрывы собственных орудий. В мою подзорную трубу с сильным увеличением я мог видеть немного больше, чем он в свой бинокль. Перед нами и возле нас некоторые танки уже начинали гореть. Бронетранспортеры взрывались, и пехота бежала от горящих машин. Русская артиллерия действовала массировано, у нее там были оборудованные позиции. Противотанковая артиллерия тоже была ужасно сильная.
Мы стояли на холме и наблюдали за событиями. Первые танки уже потянулись назад, в дыму от их горящих соседей. Со страхом я ждал, что мой командир также отдаст приказ отступить, но нет, он сказал: "Мы, с нашим командирским танком, не можем отступить, - мы должны быть примером для всех остальных!" Мы не долго ждали: возле нас начали рваться снаряды тяжелой артиллерии. В мою подзорную трубу я скоро обнаружил русские пушки, которые стреляли по нам. В это трудно поверить, но я видел, как снаряд покидает ствол: это возможно, только если стоять прямо на линии выстрела. Разрывы снарядов раздавались все ближе к нам, было понятно, что русские стараются попасть именно по нам. Один снаряд со страшным звуком разорвался прямо возле нас. Мой командир закричал: "Теперь наша очередь!" И только теперь он отдал приказ отступать. Это была действительно последняя секунда, - следующий снаряд взорвался точно в том месте, на котором мы только что стояли.
Это был ад! В воздухе были тысячи самолетов, - тысячи! Там шли воздушные бои. На земле с одной стороны были мы со своими танками, а с другой противник со своим оружием, - прежде всего артиллерией. У русских было много пушек, которые могли уничтожать немецкие танки. Наши танки частично застревали в грязи и в болотах. Русские стреляли с высот из окопанных самоходных артиллерийских установок, открытых сверху. Я помню, как ехал в центре строя в танке вместе с моим командиром, и как его адъютант наблюдал за полем боя. Наши танки справа и слева от нас были подбиты, наши самоходки застряли в грязи. Мы тоже стреляли из наших орудий, но ничего не было понятно, - из-за дыма и грохота стрельбы мы не могли ни определить цели, ни передать команду. То, что там было, было безумием!
Эти бои продолжались таким же образом и с такой же интенсивностью и в следующие несколько дней. Потом пришло сообщение: погиб обер-лейтенант Грюндель, командир 2-й батареи! Капитан Эндрес немного подумал и дал мне приказ: "Хайнляйн, с этого момента вы принимаете 2-ю батарею!" Я спросил: «Где и как мне это сделать?» Эндрес ответил: "Выпрыгивай и ищи командирский танк с передовым наблюдателем". Мы стояли посреди системы окопов русской пехоты. По рации командирский танк 2-й батареи был поставлен в известность, что я иду, и Эндрес дал приказ взять меня в танк.
Я открыл боковой люк, выбросил мой пистолет-пулемет и выпрыгнул из танка. Перед нами в окопе было русское орудие, которое мы переехали. Теперь я стоял один в высокой траве под градом выстрелов, и вокруг были русские. Стреляя вокруг себя, я искал командирский танк, и испытал большое облегчение, увидев его. Люк открылся, и я вскарабкался в танк. И что теперь? Вместе с нашими оставшимися танками мы снова вступили в бой, хотя еще несколько наших танков были подбиты.
Я немедленно отдал приказ на открытие огня теперь уже моей батарее «Веспе». Но в этом аду я не мог найти «мои» разрывы, даже когда приказал стрелять дымовыми снарядами. В небе надо мной я видел много воздушных боев, а вокруг нас разрывались снаряды дальнобойной артиллерии. Я думаю, что это были или 12,2- или 15-сантиметровые «толстые гостинцы». Попадание такого снаряда мой танк я не пережил бы. Теперь я попытался найти вражескую артиллерию или какую-либо другую цель, но в толкотне боя это было просто невозможно. И в этот день решающий прорыв нам не удался. Все это больше не имело смысла - битва была проиграна.
Наше наступление было подготовлено, но помешала Африка, - эти два наступления были в одно и то же время. Мы думали, что мы победим в Африке, и переведем наши части в Россию, для наступления под Курском. Но этого не получилось. Нам пришлось забирать части из России, чтобы помочь в Африке.
На следующих страницах полностью приводится отчет 1-го дивизиона 74-го танково-артиллерийского полка, датированный 9 июля 1943 года:
5 июля 1943 года:
В 4:30 дивизион открыл огонь по указанным площадям и точкам. В 6:30, с началом атаки 6-й пехотной дивизии, - вновь открыл огонь по позициям пехоты в 500 метрах к северо-востоку от Ясной Поляны. Израсходовано 4 боекомплекта. Атака пехоты развивается хорошо. Сильное сопротивление врага на восточной и северной опушках леса западней Ясной Поляны. Огонь дивизиона по этим опушкам. Передовые наблюдатели поддерживают атаку 1-го и 2-го батальонов 18-го гренадерского полка; артиллерийское отделение связи в 18-м гренадерском полку постоянно передает местонахождение передовой линии по телефону и радио. Дивизион продолжает вести огонь по квадратам 1030 и 1032.
В 7:50 смена позиций 1-й и 2-й батарей, 3-я батарея продолжает поддерживать атаку.
Командир 3-й батареи на танке Pz.III сопровождает продвижение «Тигров». Командир дивизиона и командиры 1-й и 2-й батарей на танках Pz.III поддерживают атаку, которая достигла уже квадрата 1012. Сопротивление врага в квадратах 1011 и 1029 в целом сломлено.
В 8:30 с востока взят Подолян. Враг отходит юго-запад. Дивизион подавляет отступающих пехотинцев. Смена позиций дивизионом в квадрат 1044.
Огонь вражеской артиллерии на правом фланге. Дивизион передвигается дальше вперед вместе с «Тиграми» и самоходными орудиями через квадраты 1057, 1058 до квадрата 1088. Огонь вражеской противотанковой артиллерии из квадратов 1111 и 1112. Сильное сосредоточение врага в квадратах 1111 и 1112. 25 - 30 вражеских танков едут по высотам южнее квадратов 1111 и 1112, с ними 6 грузовиков с пехотой и 4 многоствольных реактивных установки. Огневые налеты дивизиона по лесу в квадрате 1112 и по его восточным опушкам.
В 11:30 наши сосредоточившиеся для атаки части разбиты. Оттуда никто не вернулся. Отступление до 1058.
В 17:30 наступление до высоты в 500 метрах севернее 1107. Сильный огонь вражеской артиллерии из 1110 и 1111. Дивизион обстреливает движущегося врага в Саборовке и подавляет высоты 238,5 и 230,4 южнее Саборовки.
В 20:00 заградительный огонь по площадям. Передовые наблюдатели передвинуты к гренадерам.
Ночь прошла спокойно.
Израсходовано:
1313 выстрелов к легким полевым гаубицам
433 выстрела к тяжелым полевым гаубицам
Потери:
3 погибших (от бомбардировщиков)
1 унтер-офицер ранен (на мине)
1 унтер-офицер ранен (от бомбардировщиков)
5 человек ранено (от бомбардировщиков)
1 бронетранспортер
6 июля 1943 года:
В 4:15 находимся на передовой в 500 метрах севернее Саборовка. В квадрате 1112 наблюдали около 15 вражеских танков. Продвигаемся на северо-восток. Сосредоточение врага в квадрате 1112. Огонь дивизиона по сосредоточению врага в квадрате 1112. Органные [имеется в виду «сталинский орган»] налеты врага. 2-я батарея уничтожила многоствольную реактивную установку.
В 4:45 русская контратака на левом фланге с 20-30 танками из 1111 и 1112 на северо-запад. Дивизион хорошо легшим огнем вынуждает вражескую пехоту остановиться. Враг несет сильные потери. «Тигры» идут в атаку и, по сообщению командира 2-й батареи, подбивают 16 вражеских танков. 1 «Тигр» горит.
В 5:15 атака боевой группы (батальон Боксберга, батальон Хофмайстера и 1-й дивизион 74-го танково-артиллерийского полка) на Саборовку. Высоты в 1111 и 1112 сильно укреплены и заняты врагом. Дивизион дымовой завесой прикрывает сосредоточение танков для атаки.
В 12:30 высота 1111 взята. В квадрате 1117 на левом и правом флангах около 30 - 40 вражеских танков.
В 15:00 враг идет в контратаку. Танки толкают пехотинцев вперед. Огонь дивизиона хорошо ложится между атакующей пехотой, которая остается лежать. Атака батальона Боксберга. По меньшей мере 8 вражеских танков подбиты и горят. Дивизион заставил замолчать вражескую батарею. Открытые левый и правый фланг. Враг отходит назад. Атака наших танков хорошо продвигается вперед.
Около 22:00 острие атаки находится в квадрате 1135. Дальнейшее продвижение невозможно, потому что ни горючее, ни боеприпасы не доставлены. Огневые позиции батальона в квадрате 1111. Заняли круговую оборону, "объежились" [имеется в виду, «позиция-ёж», т.е. круговая оборона на опорном пункте]. Ночь прошла спокойно.
Израсходовано:
1068 выстрелов к легким полевым гаубицам
119 выстрела к тяжелым полевым гаубицам
Потери:
7 ранено
7 июля 1943 года:
В 3:45 отступление перед врагом. Дивизион ведет огонь по теснящим нас русским пехотинцам. 3-я батарея уничтожила вражескую пушку в квадрате 1148. Нарастающий огонь тяжелой (18-см) артиллерии с открытых правого и левого фланга [сложно сказать, какие тяжёлые советские орудия действовали в этот момент, но точно не 180-мм пушки на железнодорожных транспортёрах ТМ-1-180].
В 11:00 новое отступление до квадрата 1117.
В 13:00 атака полка Бука, 2-го батальона 3-го танкового полка и 1-го дивизиона 74-го танково-артиллерийского полка в направлении 1118. Сначала наступление хорошо продвигалось вперед. У Кутпотей находится сильная противотанковая оборона и тяжелая зенитка. Атака захлебнулась под сильным огнем этих тяжелых орудий. Командирские танки командиров 1-й, 2-й и 3-й батарей подбиты противотанковыми орудиями. Дивизион заставил пушки противника замолчать. Обслуга орудий бежит. Высота удержана. Ночью высота снова оставлена. Наблюдательный танк 1-й батареи пришлось взорвать.
Штаб дивизиона в 1:30 перешел 500 метров южнее 1107.
Израсходовано:
487 выстрелов к легким полевым гаубицам
123 выстрела к тяжелым полевым гаубицам
Потери:
Обер-лейтенант Гюндель, командир 2-й батареи 74-го танково-артиллерийского полка (убит выстрелом из стрелкового оружия в грудь)
5 человек ранено (бомбы с самолетов)
1 наблюдательный танк взорван
8 июля 1943 года:
В 4:00 совещание командиров на местности об атаке на высоту 274,5 (квадрат 1148).
В 5:20 начало атаки. Дивизион открывает огонь и немедленно уничтожает позиции пехоты и известные позиции орудий. Сильная противотанковая оборона из квадратов 1128, 1142 и 1149. Дивизион уничтожает легкие пушки на левом фланге. Дивизион постоянно производит огневые налеты по высотам 230,6 и в квадрате 1148. Сильный артиллерийский огонь из местности западнее 225,271 и с высоты 268,5.
В 6:00 обнаружены танки и артиллерия между 303, 302 и 1148. Атака южнее 1134 захлебнулась. Дивизион ведет безостановочный огонь по вражеским танкам и оборонительным позициям. Батареи перемещены в квадрат 1116. После обеда новая атака танков и пехоты в сопровождении дивизионного наблюдательного танка в направлении на юг. Атака дошла до половины высоты и осталась там лежать.Вражеские танки и артиллерия господствуют над местностью и останавливают все атаки. Дивизион накрывает позиции длительным огнем и уничтожает вражеские танки.
Штаб дивизиона в квадрате 1134. Ночью установлена связь со 2-м батальоном 304-го полка. Штаб дивизиона с 20:00 в 500 метрах юго-восточней 302.
Израсходовано:
884 выстрелов к легким полевым гаубицам
174 выстрела к тяжелым полевым гаубицам
Потери:
1 унтер-офицер погиб (пулеметный огонь)
Вот таким был детальный отчет 1-го дивизиона нашего 74-го танково-гренадерского полка.
После прекращения наступления капитан Ханс Эндрес сдал дивизион капитану Карлу Хаузелю и получил новые задания. За персональные заслуги и успехи дивизиона 14-го августа 1943-го года Ханс Эндрес получил Рыцарский Крест. Войну он закончил майором.
Новый командир дивизиона капитан Карл Хаузель до того был командиром 11-й батареи 74-го танково-артиллерийского полка. 10-го августа 1943-го года Хаузель был награжден Немецким Крестом в золоте.
А я, в звании обер-лейтенанта, теперь являлся командиром 2-й батареи, которая была оснащена самоходными орудиями «Веспе». Несмотря на новые для себя задачи командира батареи, в последующие месяцы я продолжал участвовать в боях в качестве передового наблюдателя.

Бои во время отступления.
Начиная, самое позднее, с 10 июля 1943 года, наше большое наступление под названием "Цитадель" можно было рассматривать как неудавшееся. 12 июля 1943 года русские начали свое наступление на Орловской дуге с востока и севера. Немецкое командование должно было перегруппироваться и переместить некоторые дивизии в район русских прорывов. 13 июля 1943 года 2-я танковая дивизия была переведена в район северо-восточнее Орла. Фронт здесь готов был уже развалиться.
Это было 16 июля 1943 года под Орлом. Как вечный передовой наблюдатель я находился на самой передовой линии, чтобы оттуда управлять огнем моей батареи. Я, вместе с моим радистом, окопался на обратном склоне высоты и начал пристреливать определенные ориентиры на вражеской стороне. Это означало, что в случае вражеской атаки, я мог обстрелять эти точки, уже не выдавая данные для стрельбы.
Горячая еда доставлена не была, и поэтому нам были выданы так называемые "пакеты ближнего боя". Они содержали высококонцентрированные продукты питания: такие, например, как кока-кола и виноградный сахар. Была короткая пауза между боями. Враг уже отмечался артиллерийским огнем, - это обычно означало, что он собирается наступать. Скоро возникли первые коричневые фигуры и атаковали наши позиции. Я немедленно отдал приказ открыть огонь, и снаряды с воем полетели в направлении наступающих. Противник наступал огромными массами и хотел обойти нас с левого фланга. Был риск того, что мы попадём в окружение. Наши пехотинцы оставили свои окопы и начали отходить.
Я, конечно, тоже не мог оставаться, и шел с пехотинцами по некрутому склону. Теперь возникла странная ситуация. Слева от меня появились русские, - они бежали недалеко от нас, параллельно нам. Ни мы, ни русские друг по другу не стреляли, только артиллерия накрывала нас своими разрывами. Я не мог определить, был ли это наш огонь или вражеский.
Я попытался укрыться в леске. При этом я попал в заполненный дождевой водой водосточный желоб (из огня да в полымя!). Артиллерийские снаряды рвались недалеко от меня, ломая деревья и разбрасывая землю. Один снаряд со страшным звуком разорвался прямо возле меня. К моему счастью, снаряд попал в мягкую землю, взорвался на глубине и осколки пошли вверх. Но один осколок все-таки попал мне в голову. По легкомысленности я опять не надел шлем, который остановил бы этот осколок. Кровь потекла у меня по лицу. Я быстро вытер кровь, вытащил бинт, наложил себе повязку на лоб, и пошел дальше.
Там я увидел лежащую на земле фигуру, оказавшуюся обер-лейтенантом Метцом, моим другом и командиром соседней батареи. Осколок попал ему в ногу, и он не мог больше передвигаться. "Не двигайся, я тебя вытащу!" - закричал я ему. Я побежал еще быстрее и увидел посыльного из нашей дивизии: он стоял под деревом и у него был мотоцикл с коляской. Я столкнул его с мотоцикла, вскочил в седло и помчался обратно вверх по склону. Под градом выстрелов я нашел моего друга, погрузил его в коляску и рванулся обратно, в исходном направлении. Мы промчались мимо озадаченного посыльного и поехали дальше, пока я не нашел перевязочный пункт, куда и сдал Хансика Метца.
Посыльный получил свой мотоцикл обратно. Осколок, который я тогда получил, до сих пор у меня в голове, и я до сих пор не знаю, кого мне благодарить за мои головные боли - друзей или врагов. Штабной врач выдал мне справку, что я не могу носить стальной шлем, потому что меня в голове осколок. А Ханс Метц написал благодарственное письмо моим родителям, и в дальнейшем, пока был в госпитале, переписывался с ними. 15 сентября 1943 года он получил Немецкий Крест в золоте, а 5 марта 1945 года, будучи капитаном и командиром 1042-й батареи – Рыцарский Крест.
18 июля 1943 года началось большое наступление врага. Оно имело масштабы, которые затмили все, что было до сих пор. Плотные волны наступающих, с 200-300 танками, катились на нас. Наступление было направлено на Орел и Брянск. Героическое сопротивление задерживало врага, который терял в день по 20 танков. Но части нашей дивизии все-таки были отрезаны, настал полный хаос. Пришел приказ на отступление и занятие новых позиций за рекой Окой.
Здесь наступление русских на короткое время удалось остановить, их переправа через реку не удалась. Я снова и снова участвовал в оборонительных боях, мы в основном стреляли прямой наводкой. Русское наступление на Орел сорвалось, как и попытки прорывов у Ельни и Рославля. Только 2-я и 8-я танковые дивизии в этих оборонительных боях уничтожили около 900 (!) танков и машин противника, несмотря на то, что сами были далеки от штатной численности [преувеличение своих успехов потерпевшими поражение германскими командирами достигло здесь, вероятно, максимума].
Все эти оборонительные бои я не могу ни вспомнить, ни описать, - я постоянно был в бою и у меня они все перепутались, запомнились только несколько особенно ярких эпизодов. Один раз я был прикомандирован к роте пехоты, которая занимала фронт около 2 километров. В этой роте остались 7 (!) человек, они находили в окопе на расстоянии 100 метров друг от друга. Эти пехотинцы были такими опустошенными боями и уставшими, что ночью засыпали на посту. Почти каждую ночь русская разведка утаскивала одного из них из окопов. Мне самому приходилось обходить их посты, контролировать, не заснули ли они, и будить их.
Из-за постоянных прорывов врага в различных местах положение запутывалось все больше и больше. Часто между нашими частями возникали огромные дыры, через которые русские делали новые прорывы. Где стоят наши соседи? Когда мне опять надо было ехать в какую-нибудь новую часть, чтобы поддерживать ее артиллерией, я часто блуждал по полям и лесам по причине общего бардака и плохих карт. Повсюду были партизаны, и мне очень повезло, что я им не попался. Так однажды я ехал на моем командирском танке с целью разведать положение. Я осторожно заехал на пригорок, и, - о ужас!, - получил страшный удар. Бронебойный снаряд попал в правую гусеницу и разбил ее. Поворачивая направо и налево, мой водитель попытался отъехать назад. К счастью, нам удалось съехать назад с пригорка. Но мой любимый танк пришлось взорвать, - для этого в каждом танке был запас взрывчатки. В нашу часть мы вернулись пешком.
В другой раз нашей дивизией заткнули дыру во фронте. Я с моей батареей занял позицию за холмом, и пристрелял ориентиры. Потом я на броневике поехал в направлении врага разведать обстановку. Наших пехотинцев нигде не было. Я поехал еще дальше, и увидел огромное количество вражеских сил, которые переходили через речку. Это была моторизованная часть, с ней были лошадиные упряжки и танки. Я немедленно открыл огонь по переправе, прямо по массам врага, - с потрясающими результатами. Я должен был удерживать врага как можно дольше, до тех пор, пока наши части не закроют дыру во фронте. Спустя некоторое время ко мне присоединились «небельверферы» и армейская артиллерия. Это был ад!
Чтобы разведать, где находится враг, я подъехал к хутору, вышел из броневика и поднялся примерно на 100 метров, двигаясь к ближайшему дому. Когда я к нему подошел, то я увидел, что у входа стоит немецкий карабин. Я не видел немецких пехотинцев, и для меня так и осталось загадкой, почему там стоял этот немецкий карабин? Я взял карабин в руки, и убедился, что он заряжен. Потом я заглянул за угол дома, и у меня перехватило дыхание. Не далее чем в 20 метрах от меня я увидел русских пехотинцев, которые шли на меня широким фронтом. Впереди шел офицер или комиссар. А дальше были видны подходящие толпы русских, с лошадьми и машинами, они переходили через болото и ручей.
Что мне было делать? Если бежать, то русские догонят меня быстрее, чем я добегу до броневика; если промедлю, они меня застрелят здесь! Я быстро принял решение: прицелился и выстрелил из найденного карабина в их предводителя, - он упал на землю (не знаю, убил я его или нет), - и тут же отпрыгнул назад. Под градом пуль я помчался к моему броневику и поехал обратно к моей батарее. Достигнув батареи, я получил приказ немедленно сменить позицию. В дивизии перехватили вражеский разговор по рации: у нас была такая возможность, у нас было специальное подразделение для этого. В этой русском радиосообщении приказывалось всеми средствами уничтожить мою батарею, потому что она задерживает русское наступление, наносит потери. Едва мы оставили позицию, началось русское «огненное волшебство». Но снаряды били по пустому гнезду! Тем временем наши части закрыли дыру во фронте. Вражеское наступление было остановлено только благодаря моей батарее.
Если кто-то думает, что на войне погибают только солдаты, находящиеся на переднем крае, то он ошибается! Я снова был в нашем обозе, где обеспечивал снабжение боеприпасами. Также я пошел на кухню, обсудить с поваром раскладку продуктов и меню. И, как это часто бывало, неожиданно вокруг нас начали рваться снаряды. Один снаряд попал в грузовик полевой кухни рядом со мной, и ранил повара. Я доставил его на перевязочный пункт, который был рядом. Там врачи только что закончили предыдущую операцию и сразу же положили моего повара на операционный стол. Мне разрешили посмотреть, что там происходит. Врачи его раздели, и оказалось, что осколками у него было повреждены многие органы в животе и груди. Я удивлялся врачам, которые, несмотря на то, что снаряды рвались прямо у палатки, в полном спокойствии сшивали разорванные органы. Операция продолжалась почти час, но напрасно - мой повар умер.
8 августа 1943 года 2-я танковая дивизия была снята с фронта и ускоренным маршем переведена в Ельню. Там также были тяжелейшие оборонительные бои, с дальнейшими потерями территории и отходом за Десну. Дивизия была практически разбита, и 4 сентября её опять сняли с фронта, и перевели восточнее Смоленска, под Ярцево, для восстановления. После нескольких дней восстановления 2-ю танковую дивизию походным порядком перевели в район Чернигова и опять поставили в оборону на фронте. Русский Drang nach Westen [натиск на запад] продолжался, не ослабевая. Русские шли все дальше, и мы все меньше могли им что-то противопоставить. К концу сентября нас вынудили отойти за Днепр. Наибольшие потери мы несли от пехоты и танков, но не от авиации.
Было 26 сентября 1943 года. Мы отступали на запад. Нам надо было переправиться через Днепр. Все мосты были взорваны, и наши пионеры [т.е. сапёры] построили временный мост. Русские были уже прямо позади нас и, частично, рядом с нами. Это значило, что надо было обеспечивать наш переход через Днепр. Я получил приказ прикрывать мост моими «Веспе» до тех пор, пока последние части не перейдут через Днепр. Мы опять были настоящей «командой поездки на небо»!
Я установил мои самоходные орудия рядом с дорогой, по которой шло отступление, и немедленно приказал открыть огонь по уже появившимся русским. Прямой наводкой, стрельба которой для моих людей уже стала практически ежедневным занятием, мы принудили русских отойти в укрытие. Я стоял рядом с моими самоходками, и увидел, что по дороге кто-то приближается. Это оказался мой командир дивизиона, майор Хаузель. Как нас учили, я вышел вперед для доклада. Но русские нас увидели и открыли по нам огонь. После доклада я повернулся к моим самоходкам, но тут получил удар в грудь и упал на дорогу. Мой командир также упал рядом со мной, у него было касательное ранение в правую руку. Я осмотрел себя и увидел дыру над моим левым нагрудным карманом, прямо напротив сердца. Мы с удивлением друг на друга посмотрели, и мой командир сказал мне: "Хайнляйн, это ваше пятое ранение, вы получите золотой значок за ранения" [нагрудный знак за ранения 1-й степени (золотой) вручался за 5 или большее количество ран, - а также за серьёзные ранения, приводящие к полной инвалидности]. Это у него был приступ юмора висельника. Он оттащил меня в придорожную канаву.
Мои люди все это наблюдали и запросили для меня перевозку. В бешенстве, они открыли по русским огонь и стреляли, пока огонь русской пехоты не прекратился полностью. Тем временем приехал броневик, в который меня погрузили. Когда броневик уже стронулся с места, я сказал: "Стой, посмотрим, что там у меня случилось". Мне расстегнули накидку и рубашку, пошла кровь, но мне было не особенно больно. Когда вытерли кровь, никакого пулевого ранения, как все думали, видно не было, было виден только тупой удар напротив сердца. Что произошло? Дело в том, что было холодно, и я носил меховой жилет под накидкой. А в нагрудном кармане у меня были документы: денежная книжка, отпускная книжка, и так далее. Пуля пробила нагрудный карман, но меховой жилет и пачка документов её отклонили, и она только поцарапала мне кожу на ребре и вышла наружу: шла кровь, но ранение не было тяжёлым. Мне быстро наложили повязку, я оделся, выпрыгнул из броневика и побежал к моим людям у орудий. Они были поражены и думали, что я - это привидение, или что я святой! Они уставились на дыру в моем нагрудном кармане, а потом, не веря, на меня. Мне опять повезло! В госпиталь я не попал.
Моей батарее огнем прямой наводкой удалось помешать русским захватить переправу через реку. Когда все наши части переправились, переправился и я с моими самоходными орудиями, а мост был взорван. Таким образом, мы обеспечили переход наших частей через реку. Обычно в таких случаях офицеры получают Рыцарский Крест.

Месяцы отдыха.
Оборонительные бои за Днепр продолжались для 2-й танковой дивизии до конца октября 1943 года. Потом, до конца 1943 года, были бои в Припятских болотах, в районе городов Речица и Щитковичи.
В декабре 1943 года дивизия была снята с фронта. После 2 лет и 4 месяцев непрерывных боёв в России дивизия полностью сточилась и настойчиво нуждалась в "освежении". Эшелонами нас перевезли в северную Францию, в район Аррас-Камбре-Бапом. Сменилось руководство дивизии: генерал-лейтенант Фольрат Люббе получил 17 августа 1943 года Рыцарский Крест и стал командиром 81-й пехотной дивизии, а новым командиром 2-й танковой дивизии стал генерал-лейтенант Генрих Фрайхерр фон Люттвиц. Свой Рыцарский Крест он получил ещё 27 мая 1942 года, будучи полковником и командиром 59-го пехотного полка.
В конце января 1944 года я получил приказ привезти делегацию 2-й танковой дивизии в Хофбург в Вену [Хофбург – это дворцовый комплекс династии Габсбургов в Вене], на прием к гаулятеру Бальдуру фон Шираху. После этого я получил многонедельный отпуск. В венской газете 28 января 1944 года был напечатан отчет о приеме:
Рейхсляйтер принял фронтовых солдат.
Рейхсляйтер Бальдур фон Ширах принял в четверг на Бальхаусплатц делегацию 2-й танковой дивизии под командованием обер-лейтенанта Хайнляйна в составе 56 унтер-офицеров и солдат, которые в тяжелейших боях на Восточном фронте были многократно награждены и теперь находятся в многонедельном восстановительном отпуске в Австрии. После того как рейхсляйтер нарисовал своим гостям впечатляющую картину достоверной решимости и готовности родины к борьбе, которая, - и в Вене тоже, - прошла все проверки на прочность, и всегда с честью доказывает это фронту, он передал им сердечные пожелания от населения Вены и успехов в дальнейших сражениях на фронте.

Потом я находился в отпуске в Зальцкаммергут [курортный район в Верхней Австрии] и там получил телеграмму о том, что 21 февраля 1944 года мне присвоен Немецкий Крест в золоте. В представлении на эту высокую награду за храбрость можно было прочитать:
Хайнляйн, с его батареей самоходных орудий, находился в самых горячих пунктах боев среднего участка Восточного фронта: Вязьма, Клин подмосковный, Ржев, Белой, Орел, Ельня, Чернигов, у Припяти, на Днепре юго-западнее Гомеля, Решица и Березина.
Хайнляйн, который после участия в западной кампании и на Балканах, с октября 1941 года находился на Востоке, разбивал на самой передовой линии вражеские позиции и отражал атаки, участвовал в ближних боях и шел, после прорывов большевиков, в контратаки вместе с пехотой. Во время наших атак Хайнляйн уничтожил много орудий. Особенно он выделился при обороне плацдарма на Днепре северо-западнее Чернигова, где он, с кратчайшего расстояния, уничтожил уже прорвавшиеся батальоны врага. При этом он был ранен в пятый раз.
Он носит следующие награды: ЖК1, ЖК2, значок за ранения в серебре, значок за танковую атаку, восточную медаль и болгарский орден «За военные заслуги». Особенное свидетельство признания от Главнокомандующего сухопутными войсками за его выдающиеся заслуги на поле боя под Вязьмой он получил 12.10.1941.
И ещё один сохранившийся документ:
Характеристика на обер-лейтенанта Вальтера Хайнляйна от 1 марта 1944 года.
Офицер, идеально подходящий для своей профессии. По характеру чистый, открытый, ясный. Солидная, спокойная натура, при этом веселый и горячий. Темпераментный, энергичный и очень сознающий свой долг. Физически ловкий и выдерживающий длительные нагрузки. Духовные способности средние. Живет в национал-социалистическом мировоззрении. В боях всегда активен, всегда готов вступить в бой и храбр. Хорошие знания и достижения. Хорошо держит себя с солдатами, хорошо с ними обходится, по-товарищески, - и всегда готов помочь. Воспитывает свою батарею политически и мировоззренчески, привержен своим солдатам.
Сильные стороны: оптимистичен и устойчив к кризисам
Слабые стороны: не обнаружены

Одним из первых поздравивших меня с наградой был командир дивизиона майор Карл Хаузель, который написал мне письмо. Вместе со мной Немецкий Крест в золоте получил также адъютант 1-го дивизиона 74-го танково-артиллерийского полка обер-лейтенант Рольф Данненберг.
Высшее военное руководство решило, что скоро может произойти вторжение во Францию англичан и американцев, и моя 2-я танковая дивизия в конце апреля 1944 года была переведена в район Амьена, в северной Франции. Мы получили новые машины и пополнение в людях. Чтобы держать нас в форме, в слегка холмистой местности были проведены учения танков и артиллерии. Также были поездки в сторону Канала, чтобы ознакомиться с местностью. Для защиты от приземления вражеских самолетов на открытой местности была применена так называемая "спаржа Роммеля". Это были деревянные бревна, примерно 3 или 4 метра длиной, забитые в землю на расстоянии 50 метров друг от друга. Приземляющиеся планеры должны были об них разбиваться. Для этих работ применялись не только мы, но и гражданское население. Французы охотно это делали, потому что им за это платили.
В Амьене был сооружен "Центр свободного времени для военнослужащих Вермахта". Там, кроме еды и питья, можно было заниматься на спортивных тренажерах. Я этот центр охотно посещал, потому что там можно было встретить "молниеносных девушек". Это были девушки в униформе, которые служили помощницами в службе связи Люфтваффе. Там я познакомился с одной восточной пруссачкой. Но наша дружба продолжалась только очень короткое время. Несмотря на это, это было прекрасное развлечение в тяжелой солдатской жизни.
Я и мой друг обер-лейтенант Данненберг купили у заводчика по щенку английского сеттера. Эти зверьки в черно-белых пятнах стали нашими постоянными сопровождающими. Здесь я должен сказать, что еще до того я получил ирландского сеттера по имени "Тилли" от моего командира Ханса Эндреса, - который из-за своего перевода не мог больше содержать собаку. Мы стали одним сердцем и одной душой. Тилли с гордостью сидел рядом со мной в открытом джипе Хорьх Kfz 15 [легковой автомобиль повышенной проходимости, использовался как штабная машина; были и специальные варианты – лёгкие тягачи, радиомашины, сапёрные машины], с носом по ветру и дрожащими ушами. Однажды он учуял зайцев, на полном ходу выскочил из машины и устроил охоту на зайцев, но никого не поймал. К сожалению, вскоре я должен был отослать его в Германию. Второй щенок, "Сильвия из приятного леса" (таким было ее благородное имя) по ночам спала вместе со мной, а когда я вставал, она вскакивала и стягивала одеяла с еще спящих товарищей.
С гордостью мы с Данненбергом гуляли с собаками по городу, с целью обратить на нас внимание девушек. Скоро мы обнаружили, что у офицеров Ваффен СС шансов больше. Но мы все равно получали то, что мы искали.
Однажды у меня появилась француженка и сообщила мне, что один из моих солдат украл у нее курицу и не расплатился. Из-за этой курицы я должен был, в принципе, наказать этого «злодея»! Во время войны, из-за одной курицы! Я, конечно, заплатил ей деньги и на бумаге отчитался, что солдат наказан. Важно отметить, что во Франции я мог купить все, что угодно, магазины были полны. В ресторанах, среди прочего, можно было в любом количестве получить омары и устрицы. И мы этим пользовались. О какой-то враждебности к нам не было и речи. Но жизнь как у богов, во Франции, скоро закончилась.
1 июня 1944 года я был досрочно произведен в капитаны. Как капитан, я мог и наказать солдата. Один раз мы были в доме, и один наш солдат чистил оружие. На другой стороне, за стеной, сидел другой солдат. Тот солдат, который чистил оружие, был неосторожен, - выстрелил, и застрелил насмерть солдата за стеной. У нас это наказывалось смертной казнью. Но это был очень молодой солдат, и я его хорошо знал, потому что он у меня служил. Поэтому я пытался сделать все, чтобы его не расстреляли. Его не расстреляли, он получил штрафной лагерь, - но и это было очень строгим наказанием. У нас в части, конечно, были те, кто себя ранил по неосторожности. Но никогда никто не ранил себя умышленно.

Бои на фронте вторжения.
6 июня началось вторжение. Гигантская волна кораблей и самолетов покатилась к французскому берегу. Верховное командование не верило, что это решающая высадка, и медлило. Только 9 июня мы получили приказ на марш в направлении побережья. А мы были далеко, в Амьене. Дорогое время было упущено!
Теперь я знаю, почему случилась эта задержка с огромными последствиями. Наш вождь ожидал вторжения на самом узком участке Канала, у Кале, где укрепления Атлантического вала были особенно сильными. Но высадка состоялась в устьях Орны и Виры в Нормандии.
К этому времени дивизия была почти полностью переоснащена. Мы получили 93 танка Pz.IV с длинной пушкой, 74 «Пантеры» с 7,5-сантиметровой пушкой и 21 «Ягдпанцер IV». Мой 1-й дивизион 74-го танково-артиллерийского полка получил 12 новых «Веспе»; 2-й дивизион получил 6 «Хуммелей». Командиры и передовые наблюдатели получили новые командирские танки.
Чтобы поберечь гусеничные машины, их отправили на поезде. Остальные части пошли своим ходом. Из-за разрушенных мостов и дорог мы должны были ехать в большие объезды, в том числе через Париж. Начиная с этого момента, нам пришлось иметь дело с вражеской авиацией, от нее появились первые потери. Фатальным было то, что из-за разрушенных путей наши гусеничные машины должны были быть выгружены уже за Парижем. К сожалению, в первых боях они не находились в нашем распоряжении. Наша дорога вела через город Дрё в сторону коммуны Аржанта. Так как из-за сильных налетов авиации мы могли ехать только ночью, туда мы добрались только 12 июня. Наши истребители, к сожалению, нас практически не поддерживали. В спешке мы достигли Комона, но сразу к западу от него все лопнуло.
К тому моменту как я, в качестве передового наблюдателя в составе созданной на скорую руку передовой группы 13 июня добрался до Виллер-Бокаж (т.е. в направлении Кана), противник уже захватил четыре плацдарма и взял Вайо. Как я уже говорил, танков у нас не было, и мы должны были атаковать на броневиках при поддержке артиллерии. Когда мы вступили в бой, город был уже частично в немецких руках.
Утром 13 июня 1944 года оберштурмфюрер СС Михаэль Виттман, вместе со своей ротой (2-й ротой 501-го тяжелого танкового батальона СС) добрался до Виллер-Бокаж. Виттман лично занял хорошо замаскированную позицию на своем «Тигре». В 8:00 дозорный сообщил, что к Виллер-Бокаж подходит сильная колона танков противника. Это была 22-я танковая бригада известной 7-й британской танковой дивизии.
Виттман больше не видел возможности известить свою роту. Совсем один он терпеливо ждал момента для атаки. Когда вражеская колонна вышла на его линию, он открыл огонь. Как только Виттман выехал из своего укрытия на дорогу и открыл огонь по колонне стоящих танков и машин противника, первый танк сразу же взорвался. Экипаж Виттмана вел огонь по британской пехоте из пулемета, а танки и прочие машины стали жертвой его пушки. Сильное бронирование «Тигра» защищало его от вражеских выстрелов. Английская бригада отошла назад с большими потерями: только один Виттман уничтожил 21 танк и большое количество других машин. Позже, в самом городе, танк Виттмана получил попадание в гусеницу и встал. Под вражеским огнем Виттман шел пешком 15 километров до учебной танковой дивизии.
За этот решающий бой Михаэль Виттман 22 июня 1944 года получил Мечи к Рыцарскому Кресту. К этому моменту он, с подбитыми 138 танками и 132 противотанковыми орудиями, был самым успешным танковым командиром Второй мировой войны. 8 августа 1944 года он нашел свою солдатскую смерть…
Когда после обеда 13 июня 1944 года, вместе с первыми частями 2-й танковой дивизии я достиг Виллер-Бокажа, над городом еще стоял дым от подбитых вражеских танков. Город полностью перешел в немецкие руки. Враг окопался на высотах вокруг Комона [точнее – Комон-л’Эванте], примерно в 10 километрах западнее Виллер-Бокажа, - и мог хорошо видеть местность. Из-за вражеского превосходства в воздухе мы могли передвигаться только по ночам. Наши танки все еще не прибыли, и что это означало при таком превосходстве врага - каждый может себе представить. В то же самое время враг уже смог доставить в район боев такое количество техники и боеприпасов, что его превосходство стало ужасающим. Наши части несли большие потери. Наши танки еще не прибыли, и мы атаковали только при поддержке артиллерии. Я стрелял практически без остановок, до тех пор, пока не кончились боеприпасы. Но 18 июня наконец-то прибыли наши таки, и дело пошло!
Комон мы все-таки больше завоевать не смогли, преимущество врага было слишком сильным. Большие потери наносила нам, прежде всего, корабельная артиллерия [это странно, так как расстояние от Комона до ближайшего побережья составляет минимум 25 км]. От солдат обеих сторон требовались нечеловеческие усилия, но нам было гораздо тяжелее, потому что преимущество врага уже составляло 100 к 1.
У нас очень сильно был заметен недостаток снабжения боеприпасами и бензином. Подвоз по железной дороге был уже невозможен, а дороги находились под сильным огнем артиллерии. Поэтому начались позиционные бои. Они продолжались с 19 по 24 июня. Нас это совсем не радовало, - оборудование позиций, рытье окопов, установка маскировочных сетей, - это все были неприятные работы. Враг стрелял по нам и по нашим позициям. С воздуха ему было легко это делать. Кроме того, нас постоянно пеленговали, и меня это особенно затрагивало. Как только я по рации отдавал приказ на батарею, немедленно приходил ответ от противника в виде артиллерийского налета. Ага, меня запеленговали! Поэтому мне постоянно приходилось менять позиции. Но позиции моих самоходок также можно было обнаружить. Постоянная смена позиций была невозможной, поэтому мы несли высокие потери.
У меня всегда были предчувствия, которые мне говорили, что я должен был делать или не делать. Можно также сказать, что мне повезло, что я мог так держаться. Когда я занимал позицию где-то на местности, у меня немедленно появлялось чувство, которое мне говорило, могу ли я тут быть в безопасности или нет. Если нет, то я обязательно искал какое-нибудь другое место, на которое указывал мне внутренний голос. Как у офицера, у меня была возможность так поступать. И как же часто меня это спасало! Были ли у товарищей в танках, у пушек или в окопах такие же предчувствия? Может быть, - но эти парни не могли поменять или бросить свои позиции, они должны были оставаться там, где им было приказано.
Мои офицеры и, прежде всего, унтер-офицеры и солдаты всегда контролировали обстановку, и я всегда мог на них положиться, даже во время самых тяжелых боев. Незаметными героями были водители, подвозившие боеприпасы и снабжение. Как часто они должны были ездить через партизанские районы, как часто на них нападали или даже убивали! Враг часто обстреливал перекрестки дорог артиллерийским огнем, чтобы помешать подвозу. Здесь тоже были потери. В качестве признания заслуг этих парней я многих из них представил к ЖК2 и ЖК1 [Железный Крест 2-го и 1-го класса, соответственно]. И если уж я про это заговорил, то я должен еще упомянуть, что наши санитары под тяжелым огнем пехоты и артиллерии заботились о раненых.
25 июня врагу удался прорыв через позиции нашего соседа, 12-й танковой дивизии СС, у Тилли. Части 2-й танковой дивизии должны были вступить в бой. Вместе с 12-й танковой дивизией СС "Гитлерюгенд" мы смогли победить противника. 27 июня были уничтожены 14 танков противника, а 28 июня - 53 танка и 15 противотанковых пушек. Только 1-я рота 3-го танкового полка уничтожила 40 танков, 11 противотанковых пушек и вдобавок 14 броневиков. У нас в строю еще оставалось 80 танков Pz.IV и 20 «Пантер». Моя батарея к этому моменту была еще полностью укомплектована. Но в связи с тем, что части нашей дивизии постоянно передавали на угрожаемые участки фронта, планы взять Комон пришлось оставить.
В связи с высокими потерями обеих сторон, 2 июля южнее Комона было объявлено четырёхчасовое перемирие, чтобы подобрать раненых и мертвых. Нам передали попавших в плен немецких врачей и медсестер. 9 июля было объявлено еще одно такое перемирие, и еще один раз это произошло позднее. Тогда произошла вот такая история: неожиданно перед одним из наших танков появился старый британский офицер и сказал: "Что за безумие, между собой воюют два германских народа!" Потом он угостил командира танка сигаретами и исчез.
С момента вторжения существовали оперативные и тактические разногласия между генерал-фельдмаршалами Роммелем и Рундштедтом. Рундштедт считал, что возможно будет окружить высадившиеся соединения противника, после того как они продвинутся глубже от побережья. Наши сильные танковые соединения, которые стояли в готовности у Парижа, должны были затем уничтожить окруженные силы. Роммель, напротив, исходя из своего африканского опыта, хотел победить врага на побережье, и вообще не пускать его вглубь французской территории. Поэтому наши танковые соединения надо собрать на побережье. В конце концов победила точка зрения Рундштедта. А последствия мы прочувствовали на себе.
Сначала мы слишком поздно получили приказ выдвинуться к побережью, потом на марше нас атаковали с неба и мы понесли существенные потери, потом наши танки не могли быть доставлены по железной дороге. Мосты, которые вели к месту боев, были разрушены бомбардировщиками. Наше тяжелое вооружение должно было ехать в объезды по 100 километров. Наших самолетов, к сожалению, вообще не было видно. Нас оставили полностью без защиты перед вражескими атаками с воздуха.
С точки зрения сегодняшних знаний о соотношении сил между тогдашним Вермахтом и его противниками, эта тактика с самого начала была обречена на неудачу. Но тактика Роммеля тоже не могла привести к успеху. Так как никто не знал, где именно высадятся союзники, невозможно было направить наши соединения концентрировано на одну точку на побережье. А для того, что бы защищать несколько отрезков побережья, наших сил никогда не хватало. Также чудовищное преимущество в воздухе и в корабельной артиллерии наши части не могли ничем компенсировать - наше Люфтваффе оказалось полностью несостоятельным! Вследствие этих тактических колебаний мы больше не получали точных приказов, что именно нам делать. Во всяком случае, по этой причине нас принудительно привели к состоянию позиционной войны. И поскольку мы были настроены атаковать, это было для нас особенно тяжело и неожиданно.
Снова и снова позиции моих самоходок попадали под обстрел корабельной и обычной артиллерии. Один раз я шел к себе на позиции, чтобы успокоить моих людей, но попал под такой град снарядов, которого я еще никогда в жизни не видел. На тысячу выстрелов противника мы отвечали в лучшем случае десятью выстрелами. У моих орудий были и солдаты старших возрастов, отцы семейств. На позиции некоторые из них старались держаться как можно ближе ко мне, в их глазах стояли слезы. Он считали, что когда они находятся рядом со мной, с ними ничего случиться не может! Уже в России, прежде всего после баснословного выстрела в мою грудь, у меня была слава человека, которого невозможно убить. Конечно, мне тоже было страшно, но я хотел быть примером и не мог этого показывать. Позже я должен был даже нескольких этих старичков отослать назад, к концу войны они стали слишком нервными.
Немного позже я пережил еще один тяжелый удар. Снаряд разорвался в стволе гаубицы, и орудие и пятеро его канониров были разорваны на куски. Это были прекрасные товарищи из южного Тироля. Я должен был сообщить их родителям, что они погибли смертью героев. Они были убиты снарядом, произведенным саботажником на фабрике в Германии.
В июле 1944 года 2-я танковая дивизия все более теряла свою целостность, потому что все больше подразделений из ее состава передавались в другие части, для поддержки в тяжелых ситуациях. 27 июля дивизия, которая до того находилась в основном в районе Кана, была снята с фронта и переведена в район Тесси-на-Вире [Тесси-Сюр-Вир]. Положение там стало критическим, потому что союзники прорвались юго-западнее Сен-Ло и продвигались дальше на юг. Но к этому времени я со своей батареей уже несколько дней находился там.
25 июля началось большое наступление союзников на наши позиции. Ценой большой крови оно было остановлено. Противник потерял при этом 19 танков и 25 самолетов. Что там происходило дальше - я уже не знаю. Я лежал с пятью моими товарищами на наблюдательном пункте в одном брошенном крестьянском доме, когда с оглушительным ревом началась большая атака вражеской авиации. 50 «Тандерболтов», 400 средних бомбардировщиков и 1500 «Летающих крепостей» и «Либерейторов» сбросили на наши позиции 4200 тонн бомб. Я с товарищами бросился под наш танк и ждал прямого попадания. Но произошло другое. Я решил, что наступил конец света, когда сразу за домом четырехмоторный американский самолет врезался в землю. Два летчика выпрыгнули из заднего люка прямо перед столкновением с землей, позже мы нашли их с раздробленными черепами. Нос самолета был сплющен в гармошку. Моим танком мы растащили остатки самолета, при этом из них вывалилось 5 раздавленных летчиков. Мы похоронили их поблизости и поставили над могилой деревянный крест.
Во время бомбардировки многие наши танки были подбиты, перевернуты или засыпаны землей. Напалмовые бомбы вызвали пожары и тяжелые ранения экипажей. Но эта бомбардировка 25 июля попала также по американским войскам и убила у них 490 человек, включая генерал-лейтенанта МакНейра. Генерал-лейтенант Лесли Джеймс МакНейр был самым высоким американским военным чином, погибшим во Второй мировой войне в результате боевых действий. И погиб он от собственных бомб.
После тяжелой воздушной атаки 25 июля 1944 года американцам удался прорыв между Перье и Сен-Ло. При этом для нас возникла опасность окружения, поэтому наша дивизия со всей возможной скоростью была переведена в район Тесси-на-Вире. Приказ гласил, что дивизия должна переправиться через Виру у Тесси и наступать на север, установить связь с 3-й парашютной дивизией [Люфтваффе] и закрыть важную дорогу Сен-Ло - Перси.
Наш северный фланг постоянно атаковали, и поэтому мы должны были направить наши атаки на северо-запад. Важным было установить связь между остатками учебной танковой дивизии и танковой дивизией СС "Дас Райх". Боевая группа, состоящая из 7-й роты 3-го танкового полка, 7-й роты 304-го танково-гренадерского полка и саперов из 10-й роты 304-го танково-гренадерского полка, наступала 28 июля на занятую врагом деревню Ла Денизьер. Я, в качестве передового наблюдателя, был с ними на моем командирском танке. Сначала наша неожиданная атака казалась полным успехом. Враг бежал в беспорядке и потерял при этом две противотанковые пушки, несколько танков и около 40 машин. Цель атаки была достигнута. Но враг перегруппировался и яростно контратаковал нашу группу при поддержке тяжелой артиллерии и самолетов. Кольцо вокруг нас постепенно стягивалось, и мы должны были перейти к круговой обороне. Дивизия приказывала продолжать удерживать этот важный опорный пункт. В моем командирском танке Pz.III я встал в нашу оборонительную линию и оттуда отдавал команды на ведение огня моей батарее. Рядом со мной стоял танк Pz.IV с молодым лейтенантом в башне. Нас накрыли огнем стрелкового оружия и противотанковых пушек. Выстрел из противотанковой пушки в башню танка Pz.IV оторвал лейтенанту голову. Я тоже едва мог высунуть голову из танка из-за постоянного стрелкового огня. Наше положение становилось все более тяжелым, наши потери росли. Должен ли я погибнуть так же, как этот лейтенант?
Следующей ночью командир боевой группы обер-лейтенант Янс собрал нас для обсуждения ситуации. Он отдал нам приказ подготовиться к отходу. Я объявил обер-лейтенанту, что этому приказу я подчиняться не буду, потому что из дивизии приказа отходить не было. Командиры других подразделений также присоединились к моему мнению. Вскоре после этого, когда обер-лейтенант Янс выбыл из строя по ранению, я, как старший по званию, принял на себя командование боевой группой. Я приказал держать круговую оборону, заминировать улицы, и так далее. По причине наших больших потерь, я приказал оборудовать в школе перевязочный пункт.
На следующий день я предпринял вылазку штурмовой группой, с целью выяснить, насколько свободна дорога, по которой мы могли бы отступить. Три танка Pz.IV должны были продвинуться по дороге, а маленькая группа пехоты под мои руководством должна была пройти по лощине параллельно дороге. Мы должны были встретиться у дома, который стоял в том месте, где лощина примыкала к дороге.
С громкими криками, ведя огонь из пистолетов-пулеметов, мы прорвались через позиции врага и достигли дома вместе с танками. Мы захватили дом, но противника там не было. Мой лейтенант Рудольф бежал прямо за мной и получил пулю в рот… Почему он, почему опять не я?
Дальнейшее продвижение было невозможным, - да оно и не было запланировано, - поэтому мы вернулись в наш опорный пункт. Моего раненного лейтенанта Рудольфа я перевязал в моем танке, и он выжил.
Ночь стала для нас адом, но мы держались. Позже пришел приказ попробовать прорваться. Я отдал соответствующие приказы командирам наших подразделений. Танки должны были прорываться по дороге, а пехота по лощине. Перевязочный пункт я оставил противнику, передав раненых американцам.
Прорыв нам удался, но с большими потерями. Через два километра мы соединились с нашей частью. Нас встретили с воодушевлением. Я должен был доложиться командиру дивизии генерал-лейтенанту Фрайхерру фон Люттвитцу. Он выразил мне высочайшее признание и благодарность. Позже, в дневном приказе по дивизии, командир дивизии еще раз подчеркнул значение этой вылазки для решающего успеха в восстановлении общего положения. По результатам этого успешного боя я был представлен моим полком к награждению Рыцарским Крестом к Железному Кресту.
Разница между Немецким Крестом в золоте и Рыцарским Крестом была следующая: Рыцарский Крест можно было получить за одну удачную операцию. А Немецкий Крест в золоте давали, если ты, как офицер, семь раз заслужил Железный Крест 1-го класса. Это, практически, был орден за высшую храбрость: выше был только Рыцарский Крест. Чтобы не казалось, что Немецкий Крест в золоте это предварительная ступень к Рыцарскому Кресту, Немецкий Крест в золоте носили справа, - а все остальные ордена слева.
Во время моего пребывания в Ла Денизье, 1-го августа 1944-го года, я написал письмо моим родителям:
Мои любимые родители!
Сегодня у меня для вас есть новости. Я не знаю, с чего мне начать. Я жив и здоров, только очень устал от боев. Но я должен вам написать, потому что до того у меня не было времени. Вы уже знаете из моего последнего письма, что с 1 июня 1944-го я стал капитаном?
5 дней назад началось мое боевое задание: перерезать дорогу, по которой идет вражеское снабжение. С 13 танками и 2 броневиками мы, как в старые времена, пошли в атаку и скоро победили. Две противотанковые пушки, 10 вражеских танков и около 40 машин мы захватили в плен или уничтожили. За этим последовали тяжелые вражеские контратаки, но мы держались. На следующее утро командир боевой группы был ранен и я принял командование на себя. Можете мне поверить, ответственность была очень высокой, и я горд, что я выдержал это испытание.
Нас окружили. Нет боеприпасов, нет снабжения, мы держимся. 6 наших танков были подбиты, но мы удерживаем важнейший перекресток дорог в долине и наносим врагу огромные потери. Днем и ночью враг атакует со всех сторон. Однажды я был в танке, вел огонь одновременно моей батареей и пулеметом, потом я опять был с моими гренадерами, которые с воодушевлением следовали за мной. Мой танк получил много попаданий и в нем несколько пробоин. С тремя танками и несколькими гренадерами я ходил в контратаку и обратил в бегство 150 американцев. Но пробиться к нашим частям не получилось. Мы опять заняли круговую оборону. Нас атакуют самолеты и самая тяжелая вражеская артиллерия. Даже если наша «стая» станет меньше, мы будем держаться.
Я лечу из одной смертельной опасности в другую. Через три дня боев в окружении пришел приказ пробиваться к своим, с маленькой надеждой, что это получится. Все нас бросили. С шестью танками и несколькими ранеными мы едем, чтобы спасти наши жизни, бешено стреляем, пересекаем изгороди и овраги. Огромная удача, наш прорыв удался, и это был ад.
Начиная с командира армейского корпуса и до последнего гренадера, все наши товарищи следили за нашей практически безнадежной борьбой. Нас приняли как снова родившихся и поздравляли. На следующий день меня вызывали во все штабы и к генералу, который выразил мне свое особое признание. Я должен был написать письменный отчет. Что из этого последует, мы еще увидим.
Теперь, после того как я по меньшей мере 11 дней и ночей не спал, я должен немного отдохнуть.

Сердечные приветы,

Ваш счастливый Вальтер.

Мы должны победить!

Мне не известно, почему я не получил Рыцарский Крест, - хотя к концу войны простых солдат старались больше награждать. Но действия боевой группы получили заслуженное признание в дневном приказе 2-й танковой дивизии. А 3 августа 1944 года 2-я танковая дивизия была упомянута в Отчете Вермахта:
2-я танковая дивизия в Нормандии под непосредственным руководством ее командира, генерал-лейтенанта Фрайхерра фон Люттвица, проявила, как в нападении, так и в обороне, образцовую твердость и храбрость.
С 13 июня по 30 июля дивизия добилась следующих успехов: 180 танков уничтожено, 1 танк захвачен, 28 самолетов сбито, 27 бронированных машин уничтожено, 52 противотанковые пушки уничтожены, 20 грузовиков захвачено и взято 668 пленных.

После возвращения остатков боевой группы из Ла Денизье времени на отдых у нас не было. Севернее Труаго шли жесткие ближние бои, а огонь вражеской тяжелой артиллерии и налеты авиации нанесли нам серьезные потери. В ротах оставалось по 50-60 человек.
В гористой и лесистой местности было тяжело поддерживать пехоту артиллерией. Мы вынуждены были отступить до Тесси. 1 августа город был потерян.

Еще одна попытка.
Вследствие прорыва у Сен-Ло 4 августа 1944 года, американцы взяли Авранш. Этот город за короткое время стал важнейшим шлюзом для американских войск, которые должны были попытаться окружить немецкие войска с запада и юга. На немецкой стороне было принято решение начать контратаку на Авранш и уничтожить американский плацдарм.
6 августа с нашей стороны, в качестве первого эшелона наступления, выступили части 2-й и 116-й танковых дивизий, 2-я танковая дивизия СС "Дас Райх" и 17-я танковая дивизия СС "Гёц фон Берлихинген". За ними, во втором эшелоне, должна была наступать 1-я танковая дивизия СС "Лейбштандарт Адольф Гитлер". Это наступление, названное "Операция «Люттих»", стало неожиданностью для неприятеля, и сначала было успешным. Без больших потерь мы заняли город Ле Мениль-Аделе и стояли прямо перед Авраншем. Я с моей батареей успешно участвовал в этом наступлении, обстреливая вражеские позиции.
Позднее американцы так написали об этом нашем 20-километровом прорыве: "Наступление боевой группы привело наши части в полный беспорядок. Противотанковая оборона 39-го американского пехотного полка бросила все свое вооружение и бежала. 12 танков были уничтожены, 7 танков сгорели вместе с экипажами". Но и наши соединения несли высокие потери, прежде всего от неожиданно вступивших в бой на второй день 90-сантиметровых противотанковых пушек. Наступление остановилось. Город Ле Мениль-Аделе сначала мы удержали. Как это обычно было в Нормандии, город был окружен живыми изгородями, и я искал себе позицию для наблюдения за врагом. Башня церкви сама напрашивалась для этой роли, и я взобрался на ее толстые стены вместе с моим лейтенантом Альберти и радистом унтер-офицером Хеннингстеном. Моя батарея встала на позиции перед городом. Как только я подготовил все для стрельбы, я увидел танки противника, продвигавшиеся к городу. У меня был отличный обзор, и я открыл огонь по врагу, вынудив танки отступить.
Как и следовало ожидать, американцы остановили атаку, чтобы затребовать артиллерийскую поддержку. Так как мои снаряды ложились очень хорошо, они заподозрили, что огнем управляют с башни церкви. Через короткое время по мне начали стрелять артиллерия и танки противника, и так интенсивно, что наблюдать дальше было невозможно. Удары по башне и по нефу церкви были такие сильные, что мы не слышали друг друга.
Я увидел, что ко мне хочет прийти мой командир дивизиона майор Хаузель, но из-за разрывов снарядов он должен был спрятаться в укрытие. Он заскочил в дом возле церкви. Снаряд попал прямо в этот дом, и полностью его разрушил. С этого момента майор Хаузель считается пропавшим без вести. Но, со всей вероятностью, он погиб.
Вражеские танки уже были прямо перед церковью и стреляли через изгороди. Мне надо было удирать. Наших танков или противотанковой артиллерии не было и духа! Я приказал моему броневику подъехать ближе. Под градом снарядов мы прыгнули в броневик и помчались по направлению к центру города. Но это была поездка к гибели! Прозвучал ужасный удар по моему броневику, и я выпрыгнул из него. Снаряд попал в переднюю часть броневика и пробил его насквозь, но к счастью, он не взорвался! Однако из моего экипажа я больше никого не видел.
Я не знал, что наши танки уже прекратили атаку и отходили из города. Враг уже обошел нас с флангов, и мы были практически окружены. Сначала мы приняли бой против наступавших с внешней стороны американцев. Вместе с несколькими оставшимися пехотинцами мы пытались обороняться в ближнем бою. Положение стало безнадежным, но в плен я ни в коем случае попадать не хотел. Неожиданно рядом со мной появился мой друг Данненберг, - он был адъютантом майора Хаузеля. Вместе с лейтенантом Альберти и унтер-офицером Хеннингстеном, которые снова были со мной, мы искали и нашли дыру в живых изгородях, нырнули в нее, и после короткой пробежки оказались на поляне, на которой стоял крестьянский дом. Мы осторожно к нему приблизились. Дом был пустым, вокруг него солдат тоже не было видно. Мой лейтенант Альберти неожиданно снял куртку и начал мыться в корыте, из которого поили скот. Я стоял за дверью дома и увидел, как два американца спускаются по склону и идут к моему лейтенанту. Один из них поднял свою винтовку и закричал «Hands up!» (Руки вверх!) Лейтенант Альберти удивленно повернулся. То, что затем произошло, было невероятным. Альберти молниеносно выхватил из рук противника винтовку, направил ствол вниз и что-то ему сказал. Я помчался к нему на помощь, выхватил пистолет и закричал «Hands up!» (Руки вверх!) Оба американца быстро подняли руки. Они сдались и отдали нам свое оружие. Во время короткого разговора выяснилось, что мы имеем дело с лейтенантом из Филадельфии, а второй был простой солдат. Попадание в плен лейтенант воспринял абсолютно невозмутимо.
Что я должен был делать с двумя пленными в нашем положении, и за линией фронта? Я хотел вернуться к своим, и решил так: я пообещал американскому лейтенанту их освободить, если он поможет мне перейти через позиции американцев. Я ему сказал: «gentlemen's agreement» (джентльменское соглашение), - он возвращается на свои позиции, и говорит американцам, чтобы они по нам не стреляли, дали нам пройти. То есть, мы должны были подобраться к американским позициям сзади, и, если нас обнаружат, он должен был появиться перед американцами, заговорить с ними, - и в возникшем беспорядке мы должны будем проскочить. По крайней мере, мы должны попытаться это сделать.
Пока не стемнело, американец показывал мне фотографии своей семьи, и я ему тоже показал свои. Ночью (правда, светила луна) мы пошли. Я нащупал телефонный провод, незаметно его перерезал, и по этому телефонному проводу мы дошли по позиции пулемета. Теперь надо было действовать быстро. Американцы были застигнуты врасплох, и не могли понять, мы враги или друзья. Я толкнул моего пленного, он быстро отреагировал, и заговорил, дав тем знать, что он свой. А мы помчались по лежащему перед нами склону. Светила луна, а вокруг нас свистели пули. Мы свалились в воронку от бомбы и перевели дыхание. Мы были так изнурены, что решили сначала немного отдохнуть. Потом мы побежали дальше в сторону леса. Занималась заря. Неожиданно за нашими спинами прошли три американца. Они нас не заметили, мы по ним тоже не стреляли.
Около 10:00 мы пришли на какой-то хутор и попытались найти воду. Было жарко, и мы умирали от жажды. Неожиданно мы застыли от ужаса - на хуторе было огромное количество танков и грузовиков противника, и вокруг стояли часовые. Мы быстро спрятались и ждали до ночи, при этом нас обстреливала наша собственная артиллерия. Ночь мы провели в каком-то лесу. Доведенные до изнеможения, мы заснули. А днем мы начали осторожно продвигаться сразу за врагом. Когда вновь стемнело, мы перебежали через открытую местность, и нас обстрелял немецкий танк. Ночь опять была светлой, светила луна. Мы постоянно должны были укрываться от немецкого танкового огня и бомб немецких самолетов.
К этому моменту мы потеряли терпение, и пошли прямо к линии фронта. Мы нашли ложбину с живыми изгородями, поползли по ней по-пластунски и наткнулись на спящего американца. Часовые ходили туда и сюда, стоял пулемет. Как нам было через это пройти? Мы решили действовать внезапно. Мы открыто прошли через спящих американцев и нырнули в кусты. Часовые нас видели, - но всё происходило слишком неожиданно для них, и они не успели отреагировать. Когда часовые с пулеметом проснулись, было уже поздно, мы исчезли.
Перешли ли мы уже линию фронта? Как нас, идущих со стороны противника, примут собственные товарищи? Откроют ли они по нам огонь? Собравшись с духом, мы пробежали через лес. Там, на просеке, в свете луны, мы увидели блеск немецкой каски. Это был часовой 1-й танковой дивизии СС "Лейбштандарт Адольф Гитлер". Он нас заметил только тогда, когда мы его окликнули.Вернувшись к нашим товарищам, мы должны были рассказать наши приключения, и репортер из роты пропаганды их записал.
Наступление на Авранш провалилось. Основной причиной этого было тотальное превосходство врага в авиации, а кроме этого - массированные атаки танков и сильный артиллерийский огонь. Наша боевая группа потеряла две трети личного состава.
В ночь с 11 на 12 августа 1944 года 2-я танковая дивизия начала отступление. 13 августа в ее составе насчитывалось от трех до четырех тысяч человек, 25-30 танков, 40 орудий и около 800 грузовиков.
За свои персональные достижения во время наступления на Авранш я во второй раз за короткое время был представлен к Рыцарскому Кресту. В представлении от 22 октября 1944 года капитан Бербиг, который после гибели майора Хаузеля командовал 1-м дивизионом 74-го танково-артиллерийского полка, написал следующее:
Капитан Хайнляйн сопровождал наступление на Авранш в качестве передового наблюдателя в танковой боевой группе. Утром 8 августа, продвинувшись на 20 километров до Ле Мениль-Аделе, боевая группа была атакована большими силами пехоты и танков, поддерживаемых авиацией и артиллерией. После того как враг вошел в город, и танк капитана Хайнляйна был подбит, он собрал несколько человек и в тяжелейшем ближнем бою в городе оказал решающее сопротивление и заставил врага отступить с большими потерями.
После того как капитан Хайнляйн, вместе с еще одним офицером и одним унтер-офицером, были захвачены врасплох, им удалось, через короткое время после попадания в плен, захватить и забрать с собой сопровождавших их американского офицера и унтер-офицера. Два дня и три ночи капитан Хайнляйн вместе со своей группой пробивался 17 километров через плотно занятый частями противника район, постоянно участвуя в ближних боях, во время которых американский лейтенант и унтер-офицер смогли сбежать. Несмотря на большую физическую усталость и на иногда казавшимся безнадежным положение капитан Хайнляйн, как во время наступления, так и во время трудного прорыва из окружения, показал образцовое поведение и выдержку.
За свой героический бой у Ла Деннизье капитан Хайнляйн 28 июля 1944 года уже представлялся к Рыцарскому Кресту Железного креста.

Бербиг, капитан и командир дивизиона.

После развала фронта группы армий «Центр» в России и уничтожения дивизии целиком летом 1944 года, отдельным солдатам или даже небольшим боевым группам удавалось выходить из окружения даже после недель на вражеской территории. Так возникла идея, каким-то образом поощрять эти достижения. Эти так называемые "вернувшиеся бойцы" могли рассчитывать на награду следующей ступени от тех, которые они уже носили. Особенно это относилось к командирам больших боевых групп, которым удавалось вывести их к линии фронта [данная практика представляет собой разительный и обидный контраст с отношением к пробившимся из окружений бойцам и командирам на советской стороне].
Командир 74-го танково-артиллерийского полка полковник де Буше, который принял командование в конце августа 1944 года, поддержал моё представление на Рыцарский Крест ссылаясь на это, как его позже называли, "положение о вернувшихся бойцах":
Танково-артиллерийский полк 74, Штаб, 24 октября 1944 года
Ссылаясь на командное положение (OKHGen. ST. d. H. Org. Abt. 1 11295/44g. от 4 октября 1944 года) ходатайствую и направляю выше. Капитан Хайнляйн во времени поступления в полк во всех ситуациях проявлял себя как особенно храбрый и хладнокровный, но и осмотрительный, офицер. Его известные всему полку храбрые подвиги позволяют ему быть особенно заслуживающим высокой награды.

де Буше, полковник и командир полка

Но и после этого второго представления я не получил высшую немецкую награду…
После неудачного наступления с целью снова взять Авранш, немецкие войска отступали. 17 августа 2-я танковая дивизия в три этапа перешла через Орну, и 19 августа достигла линии Вильер-Аржанта. Бои в Нормандии из позиционных стали маневренными. Одновременно с наступлением у Авранша британцам удался и прорыв у Кана в направлении Фалеза. Союзником удалось, - соединением британских и польских частей из района Фалеза и американских сил у Аржанта, - окружить части немецких 5-й танковой и 7-й армий. Западный фронт стоял перед катастрофой. Кольцо окружения становилось все более плотным. Мы очень быстро поняли, что кольцо вокруг нас, - вокруг целой армии! - замкнулось. Еще за пару дней до того, как кольцо окружения замкнулось, мы отправили назад все наши машины, которые не нужны были в бою. Но даже у них не получилось выйти из котла. Все наше снабжение и запасы были потеряны.
19 августа 1944 года немецкое командование отдало приказ прорываться из окружения. 2-я танковая дивизия вместе с 12-й танковой дивизией СС должны были прорвать кольцо окружения у Сен-Ламберта. Прорыв севернее Аржанта должны были прикрывать 304-й танково-гренадерский полк и 38-й батальон противотанковых самоходных орудий. Благодаря этому арьергарду, большое число окруженных смогли в ночь на 21 августа выйти из котла.
Сначала мы должны были понять, где и как возможен прорыв. Выяснилось, что прорваться возможно только в одном месте: по узкому мосту через Див. На высотах слева от него стояла 1-я польская танковая дивизия, а в лесу справа были канадцы, - в таком количестве, что прорыв был обречен на неудачу. Но перейти реку в другом месте было невозможно.
За несколько дней до того мы наблюдали, как так называемая народно-гренадерская дивизия [в октябре 1944 года гренадерские дивизии были переформированы в народно-гренадерские (Volksgrenadier-Division), меньшего штата], полностью с новым снаряжением и частично на лошадях, пыталась прорвать в уже почти полностью закрытый котел. В руководстве царил хаос! Мы быстро поняли, что наше верховное руководство больше не являлось хозяином положения. Под девизом "спасайся кто может" все стремились к одной единственной дыре в кольце - к мосту через Див. Это был поток, забег по полям, до 8 колонн шли параллельно друг другу. Я пытался держать мою батарею вместе, но это удавалось только сначала.
20 августа 1944 года я потерял моего вахмистра Грюбша и одного водителя «Муни-Веспе». Безрассудно и безжалостно каждый пытался пробиться к единственному "шлюзу". Безжалостный обстрел со всех сторон добавлял еще больше хаоса. Пехотинцы, из-за сильного обстрела, частично бежали назад. Неуправляемые толпы катились мимо брошенных или разбитых машин. Тот, кто был ранен, оставался лежать, и ему еще повезло, если его не раздавили! Толпа становилась все плотнее, раздавались крики "Танки вперед!" Я был на танке. Но пехотинцы не знали, что пушка моего командирского танка -из дерева.
Я протискивался за моими «Веспе» через толпу. Дорогу мне преградил грузовик, полный солдат из СС, я закричал им, что они должны выйти. Я переехал этот грузовик: солдаты из него выскочили еще до того, как я на него наехал. Я проехал еще немного дальше, но встал уже окончательно. На высоте слева от меня стояли «Шерманы» и стреляли по нам. Одного из них подбили наши танки, и он загорелся.
Под тяжелейшим огнем из танков я решился на прорыв - и он удался! Даже часть моих «Веспе» удалось вывести из этого ада. Мне снова повезло! Мимо километровых колонн разбитой или сгоревшей техники я добрался до сборного пункта. Слава богу, многие мои товарищи были живы, но мой старшина Швертфегель пропал без вести. А наш командир полка Доус погиб в котле.
Каждый немецкий солдат, переживший события 18-21 августа в районе Фалез-Аржанта, никогда этого не забудет. Все развалилось, все бежали к одному пункту, чтобы вырваться из котла. Со всех сторон нас обстреливала артиллерия, авиация союзников атаковала нас беспрерывно, горели целые колонны, сгоревшие танки и машины перекрывали дороги, и между ними лежали раненые и убитые.
Большую роль в том, что прорыв из кольца у Фалеза удался, сыграл командир 2-й танковой дивизии генерал-лейтенант Генрих Фрайхерр фон Люттвиц. Вместе с офицерами своего штаба он подготовил группы прорыва. 20 августа 1944 года он, несмотря на ранения в шею и спину, лично находился у места прорыва в Сен-Ламберт. Только когда появилась вражеская пехота, он сам, со своим броневиком, прорвался на северо-восток и на следующий день достиг наших частей. За эти личные храбрые действия Генрих Фрайхерр фон Люттвиц 3 сентября 1944 года получил Дубовые Листья. С проигрышем сражения у Фалеза и битва за Францию для Германии была проиграна. Дорога в восточную Францию и к Рейну для союзников была открыта [потери германской стороны в этом проигранном сражении составили 10 тыс. человек убитыми и до 50 тыс. пленными].
Остатки 2-й танковой дивизии до 22 августа собирались у Берне. Оттуда мы отправились дальше в направлении Руана, города на Сене. Остатки армии бежали дальше. Как переправиться? Я нашел место, где ходил временный паром. Но сначала мы искали пункт питания, потому что мы уже несколько дней не ели, и нас мучил голод. Я нашел указатель, пошел по нему, и нашел большой пункт питания. Там офицер-недоумок потребовал у меня всевозможные бумаги на получение питания, которых в этом беспорядке у меня, разумеется, не было! В этот момент вдалеке начала стрелять зенитка. Этот офицер немедленно попытался прекратить обслуживание – конечно, из-за страха. Я разъяснил этому зайчику, что достаточное количество продовольствия для нас я хочу получить немедленно. И получил, под угрозой применения оружия.
Потом мы направились к парому на реке. Люди стекались к нему воронкообразной массой. Подходили танки, грузовики и обозы на лошадях. Баржа, работавшая как паром, могла вместить только 30 машин, и обстановка на берегу становилась напряженной и даже враждебной. Я взял руководство на себя. С пистолетом в руках я наводил порядок в этих массах. Я обнаружил, что один из грузовиков был полностью загружен трофеями какого-то узколобого лейтенанта, - и приказал просто сбросить этот грузовик в Сену. Некоторые солдаты поддерживали меня при наведении порядка: мы пропускали только танки и машины, необходимые для ведения боевых действий. Я стоял с пистолетом на пароме и угрожал пристрелить каждого, кто не подчинится моим приказам.
Так я провел несколько переправ, а потом, с немногими оставшимися моими машинами, переправился сам. Я беспрепятственно ехал на восток, - туда, где собирались остатки дивизии. Там я наконец-то выспался, и даже в кровати.
После переправы через Сену 2-я танковая дивизия не участвовала в боях. Остатки дивизии собрались 1 сентября на Маасе: всего осталось около 1000 человек, тяжелое вооружение практически отсутствовало. Несмотря на это, дивизия была определена в резервный фронт на Маасе.
Сохранилось моё письмо родителям, датированное 30 августа 1944 года:
После долгого перерыва я получил ваши письма от 14 и 21 августа. Почти все пропало. Прямо сейчас я чувствую себя неплохо, потому что я живу в доме священника и сплю на мягкой кровати. Но к такой жизни нас привели очень трагические обстоятельства.
Бои, которые я пережил на Западе, были беспримерно тяжелыми. То, что фронтовые части, включая лучшие дивизии, такие как «Лейбштандарт» и «Гитлерюгенд», здесь пережили, невозможно описать.
Враг наступал с преимуществом в артиллерии, танках и самолетах. Ураганный огонь, продолжавшийся часами. Далеко в нашем тылу каждый город, каждый перекресток, мост, даже просто дороги были под огнем тяжелой артиллерии противника, управлявшимся артиллерийскими наблюдателями на самолетах.
Ко всему этому еще нас бомбили эскадрильи четырехмоторных бомбардировщиков. Позиции нашей батареи очень быстро обнаруживали самолеты и радиопеленгаторы, мы постоянно находились под огнем. Были дни, когда я терял по 8 товарищей.
Если мы держались, то враг прорывался в другом месте и брал нас в кольцо. Три раза я выходил из окружения, один раз это заняло два дня, пока я с двумя товарищами пробрался через американскую линию фронта, после того, как мой броневик подбили. При этом я потерял двух моих лучших вахмистров, двух радистов и водителя! Меня легко ранило в правую руку. Самым плохим было третье окружение. Ужасные картины! В двух батареях, которыми я командовал, осталось только 50 человек, а от машин практически ничего не осталось. Мой гордый последний танк также был подбит. Он выручал меня во многих тяжелых ситуациях и получил несколько попаданий.
Я не хочу плакаться, и не хочу, чтобы вы за меня сильно переживали. Но моих людей мне жаль. Я больше ничем не мог им помочь. Они надеялись на меня, и мы все делали вместе. Я был глубоко потрясен, когда погиб старший офицер моей батареи. Он был лучшим солдатом и человеком, которого я когда-либо знал. Его смерть стала для меня большим ударом. Я не должен отчаиваться, но иногда я больше не знаю, что говорить моим людям, когда они спрашивают, что будет дальше. Солдаты выполняют свой долг, но в других местах должен быть какой-то саботаж, иначе некоторые вещи объяснить невозможно. Позже, в другое время, мы должны будем это выяснить: например то, что было во время переправы через Сену. Мы пробивались от одного населенного пункта к другому, но никогда не могли собраться с силами, потому что враг наступал слишком быстро.
То, что я вам сегодня рассказал, не должно быть жалобой, и я не дам себя сломать, для этого я стал слишком закаленным. Я себя часто спрашиваю, почему судьба так ко мне благосклонна. В полученных нами тяжелых ударах виноваты предатели. Я предполагаю, что некоторые из них занимают высокие посты.
Если мы продержимся еще четыре недели, самое тяжелое будет позади. Наше поражение будет закатом немецкой жизни. На нас, немногих оставшихся солдат, вы можете положиться.
Я уже писал, что меня представили к Рыцарскому Кресту?
Сердечные приветы!

Ваш Вальтер.

После тяжелых боев на фронте вторжения и затяжных боев во время отступления до границы Рейха и Западного Вала, 2-я танковая дивизия в октябре 1944 года была снята с фронта и переведена в район Даун-Майен-Кохем-Виттлих-Битбург для "освежения" и пополнения техникой. С 5 сентября 1944 года командиром дивизии стал полковник генерального штаба Густав-Адольф фон Ноститц-Вальвитц. А с 15 октября этого же года новым командиром дивизии стал генерал-майор Хеннинг Шюнфельд. После погибшего в августе 1944 года майора Хаузеля, командиром 1-го дивизиона 74-го танково-артиллерийского полка стал капитан Бербиг.
Наш дивизион пополнили в целом неплохо. Во время больших учений были сформированы боевые группы. Чтобы обстрелять новых товарищей, как можно ближе к нам стреляли боевыми снарядами, пока мы сидели в окопах. Но как-то раз во время учений наш "враг" по ошибке выстрелил прямо по нам трассирующих снарядом, - к счастью, обошлось без жертв. Я тоже отличился: ночью перед очередными учениями я выпил немного больше чем нужно, и стреляя дымовым снарядом попал в наш склад с боеприпасами. В другой раз в пьяном виде я стрелял из ракетницы, и она взорвалась у меня в руке. В третий раз, мы все в пьяном виде ехали ночью домой, у автомобиля погасли фары, и мы упали с горы в обрыв. И мне, как обычно повезло, со мной ничего не случилось! Но с моими новыми канонирами я так и не успел хорошо познакомиться, - а потом было поздно, потому что мы всегда были в боях, на передовой.

Последнее наступление.
После интенсивного обучения и учений, 6 декабря 1944 года 2-я танковая дивизия была переведена в район Ваксвайлер-Арцфельд-Даляйден. В ночь на 14 декабря дивизия заняла позиции к наступлению перед Дасбургом, городом на Оуре.
16 декабря 1944 года началось так называемое наступление в Арденнах. 2-я танковая дивизия также приняла в нем участие в составе 5-й армии. Вместе с Учебно-танковой дивизией под командованием генерал-лейтенанта Фрица Байерляйна и 26-й народно-гренадерской дивизией под командованием полковника Хайнца Кокотта, мы образовывали 47-й танковый корпус под командованием генерала танковых войск Фрайхерра фон Люттвитца, бывшего командира нашей дивизии. Корпус входил в 5-ю танковую армию под командованием генерала танковых войск Хассо фон Мантойфеля.
До этого у нас также сменился командир дивизии. Генерал-майор Шюнфельд попросил освободить его от должности. Известие о том, что у него в России погиб сын, так на него подействовало, что духовно он был больше не в состоянии командовать дивизией. Его приемником 14 декабря 1944 года стал полковник Майнрад фон Лаухерт. Плохо в этом было то, что за короткое время до начала наступления он не мог сформировать себе собственный штаб.
Я уже многие годы был передовым наблюдателем, и у меня была репутация "с Хайнляйном ничего случиться не может, он всегда вернется", - поэтому я и в этот раз должен был стать передовым наблюдателем. Но так как я уже давно был командиром батареи, а сейчас, фактически, являлся и командиром дивизиона, то было придумано новое название моей должности: «передовой командир-наблюдатель»!
Я направился к пехотинцам, чтобы вместе с радистом сопровождать наступление и управлять огнем нашего дивизиона. Для танков и тяжелых орудий сначала надо было построить переправу через Оур. Это должны были сделать наши пехотинцы, т.е. 2-й и 304-й танково-гренадерские полки. Враг был застигнут полностью врасплох нашим наступлением, и нам удалось захватить передовые вражеские позиции. Но потом сопротивление значительно возросло, и нам пришлось ждать прибытия танков и тяжелых орудий.
Прошлой ночью мостостроительные инженерные части построили деревянный, но выдерживающий большую нагрузку военный мост через Оур. Но первый же танк, проехавший по мосту, при повороте направо на Марнах развернулся по слишком маленькому радиусу и вместе с частью покрытия моста сорвался в Оур. Мост был отремонтирован только после обеда, и танки и тяжелые орудия вновь смогли переправиться через Оур.
Погода была пасмурная, и это препятствовало налетам американской авиации. Мы более или менее быстро продвигались по направлению к Бастони. Город должны были взять учебно-танковая дивизия вместе с 26-й народно-гренадерской дивизией. Взять город с ходу им не удалось, и город был окружен 26-й народно-гренадерской дивизией. Учебно-танковая дивизия продвигалась южнее Бастони в направлении Санкт-Хуберт, а 2-я танковая дивизия обходила город с севера. Мы прошли через Новиль, который был взят после тяжелых боев с третьей попытки 20 декабря 1944 года. Теперь мы двигались дальше, в направлении Мааса, куда враг бежал в большой спешке.
Я ехал в моем командирском танке вместе с танками нашего 3-го танкового полка, которым командовал подполковник фон Вагенер. Мы остановились в 6 километрах от Динан, у Селл и Фо-нотр-Дам, потому что у нас закончился бензин и боеприпасы. Это было 23 декабря, два дня до Рождества. Бесценное время проходило, и мы с ужасом наблюдали, как враг подтягивает все новые и новые силы, чтобы взять нас в клещи. Потом связь с нашим тылом была перерезана, и наше положение становилось все более безнадежным. Ко всем несчастьям, небо прояснилось, что сыграло на руку американской авиации, которая беспощадно бомбила как наше танковое острие, так и обозы.
Помню, как я стоял на одной высоте возле моего танка и смотрел на Маас и Динан. Мы стояли без движения, и мне хотелось плакать! Что с нами теперь будет? Никаких приказов сверху! Все это было напрасно?
Я узнал, что командир нашего дивизиона капитан Бербиг погиб. По словам свидетеля произошедшего, он попытался в ближнем бою уничтожить вражеский танк. Я принял командование 1-м дивизионом. Это было 25 декабря 1944 года… Я был без понятия, что происходит с моими тремя батареями. Мне не удалось связаться ни с одним из трех моих командиров батарей. Я понял, что мы полностью окружены противником…
27 декабря пришел приказ попытаться вырваться из окружения. Мы пошли - лейтенант Альберти, унтер-офицер Хеннингстен, и я. Мы дождались темноты и побежали вниз по склону. Смертельный стрелковый огонь заставил нас вернуться. Мы спрятались в кучу хвороста и ждали, пока ситуация успокоится. С облегчением мы увидели, что враг продвигается дальше на восток. Теперь мы находились у него в тылу.
Следующие дни и ночи мы пробирались за продвигающимся вперед врагом, от одного укрытия до другого, иногда даже посреди вражеских наступающих частей. Был декабрь, и было очень холодно. На третий день мы достигли реки Лес, - многоводной и быстрой арденнской реки. Возможности перейти ее нигде не было. Мы, несмотря на страшный холод, хотели уже переправляться вплавь, но нашли узкий мостик. Я осторожно продвигался к мосту, и нащупал протянутую поперек проволоку, на конце которой висела немецкая ручная граната! «Ура, наши не могут быть далеко!», - подумали мы в этот момент.
На другой стороне реки мы увидели, как в окопах блестят немецкие стальные шлемы. Пехотинцы потрясенно смотрели на нас и спрашивали, откуда мы появились. "С моста", - "Но он же заминирован!", - "Да, но плохо". Они были из учебно-танковой дивизии, и не могли поверить, что на западном берегу Леса еще есть немецкие солдаты.
С облегчением мы пошли по дороге до следующего населенного пункта. Мы доложились командиру стоящей там части, который нам сообщил, что ночью его часть сменяется частью 2-й танковой дивизии, - таким образом мы оказываемся опять дома. Он сказал: "Идите в соседний дом, ешьте и ложитесь спать!" К сожалению, немного позднее его совет имел для нас фатальные последствия. Вино и жареная картошка вернули нас обратно к жизни, и мы блаженно растянулись на мягких кроватях. А утром нас разбудил шум на лестнице. Перед дверью стояли английские парашютисты. «Hands up!» (Руки вверх!), - закричали они нам. Что произошло? Оказалось, солдаты учебно-танкового полка ночью отступили, - а наши люди деревню не заняли, хотя это должен был сделать именно мой друг, пехотный лейтенант Флекенштайн. Отошедшая часть, по причине недостатка солдат, забыла сообщить нашей части, что мы еще спим в соседнем доме. Они отступили, а мы остались спать «на нейтральной полосе». А жители деревни сообщили об этом англичанам.
Это позор для офицера, дать взять себя в плен в постели. Бегство, трудности, голод - все было напрасно! Теперь мы надеялись, что в плену у нас все будет хорошо, потому что англичане считались противником, имеющим представление о гуманности. Но мы очень сильно ошиблись.
Нас отвели в деревню на допрос, и завели в дом. Там был английский офицер, который свободно говорил по-немецки: это был немецкий еврей, и он был на нас очень зол. Меня одного завели в комнату, и этот офицер, говорящий по-немецки, сорвал с меня ордена и заставил меня раздеться до белья. Потом он приставил мне пистолет к затылку, и сказал, что я должен ему рассказать, что является целью нашего наступления, какую цель мы атаковали. Нам, солдатам, запрещено было говорить: мы должны были показать свою солдатскую книжку и назвать свой номер, больше нам нельзя было ничего говорить. Я отказался отвечать, он на меня наорал, и сказал, что он переедет меня танком, если я не начну говорить. Он все время повторял, что наши солдаты взяли в плен американцев у Малмеди, и их расстреляли, и я за это отвечу [имеется в виду эпизод, известный как «Бойня у Малмеди»: расстрел в ходе наступления в Арденнах солдатами Ваффен-СС американских военнопленных].
Меня вытолкали на улицу в одном нижнем белье. Было 30 декабря, на улице лежал снег, и было очень холодно. Мы должны были лечь на ледяную дорогу, - но танк не приехал, потому что никаких танков у них не было. Приехал джип, они делали вид, что сейчас переедут нас джипом, но мы все равно ничего не говорили. После этого мы могли встать и нам разрешили одеться. Меня поставили у стены сарая. Один солдат снял с меня мой меховой сапог и избил меня им. Через короткое время пришли ещё солдаты с оружием, примерно 20 человек против нас трех. Мы от каждого из них получили удар бляхой ремня. Перед сараем построилось отделение солдат, вооруженных винтовками и одним пулеметом. Меня мучил вопрос, что же теперь будет? Мне и моим товарищам дали по лопате и повели нас из деревни, примерно на полтора километра. Дорога шла по просеке на маленький холм.
Унтер-офицера Хеннингстена отвели куда-то в сторону, а меня и моего лейтенанта заставили копать себе могилы на склоне холма. Мы должны были лечь в могилы, чтобы убедиться, что они нам подходят. Этот немецкий еврей сказал, что я очень хорошо обращаюсь с лопатой, - значит я определенно был в Имперском трудовом агентстве. Он идеально говорил по-немецки. Потом нас опять спросили цель нашего наступления, и мы опять отказались отвечать. После этого мы опять должны были лечь в могилы. За могилами англичане установили пулемет. Мне приказали снять очки и лечь лицом вниз. Потом мне сломали мой солдатский жетон: так, как это делали у погибших. Я подумал: «Странно, что они используют пулемет, обычно расстреливают из винтовок».
"У вас есть последнее желание?" - спросили меня. Я сказал: "Надеюсь, что хоть из пулемета вы по нам попадете". Вдалеке мы услышали выстрелы, и нам объяснили, что это расстреляли нашего унтер-офицера. Позже выяснилось, что это была неправда.
Было удивительно, что никакого смертельного страха у меня не было, - только вся моя жизнь мгновенно промелькнула у меня перед глазами. Ты бессилен, ты ничего не можешь сделать: если они хотят тебя расстрелять, тебя расстреляют. Тело реагирует по-другому, но мысли заканчиваются, и у тебя больше нет страха. Нет, смертельного страха у меня не было.
Нам сказали, что мы уже расстреляны, и поэтому можем сказать цель нашего наступления. Мы опять отказались отвечать на любые вопросы, и раздалась короткая пулеметная очередь, она прошла над нашими головами. Нам разрешили подняться из могил, и на этом наши проблемы закончились. Мы даже заметили, что вражеские солдаты смотрят на нас с определенным уважением. К нам вернули моего унтер-офицера.
После возвращения в деревню меня отвели к английскому полковнику-парашютисту. Сначала он на меня наорал, потому что я его поприветствовал "Немецким приветствием", но потом он выразил мне свое уважением моему поведению. Я пожаловался на методы допроса, которые были для нас необычными, на что он сказал, что во время войны могут быть необходимы и такие методы. Я должен был быть рад, что я попал в плен, потому что война для меня закончилась. Но то, что они зашли так далеко, заставляет задуматься. Мои ордена и знаки отличия я частично получил обратно. Оригинал моего Немецкого Креста в золоте я давно отправил домой и носил вместо него колодку из ткани. До середины января мои товарищи надеялись на моё возвращение, но 20 января 1945 года майор Карл-Хайнц Фингер, который с 16 декабря 1944 года был командиром 74-го танково-артиллерийского полка, написал письмо моим родителям:
74-й танково-артиллерийский полк
Штаб полка, 20 января 1945 года
Уважаемый господин Хайнляйн!
Я должен Вам, к сожалению, сообщить трагическую весть. Ваш сын, капитан Вальтер Хайнляйн, 27 декабря 1944 года пропал без вести у Селл, 6 километров юго-восточнее Динан (Бельгия). Мы, с боевой группой нашей дивизии, продвинулись далеко в расположение врага, и рано утром 27 декабря, ввиду неудачно сложившихся обстоятельств, должны были пробиваться из окружения. В следующие дни все еще появлялись солдаты, которые смогли выйти из окружения, и я до сегодняшнего дня надеялся, что Ваш сын появится среди нас. К сожалению этого не произошло.
В лице Вашего сына я потерял храброго, всегда готового к бою офицера. Он был лучшим из командиров батарей нашего полка, для него не было невыполнимых задач и приказов. Я твердо убежден, что 27 декабря он попал в американский плен. Более точно, несмотря на все наши усилия, нам ничего установить не удалось. Я надеюсь, что он здоров, и у него все хорошо.
Может быть, это будет для Вас маленьким утешением, что солдатская судьба привела его плен в тот момент, когда мы победоносно наступали на врага. От имени всего моего полка я выражаю Вам наше участие в судьбе Вашего сына и соединяю его с самыми лучшими пожеланиями его счастливого возвращения домой после войны в добром здравии. Вы нас очень обрадуете, если сообщите нам, когда получите от него первую весточку.
Остаюсь с почтительным приветом и Хайль Гитлером!

Ваш Карл Хайнц Фингер, майор.

Попадание в плен во время наступления в Арденнах с большой вероятностью было причиной того, что моё представление на Рыцарский Крест не прошло. 27 сентября 1944 года Гитлер издал приказ не награждать попавших в плен, даже если их вины в этом не было.

Как было в плену.
Транспортом нас перевезли в лагерь военнопленных в Шербур. Лагерь был над городом с видом на море, мы жили в палатках. Наша группа стала первой, которую не отправили дальше, в Америку.
Питание было крайне скудным, - жидкий суп без соли (потому что охрана продавала соль французам) или на четверых одна банка тунца и кусочек хлеба. Охрана состояла в основном из негров, и проблем с ней не было. Нас часто выводили из лагеря.
Все резко изменилось после известия о капитуляции: все сразу стало гораздо строже. Известие о капитуляции нас очень удивило, - ведь мы все верили в появление нового оружия. Мы даже разработали тайный план побега из лагеря!
Нас били везде, куда мы приходили: американцы первым делом нас били. Потом нас перевели под Реймс. Втиснутые в вагоны для скота, ночью мы приехали в новый лагерь. Меня вызвали на допрос и первым делом избили. Потом были обычные вопросы: был ли я в партии, и так далее. Кормили в Реймсе еще хуже, чем раньше, и опять не было соли. Охрана теперь состояла из французов. Те, кому ночью надо было в туалет, должны были рассчитывать на то, что по ним будут стрелять. И несколько человек действительно застрелили.
Через несколько дней меня, с тремя товарищами, посадили в карцер - бетонное помещение 1 на 2 метра. Мы были в одних трусах, на бетонном полу лежала одна картонка, было очень холодно. Почему? Я предполагаю, что кто-то из товарищей сообщил, что мы собираемся сбежать. В день давали кусочек хлеба и воду. В воскресенье не давали ничего, потому что у охраны был выходной. Через стену от нас сидел шеф-повар отеля Раутенкранц в Магдебурге, и он рассказывал нам рецепты блюд, которые он там готовил. Через 4 недели нас выпустили из карцера. Сами мы идти уже не могли, и ползли до лагеря…
Офицеры, в отличие от солдат, не должны были работать, но я вызвался на работу, потому что после карцера был очень слабым, а работающим давали дополнительный паек. Я подумал, что пока я окончательно не оголодал, я туда запишусь. Там в хлебопекарне работали пленные немцы, они мне дали хлеб и кофе, и я немного восстановился. Но я получил новый удар. Меня опять вызвали на допрос. Кто-то сообщил, что я был в Бамберге крайсляйтером (секретарем райкома), - хотя как действующий офицер, я даже не был членом партии. Мне опять грозил карцер, - в этот раз яма на открытом воздухе, в которой заключенные стояли днем и ночью. Но в бригаде, в которой я ходил на работу, были бывшие заключенные концлагерей, которые за меня заступились. Они смогли объяснить французам, что я не мог быть крайсляйтером.
В лагере военнопленных я пробыл совсем не долго: 9 месяцев. В начале сентября 1945 года пришел транспорт, чтобы отвезти нас на родину. Я встретил там одного майора, тоже из Бамберга: оказалось, что он женат на моей подростковой любви. На вокзале среди нас опять искали эсэсовцев: их отвели на перрон и избили. Мы ехали в открытых товарных вагонах, и французы сверху бросали по нам камни и бутылки. Охрана состояла из негров, и когда ситуация накалялась, они открывали по французам огонь.
У французского населения в городах не было вообще никакой причины быть на нас особенно злыми. Конечно, мы оккупировали их страну, но мы их не грабили, они могли жить как боги во Франции. Все можно было купить: была еда, вещи, которых в Германии уже не было долгое время. Мы украшали их города, насколько это было возможно. Это не мы, это американцы разбомбили все их города, хотя в некоторых из них не было ни одного немецкого солдата, - как, например, в Кане. У гражданского населения от этого были большие потери. С пленными французами мы тоже обращались хорошо.
3 сентября 1945 года транспорт пришел в Бамберг. На стадионе у нас забрали солдатские книжки, но листы с записями о моих наградах мне удалось вырвать и сохранить. С самодельной сумкой на ремне я пошел домой, где обнял мою мать. Мой отец, как так называемый "наци", сидел в лагере в Хаммельбурге.

Благодарность родины.
Передо мной, теперь 25-летним, безработным, не было никаких перспектив. Мой друг устроил меня на работу в строительную фирму. Работы было много: в Бамберге были разрушены 5 мостов. Вместе с работой пришел голод! На мои карточки мы должны были жить втроём, мой отец в лагере также голодал.
Очень скоро я узнал, что мы, солдаты, теперь называемся убийцами, и что во всех несчастьях виноваты именно мы. И так к нам относятся даже сегодня: мы преступники, мы убийцы! Нас ругают со всех сторон: мы нацисты, мы не герои, а убийцы. В те дни была создана комиссия по денацификации. Коммунисты, противники нацистов и дезертиры были теперь нашими "судьями"! Меня тоже "судили", признали «активистом второй группы» и приговорили к конфискации имущества и принудительным работам. Кроме этого, мне запретили учиться в университетах по всей Баварии. Я не мог избирать и занимать какую-либо государственную должность.
У нас у каждого были приговоры от комиссии по денацификации: кто офицер, кто нацист, кого в тюрьму, кого на принудительные работы. У меня сохранились все эти бумаги: я там числился большим и активным нацистом. У меня высокие награды и меня досрочно производили в следующие звания, - поэтому я большой нацист.
В один прекрасный день я получил приказ явиться на принудительные работы. Это было воскресенье, я только что вернулся с ночной смены на стройке. В бешенстве я пошел на сборный пункт, и доложился следующими словами: "Я только что вернулся с ночной смены. Вы все можете поцеловать меня в жопу. Хайль Гитлер!" Я ушел, и больше меня туда не вызывали.
В "Конкордии", известном здании на берегу Регница, в первый раз после войны были танцы. Там я познакомился с моей будущей женой, беженкой из Восточной Пруссии. Во время моего первого танца с ней у меня украли пальто, которое я купил когда-то в Афинах.
Мы сравнительно хорошо жили, я работал плотником. Я хорошо рисовал и хотел учиться на архитектора, но у меня был запрет на учебу в Баварии. Я поехал в Штутгарт. Высшая техническая школа была переполнена. Однако когда секретарь спросил меня, был ли я ранен на войне, и только я открыл рот, чтобы рассказать мою историю, - он уже сказал мне "Принят!" Оказалось, секретарь сам был ветераном, и мой запрет на профессию его не интересовал. В 1952 году я получил диплом инженера и вернулся в Бамберг. У меня два сына и дочь, 6 внуков. Моя жена умерла в 1988 году.
Ветераны 2-й танковой дивизии собираются в Вене. В 1984 году в Фульде я основал и стал председателем «Союза ордена Немецкого Креста в золоте» (кавалеров Рыцарского Креста мы тоже принимали). До 2005 года у нас были ежегодные встречи. В 2005 году нас оставалось 90 человек, на встречу пришли пятеро, и мы решили наш союз распустить.
Меня приглашают читать лекции у резервистов и в казармы. Иностранные телеканалы приглашают и просят рассказать о Вторжении, наступлении в Арденнах или битве под Курском. В Нормандии я поочередно с бывшими нашими противниками рассказывал о боях: я снимался в английском документальном фильме про наступление в Арденнах. События освещали с двух сторон, и я освещал их с немецкой стороны. Они меня из Франкфурта привезли на самолете в Париж, а оттуда отвезли в Арденны на машине. Там я на месте объяснял: как все происходило, где были они, где были мы. В конце мы обменялись сувенирами и разошлись друзьями.
Меня часто спрашивают: «Кто были самые храбрые солдаты?» Я отвечаю: «Русские и англичане», - «А самые трусливые?» - «Американцы». Это было всем хорошо известно! Ещё спрашивают: «А французы?» - «Французов давно проехали!» Французы очень быстро сдавались, только бункеры иногда защищали. Англичане были хорошие, храбрые солдаты, - даже очень хорошие. Они умели хорошо стрелять и делать все остальное. Но наше оружие было немного лучше.

Сообщение отредактировал Wenzel Lehmann: 03 апреля 2020 - 01:49

[Wenzel Lehmann]

Otto Carius

 

 

Вопросы, которые мы зададим, это не только наши вопросы, это вопросы большого сообщества русских любителей военной истории, которые читали вашу книгу, и хотят уточнить детали, особенно относящиеся к первому периоду войны.

Хотелось бы начать разговор с того самого боя в Малиново. У нас есть две фотографии…

- Малиново! О, да.

 

В этот день там погибли два Героя Советского Союза, оба были командирами батальонов. У меня есть фотографии этих двоих, и я бы хотел, чтобы вы на них посмотрели. Может быть, вы кого-то вспомните. Один из них сгорел в танке, а второй…

- Сразу могу сказать, что я их не видел.

 

Но того, который застрелился, вы видели?

- Нет. Солдаты видели, они потом мне рассказали. А я сам не видел.

 

У вас в книге написано, что вы видели награду?

- Лично не видел. Но те, кто докладывал, сказали, что оставили награду на погибшем. Ее никто не снимал! Мы так никогда не поступали. Этим потом занимались американцы - они снимали все подряд.
Я не воевал ни с погибшими ни с пленными. Более того я не стрелял, если танк противник уже побежден и экипаж покинул его. Мы были очень потрясены, когда узнали, что в современном бундесвере, молодые танкисты, упражняются воевать с экипажем, после того как он покинул танк. У меня в роте это было не принято.
В Дюнабурге [Даугавпилс] мне запомнился один пленный, который потерял ногу. Я предложил ему сигарету. Он ее не взял, а одной рукой сам свернул себе самокрутку.
Я никогда не понимал, как они это делают. Makhorka! Они были немного примитивные. В основном пехота, разумеется. Технические войска уже никак нельзя назвать примитивными.
Многие сотни русских погибли совершенно бессмысленно, потому что их необдуманно бросили в бой. Например, через Нарву. 500 - 600 человек погибали каждую ночь… Они лежали там на льду. Это же чистое безумие.
У нас такое происходило реже. Мы не могли позволить себе подобной роскоши, потому что у нас было намного меньше людей. Но тоже случалось, что от батальона после атаки оставалось 10 человек. От целого батальона.

 

Вернемся в 1940 год. В Шлезвиг-Гольштейне, вы обучались на заряжающего?

- Да, тогда я был рекрут. Отрабатывали все, то что нужно заряжающему танкового орудия. Сверх того существовала обычная армейская подготовка - строевая, приветствие и прочее. И еще отрабатывали то, что необходимо для выживания. Почему я еще жив, так это благодаря тем тренировкам.

 

Как командир танка давал вам команды - руками, голосом или через переговорное устройство?

- У нас имелось радио. А вот у наших противников связь была намного хуже. Как с точки зрения техники, так и по профессионализму персонала. Если бы было по другому, то мы бы проиграли войну уже в 1942-м году. Ну и конечно у русских были проблемы в руководстве и в поведении отдельных членов экипажа танка. Я ни разу не видел, чтобы русский командир танка выглядывал из люка во время боя. Это было нашим счастьем и несчастьем нашего тогдашнего противника.

 

Что входило в обязанности заряжающего во время марша?

- Заряжающий должен следить за тем, чтобы пушка была вовремя заряжена, а пулемет не имел задержек. Если случались задержки, заряжающий должен уметь быстро их устранить. Заряжающий - это бедный человек, который ничего не видел, и не понимал, что происходит. В чешском танке Pz-38(t) вообще ничего не видно, да и в «Тигре» тоже.

 

Как вы убирали смазку со снарядов?

- Ничего подобного не делалось. Снаряды заряжались такими, какими поступали к нам.

 

Снаряды, Вы должны были укладывать?

- Да. Они находились в укладке. В боеукладке Тигра 98 снарядов. А в чешском танке было еще меньше.

 

Сколько бронебойных снарядов и сколько фугасных было в Pz-38(t)?

- В чешском танке применялось только два вида снарядов: бронебойные и осколочно-фугасные. У нас обычно было 50 на 50. Каждый экипаж сам решал, сколько каких снарядов ему брать. Это в основном зависело от командира.

 

Насколько Pz-38(t) был хорош для войны в России?

- Совсем не годился. Экипаж этого танка состоял из четырех человек. Командир должен руководить, стрелять и наблюдать. Для одного командира это слишком много. А если он еще и командир взвода или роты, это уже практически невозможно, потому что у каждого только одна голова. Чешский танк хорош только для маршей. Нижняя часть, до пояса, у него очень удачная. Полуавтоматические планетарные передачи, крепкая ходовая. Чудесно! Но только для того, чтобы ездить. Сталь тоже была плохая. Пушка в 3,7 сантиметра против Т-34 слишком слаба. Если бы тогда русские находились не в стадии перевооружения, а Т-34 появился бы у них немного раньше, и если бы им правильно управляли, то война закончилась бы в 1941-м году, самое позднее - зимой.

 

Вы помните первый бой с Т-34? Вы осматривали его после боя, залезали вовнутрь?

- Мы не были передовой частью. Передовые части воевали с Т-34, а мы про него только слышали. Слушали и ужасались. Для нас было необъяснимо, почему это явилось сюрпризом для немецкого руководства. И это притом, что немцы разрабатывали танки вместе с русскими в Казани. Про Т-34 мы ничего не знали.

 

Члены экипажа танка были взаимозаменяемы?

- Смотря как посмотреть. Мы были счастливы, если мы могли оставаться все время в одном экипаже. Но, если Вы командир взвода или роты, то вам иногда необходимо пересаживаться. Кого-то высаживали, он при этом был чертовски зол. Но ничего нельзя поделать, командиру тоже нужен танк.

 

В пределах одного танка, например, мог водитель стрелять, а наводчик водить?

- Определенно это было возможно. Но персонально у меня этого никогда не случалось. Бывало во время марша я, заряжающий, вел танк, подменяя водителя. Это происходило, потому что мы все время ехали. Ехали, ехали и ехали…

 

Как указывалась цель, по циферблату?

- Цель указывал командир. Хороший наводчик тоже наблюдает через оптику. Но обычно, командир сам решает куда стрелять.
Во время обучения были приняты определенные формы приказов. Но в реальности все говорили нормально, так же, как говорим сейчас мы втроем. Более того, мы много не разговаривали. Всегда надо быть настороже и наблюдать. Особенно это относится к командиру. У меня, к примеру, было так: я клал руку у наводчика на левое плечо, и он поворачивал пушку налево, а когда я перекладывал на правое - направо. Все это происходило спокойно и в полной тишине. Это в современных танках командир может перенять управление, а у нас такого еще не было. Но это и не нужно, потому что командир все равно не мог вмешиваться. У него и без того хватало других задач.

 

Стреляли с остановок или на ходу?

- Мы стреляли только с остановок. Стрелять на ходу это слишком не точно, да и не нужно.

 

Какую команду вы давали механику-водителю, чтобы он остановился?

- Просто приказывал остановиться [Stop или Halt] или что-то в этом духе. Ничего особенного, никакой специальной команды. Механик-водитель, по-моему, это самый главный человек в танке. Если механик-водитель хороший, то он всегда поставит танк в правильную позицию по отношению к противнику, не покажет ему борт и по возможности всегда стоит передом.

 

Русские окапывали танки. А немцы это делали?

- Да, мы иногда так тоже делали. Особенно в первую зиму, когда стояли в обороне. У нас тогда не хватало противотанковых пушек.

 

Вы, как командир танка, чистили и приводили танк в порядок вместе с экипажем?

- Интересный вопрос. К примеру, мой командир танка… Невозможно было представить, что он даже дотронулся до снаряда или до канистры с бензином. А я всегда помогал грузить боезапас, обслуживать танк, и прочее. Психологически это влияло превосходно. Маленький фокус с большим воздействием. Но я это делал также по убеждению – ведь мои товарищи по экипажу тоже уставали.

 

Как звали вашего командира?

- Это тот самый, которого скоро застрелили. В книге есть…

 

В 1941-м году вас отозвали с фронта в офицерскую школу. На фронт вы вернулись в зимнем обмундировании?

- Зимнего обмундирования нам еще не выдавали. А вот у русских оно было. Многие тогда погибли из-за того, что пытались снять с павших русских валенки.
Если вы меня спросите, как я пережил первую зиму, то я могу только сказать, что я там был, но не знаю, как я там выжил. Мы зимовали на открытом месте почти в 50 градусный мороз. Снабжения нет, все замерзло. Из еды только лошадиное мясо и замерший хлеб. И тот надо рубить топором. Никакой горячей еды. Слово "гигиена" вообще исчезло как понятие! Снег, ледяной шторм, никакой зимней одежды. Танков уже нет, осталась только одна черная униформа. А в снегу в ней просто прекрасно, очень хорошо! Сидишь и ждешь, когда тебя атакуют привыкшие к снегу, одетые в маскхалаты, хорошо обученные русские лыжники… Но… Я все еще жив!

 

Вши были?

- Много! Если кто-то говорит, что у него не было вшей, значит, он никогда не воевал на переднем крае в России. Сто процентов!

 

Вы жили в домах?

- Вы наверняка знаете, что Сталин приказал все сжечь и ничего не оставлять. Первую зиму можно забыть. А потом у нас появились танки, так что в них можно было хоть немного обсушиться. В танке тоже холодно, в них не предусматривался обогрев. Хуже всего приходилось пехоте. Там с гигиеной дело обстояло совсем плохо. Я не знаю, как мы это пережили. Вши. А белье сменить невозможно.Мой экипаж с 20-го января по 20-е апреля жил только в танке, за исключением двух или трех дней, когда танк сломался, и его пришлось чинить. Мы совершенно не брились. Мне еще было немного лучше, потому что я иногда возвращался на командный пункт и мог там, по крайней мере, помыть руки. Один раз я вернулся выбритым, и мой старшина с фельдфебелем меня не узнали. Они подумали, что им прислали нового командира. Теперь понятно как мы выглядели?!

 

Русские копали траншею, наезжали на нее танком и так ночевали. Вы так делали?

- Иногда, на коротких промежутках. Но потом это запретили, потому что один раз бомба попала в танк, и весь экипаж при этом погиб. Поэтому так мы больше не делали, а старались прятаться в строениях, на кладбищенских дворах или там, где были какие-то углубления.

 

Когда вы вернулись из офицерской школы, какой танк вы получили?

- Сначала никакого! Я должен был принять командование взводом саперов, хотя не имел ни малейшего понятия о минах и прочем. Пришлось изучать саперное дело на практике. И это мне позже пригодилось. Потом я стал командиром танкового взвода, в звании фельдфебеля… Мы еще воевали на чешских танках. Потом меня повысили, и я стал командиром взвода PzKpfw.IV с 7,5 сантиметровой пушкой.

 

Как вы заводили танки на морозе?

- Если аккумулятор в порядке, то проблем нет. Иногда, если было совсем холодно, мотор приходилось прогревать. Пехоте это очень не нравилось, потому что когда мы заводили танки, наши "друзья" начинали стрелять, думая, что у нас какие-то планы, хотя мы ничего плохого не имели в виду.

 

Вы разводили костер под танком, чтобы прогреть мотор?

- Нет, у нас такого не практиковалось, я этого никогда не видел.

 

Вы слышали про противотанковых собак?

- Слышал, но никогда не видел.

 

Насколько были эффективны русские противотанковые ружья?

- Pz-III и Pz-IV они элементарно пробивали в борт. Потом у нас по бортам появились экраны, и им приходилось подходить ближе. Но уверенно танки они не поражали. Против Тигра они вообще были бесполезны. Они только могли нанести какой-то ущерб, разбить гусеницу, но я говорю про опасность для экипажа.

 

По Тигру. Насколько он был надежен?

- Ну, сначала у него были детские болезни. Первая рота на Тиграх использовалась в битве на Ладоге под Волховом. Местность для танков там почти непроходимая. К тому же еще стояла зима. Они все вышли из строя из-за технических проблем! Но это всегда так, у каждой новой разработки.

Существенным фактором, влияющим на живучесть танка «Тигр», являлась хорошая подготовка водителя. Опытный водитель имел меньше технических проблем. У меня, слава богу, в экипаже сначала был опытный водитель. Позднее, на «Ягдтигр» к нам пришли молодые водители, и это катастрофа. Мой личный танк №217 пришлось взорвать под Данцигом, хотя он смог продержаться почти до последнего дня войны.

 

Потери были больше от артиллерии, авиации или от мин?

- От авиации потери у нас были небольшие. Артиллерия опасна только когда она стреляют с наблюдателем. Когда они стреляли без наблюдателя, то попадали очень редко, и это было не опасно. А вот когда наблюдатель видит цель и направляет стрельбу, тут уже необходимо менять позицию. Вообще, дальнобойная артиллерия по танкам попадает редко, и это большая случайность. У гаубиц слишком большой разброс.

 

Чего вы больше опасались, русской противотанковой артиллерии или русских танков?

- Противотанковая артиллерия опаснее. Танки я вижу, а противотанковую пушку иногда вообще невозможно обнаружить. Русские так хорошо их маскировали, что пушку замечаешь только тогда, когда она выстрелит. Это плохо.

 

Вы были сапером. Насколько сложными были минные поля, насколько тяжело их разминировать?

- Я им пробыл очень недолго. В основном у нас формировались противотанковые группы, которые ходили в ближний бой против танков. Для меня это стало полезным знанием в том смысле, что я, как танкист, смог оценить, насколько мины опасны. Если бы я не побыл сапером, у меня имелся бы определенный страх перед ними. А так я знал, что здесь ничего случиться не может.

 

В октябре 1942-го был снят командир вашей 20-й дивизии Дюверт?
Насколько это было справедливо с вашей точки зрения?

- В 1942-м году… я находился еще в 20-й дивизии… Я тогда был небольшой шишкой, и знал только моего командира батальона фон Геста.

 

У русских в 1943-м году появились самоходные орудия с 152-мм пушкой. Как вы их оцениваете?

- Да, самоходки 15,2!
Правда, они всегда уступали танкам, потому что у них не поворачивалась башня. Они были слишком медленными, с точки зрения управления. У нас имелся определенный опыт борьбы с ними. Они были слишком медленными, стреляли слишком медленно, и если не попадали с первого выстрела, то их можно считать трупами. Потому что ждать, пока они перезарядятся, противник не будет. Немцы были такими умными, что построили Ягдтигра. Это абсолютное безумие! Самоходки это только поддержка, и небольшого калибра. А 15,2 была огромная, через дуло из винтовки можно застрелить наводчика. Нам они не сильно вредили. Если удавалось атаковать их сбоку, то они становились легкой добычей. Хотя, один раз меня подбила именно самоходка. Это произошло в Нарве. Неожиданно! Я поворачивал налево, а справа выстрелила самоходка. Танк был полностью разрушен. Когда по тебе неожиданно попадает 15,2 снаряд – это очень плохо!

 

Штурмовики могли повредить танки?

- Да, они могли подбить танк ракетами. Но, честно говоря, точность попадания у них была плохая. Потерь из-за них мы не имели, но выглядело это угрожающе. Страшно было, но попаданий не было.

 

С марта по лето 1942-го года вы вели оборонительные бои в районе Вязьмы? Опишите их.

- Это вспоминается очень неприятно, потому что покоя не давали ни днем, ни ночью. Я тогда был связным офицером, отвечал за связь со штабом батальона, и должен был пешком доставлять сообщения командиру батальона. Мне лично это казалось неприятным. Русские все время атаковали, и в основном ночью. Мы днем и ночью стояли в охранении, почти не спали, имели плохое снабжение. Соответственно питание было плохим.
Мы все время надеялись, что русскими будут руководить так же, как и нами. У нас практиковалась тактика задания, а у русских тактика приказа. Когда русский унтер-офицер получал приказ, то должен был дойти до какой-то точки. Если он доходил, то закуривал сигарету и ждал. Когда же немецкий унтер-офицер получал задачу дойти до какой-то точки, то если доходил, а там видел, что противник отступает, он шел дальше. В этом большая разница! Этому наш противник у нас выучился к 1944-му, и так уже делал до самого Берлина.

 

Можете рассказать про вашу первую победу в качестве командира взвода?

- Про «победу» я рассказать не могу, а могу описать мою первую неудачу в качестве командира взвода. Взвод обедал, а я стоял в охранении. Когда взвод закончил обед, я решил уйти с поста охранения. Почти повернулся, чтобы уходить, но вдруг увидел, что пехота, которую мы должны были поддерживать, уже пошла в атаку. Это расценили очень негативно.

 

Но все-таки, первый подбитый танк вы должны были запомнить?

- Первый подбитый танк? Где же это произошло? Ну, во-первых, это не я его подбил, это мой наводчик. Первый танк... Вспомнил. В битве на Ладоге, под Синявино.

 

Это было уже на Тигре?

- Да, да. На Pz-38(t) и PzKpfw.IV я вообще никого не подбивал. Когда мы воевали на Pz-38(t), экипаж Т-34 мог спокойно играть в карты, даже если бы мы по нему стреляли.

 

Иногда было так, что русские солдаты ставили танк на первую передачу, выскакивали из танка, и танк, не стреляя, ехал до немецких позиций?

- Я видел такое под Невелем. У меня даже есть фотография того Т-34. Но это определенно исключение из правил. Если отпустить педаль газа, то танк останавливается. А они чем-то прижали педаль, дали полный газ, выпрыгнули из танка, и он ехал дальше. На автомобиле это можно сделать точно также. Тогда это нас сбило с толку, и мы потом долго разбирались, что к чему. Насколько это было распространено - я не могу сказать. Но под Невелем это произошло точно.

 

В общем, это был единичный случай?

- Да, поэтому мы это исследовали. Больше я такого не видел.

 

Говорят, что самое главное качество танка это надежность?

- Главные качества танка это подвижность и вооружение.

 

А на какое место вы поставите надежность?

- Я могу говорить только о своей роте. Вы ведь про «Тигр» говорите? Про него часто говорят, что этот танк был ненадежен. В моей роте у «Тигров» во время боя практически не происходило выходов из строя по техническим причинам. В худшем случае он ломался на марше. Во время боя у меня не сломался ни один «Тигр»! Это очень зависит от качеств водителя. Машина весит 60 тонн, имеет 700-800 лошадиных сил. С ней нельзя обращаться легкомысленно, на ней нужно ехать с чувством. Иначе что-нибудь сломается. Повторю, в моем случае, во время боя ни один «Тигр» из строя по техническим причинам не вышел!

 

Что можете сказать про дульный тормоз?

- Он уменьшал отдачу.

 

Он поднимал пыль?

- О, какой вопрос! Ну… Можно и так сказать. Но мы к этому привыкли.

 

Вы использовали русский бензин?

- С бензином мы никогда не имели проблем, его было достаточно.

 

У вас в танке был запас шнапса, где вы его взяли и как он пополнялся?

- Это вы из книжки знаете. Это я написал просто так.
У нас в танке имелась взрывчатка, которой мы должны были взорвать танк, если появлялась вероятность того, что он попадет в руки неприятелю. Это нам не нравилось, и поэтому я написал, что мы на этот случай держали шнапс. Но в нашем экипаже едва ли кто-нибудь пил. Хотя в роте были и такие экипажи, которые с удовольствием выпивали. Наш тогдашний противник… В России очень часто пьют водку… К их несчастью, они часто выпивали. Русские очень, очень часто себя разогревали, когда это было совсем ненужно. Это нельзя было изменить, руководство не пыталось, и это плохо.
В этой большой игре, самым умным и хитрым казался Сталин, хотя его расчеты и не сошлись. Был первый договор с Гитлером и дополнительные соглашения к нему, про границу до Буга. Вероятно, он думал, что Гитлер застрянет во Франции, и у него будет время. Но у нас получилось быстрее, и на этом начались его несчастья. В принципе, сейчас мы делаем ту же самую ошибку, которую тогда сделал Гитлер. Но я надеюсь, что она не приведет к таким же последствиям. Еще Бисмарк сказал, что мы должны держаться вместе с Россией, а не с Америкой или с Израилем. В ГДР слоган одной речи нашего канцлера был следующим: "Учиться у Москвы, это значит учиться побеждать!" А сегодня у нас Америка и Израиль. Я не боюсь, что у нас сейчас случится действительно что-то серьезное. Но это может произойти в Африке или где-нибудь еще. В Афганистане, когда мы оттуда уйдем, будет то же самое. Русские там до нас пробовали воевать. У нас ушло 11 лет, чтобы понять, что все останется по-прежнему. А Ирак? Везде это американское ЦРУ.

 

Какое у вас было личное оружие?

- Я носил, но никогда не применял, маленький 7,62-мм пистолет. 8-мм был слишком тяжел.

 

В танке был автомат?

- Был, но я не помню, что бы его когда-нибудь использовали.

 

Когда появился Т-34 с длинноствольной пушкой, Вы заметили его появление?

- Сначала мы его просто увидели! Но это не стало для нас каким-то сюрпризом. Мы о нем уже знали, и долго ждали его появления. Он был еще опасней, чем прежний. А вот "Сталин" [ис-2], на мой взгляд, оказался более или менее ненужным. С этим его раздельным заряжанием… И он все-таки тяжеловат, вероятно. Я даже ни разу не видел «Сталина» в движении.
А вот Т-34 был… хороший танк!

 

Тогда, во время войны, вы знали про Виттманна?

- Хм… Да! Виттманн постоянно мелькал на страницах газет, выступал на фабриках, в школах, в Касселе и на партийных мероприятиях. Он был заметной пропагандисткой фигурой.

 

Тогда знали, что у него не все гладко с историей побед?

- Того, что открылось про пропаганду уже после войны, мы тогда конечно же не знали.
На войне я получил столько же наград, как и Виттманн вероятно только потому, что я был очень молод (смеется). Я тоже был во всех газетах. Фотография, которую я вам подписал, тогда обошла все печатные издания.
Но согласитесь, это же подозрительно, если весь экипаж имеет Рыцарские кресты. А обязательным условием для получения Рыцарского креста было принятие собственного решения в боевой обстановке, личное участие и обязательный тактический успех. А я хочу спросить, каким образом радист мог принимать собственные тактические решения? А водитель? А заряжающий!? Так каким же образом радист, водитель и заряжающий могли выполнить условия для получения Рыцарского креста? Даже наводчик не мог, потому что он тоже получал приказы от командира танка. Но у них у всех были Рыцарские кресты.

 

Правда ли, что у всех офицеров была так называемая «болезнь горла», желание получить Рыцарский крест?

- Да, это присутствовало. Наш командир роты, мой предшественник, тоже этим болел. Сначала Рыцарский крест был только у нашего командира батальона. Но он его честно заслужил, участвуя в атаках. Потом крест получил мой командир взвода, а после него и я сам. Больше, в целом батальоне, ни у кого не было Рыцарского креста!
После одного боя мой командир чуть не попал под трибунал за трусость перед врагом. Его потом вытащили из танка, и мне пришлось принять командование. Вы можете прочитать об этом в книге. Он не попал под трибунал только потому, что Штрахвица [Hyazinth Graf Strachwitz von Groß-Zauche und Camminetz] перевели. А иначе все это для него бы плохо закончилось. И он еще в тот день заявил командиру фузилерско-гренадерского батальона: «Сегодня я добуду себе Рыцарский крест!» А в итоге все закончилось полной катастрофой. Да, и такое случалось… Вы меня уже давно знаете. Вы читали книгу, как мне вручали Рыцарский крест. Построение батальона. Я стою с картиной перед хижиной. Мне плохо, потому что я болен… Я никогда не стал бы носить военные награды в мирное время. Но во время войны награды давали одно небольшое, но очень полезное преимущество. Хотя бы для моей роты…Khoroscho. Это я случайно вспомнил…Представьте. Маленький лейтенант, молодой и без наград. К нему подходит капитан, что-то приказывает, и, разумеется, лейтенант говорит: «Яволь!» А если лейтенант с Рыцарским крестом, он отвечает капитану: «О, это прекрасная идея. Приходите завтра…» Я даже мог попросту сказать: «Нет!» И это было хорошо для моей роты. Во время короткого отдыха Рыцарский крест обычно висел в ротной канцелярии на стене. С точки зрения психологии было классно.

 

-Почему вы его не носили в мирное время?

- Во-первых, я его носил исключительно для моей роты. А во-вторых, в мирное время это уже не нужно. Попытаюсь объяснить примитивно: если вы забили три гола, то говорят только о вас, а вся команда на вашем фоне уже плохая… Plokhoy. И так же с ротой. Теперь, во время встреч, я чувствую, что ношение наград совершенно неуместно. Для меня это было важно только из-за роты! Мы носили свои награды только для того, чтобы представлять свою роту. Таково мое мнение, и я до сих пор его придерживаюсь. И я думаю, что если бы у меня тогда были другие представления, то на войне я бы не выжил.
Вы знаете из «Тигров в грязи», как я лежал в окопе… Потом из танка выскочил заряжающий… Это нельзя понять. А тот санитар… Он это сделал добровольно… Он бы меня там не оставил.
[Вероятно, речь идет об эпизоде в главе «Между жизнью и смертью». В нем описывается, как О. Кариус получил несколько пулевых ранений].

 

Как с вами, как с кавалером Рыцарского креста, обращалось начальство? От вас ждали новых подвигов?

- Нет-нет, о подвигах никогда никаких разговоров не было. Даже не хочу об этом разговаривать. Нужно просто преодолеть свой страх. Те, кто чувствовали себя героями, в основном погибли. Нужно преодолеть страх. Страх это предпосылка твой смелости! Простите, какой был вопрос?

 

Как с вами, как с кавалером Рыцарского креста, обращалось начальство? Они ждали новых подвигов?

- К нам было больше доверия. Мы умели добиваться своего. Но как я уже говорил раньше, мы могли иногда сказать: «Нет!» Хочу это проиллюстрировать одним примером. Когда меня ранило, настало очень плохое время для роты, потому что мой преемник был готов идти в бой в любое время. Симпатичный парень, с высокой мотивацией, но новичок на фронте. У него не то, что ЖКI не было, а вообще ничего! Его постоянно провоцировали гренадеры. Приходил пехотный капитан или майор, и говорил ему: «Вы делаете это и вот это!» И он разумеется говорил: «Яволь!» Ему приходилось делать все, даже если это была полная ерунда. Так было. А я ничего не мог поделать, потому что стал беспомощным и лежал в кюбель-вагене, ничего не зная о происходящем. У этих наград был и неприятный момент. Я должен был принять командование ротой Ягд-тигров, а они мне было абсолютно незнакомы. Теперь представьте себе, что вы какой-нибудь водитель в роте, и вам присылают нового командира, а у него РК и Дубовые листья. Что вы подумаете? Он нас всех сейчас загубит, но заработает себе еще награды на наших костях.
Это было уже перед самым концом, в 1945-м году. Старшина роты, хаупт-фельдфебель, мне об этом сразу заявил. Поэтому свое первое обращение к роте я начал с того, что попытался объяснить им – «Моя основная задача – сделать так, чтобы в роте до конца войны каких бы то ни было потерь не было, потому как война все равно проиграна». Только после этого выступления мне начали верить.

 

Вы кавалер Рыцарского креста. Какую это сыграло роль в вашей жизни после войны?

- Очень негативную. Сначала мне пришлось бежать из дома, потому что французы меня начали искать. Но у нас все-таки и после войны остались среди них друзья - они меня предупредили, чтобы я отваливал, иначе меня опять посадят в лагерь. Потом я получил допуск к учебе в университете в Майнце, а за неделю до начала учебы его у меня забрали. Тогда с этим отказом я отправил моего брата во Фрайбург, к одному начальнику аптек, чтобы он попросил для меня место. Он был Настоящий, хороший немец из Кенигсберга. Он сказал моему брату, что возьмет меня, хотя у него в лаборатории мест нет. Так мне немного повезло. Даже сегодня на встречах кавалеров Рыцарского креста в нас кидают яйцами. Иностранцы нас уважают, а здесь считают преступниками. В Германии это так. На родине моей матери в Мюнстере демонтировали все памятные знаки. Оставили только один, бундесверовский. Никаких традиций! На наши машины приклеивали наклейки «Солдаты убийцы!» Это можно, потому что демократия. А за границей, и у вас в России, они говорят что у нас «свобода мнений»! А у самих, если тот, кто честно служил своему государству, что-то хочет сказать, ему тут же заткнут рот!
Помню, как в ГДР был дивиз: «Учиться у Москвы - значит учиться побеждать!» Говорят, что Меркель в свое время училась в Москве. Я всегда восхищался русской культурой. Даже в самых маленьких деревнях, как они танцевали! У меня до сих пор стоит перед глазами, как они танцевали. А музыка? Мы восхищались!

Русское население в деревнях всегда говорило: «Сталин хороший, wojna plokhoy!» Они же не знали, что у Сталина в целом на уме. Я, солдат, ничего плохого не может сказать про гражданское население. Со своей стороны мы несколько раз помогали убирать урожай во время наступления. А это понятие «выжженная земля» придумал Сталин.

 

Когда появилось слово "унтерменш", до войны или во время ее?

- Да, в пропаганде, разумеется его использовали и теперь все думают, что мы во все это тогда верили, а мы были такими же критично настроенными, как и сейчас. Мы над пропагандой смеялись, хотя должны были плакать! Понимаете? А на фронте вообще ничего такого быть не могло! Никаких «унтерменшей»!
И то, что русские пленные голодали, это абсолютно нормально. Мы сами голодали! Да от нас еще слишком многого требовали. И вы должны понимать, что если вам неожиданно надо дополнительно начать кормить еще 50 или 100 тысяч пленных, то никакая логистика с этим не справится.
А эти добрые западные союзники… Они сжигали наше продовольствие, которое у нас еще оставалось. В Райнгау и в других местах. Мне не в чем упрекать русских, и всю Восточную Европу. Западные союзники оказались намного ужасней. Они имели все, а у других уничтожали последнее, что у них оставалось.

 

Вы слышали про приказ о комиссарах?

- Да, про приказ о комиссарах знали все. Но я никогда не видел, чтоб его исполняли. У меня даже есть фотография, как пленный комиссар сидит на моем танке. В худшем случае это исполнялось тыловыми службами. На фронте такого быть не могло. Разумеется, их отводили в тыл, а там уже могло произойти все что угодно. Хорошо, а этот ваш Илья Эренбург, например? Это даже для нацистов чересчур. Это просто невозможно - «День, когда ты не изнасиловал немецкую женщину, это потерянный день».

 

Когда вы в первый раз услышали об Эренбурге?

- Из листовок, которые нам сбрасывали с самолетов. С этих «швейных машинок».

 

Листовки были на немецком?

- Разумеется. Русского мы не знали.

 

Была ли ненависть? Когда вы стреляли, это была просто цель, или вы сознавали, что это живой человек?

- У меня было желание выжить. Инстинкт самосохранения. Так ведет себя любой солдат. И лучшее доказательство сказанному мною это то, что мы не стреляли в тех, кто не может себя защитить. Например, по экипажу подбитого танка. Мы стреляли только тогда, когда мы сами подвергались опасности.

 

Ненависть была?

- Нет, так я не могу сказать. Было сочувствие. Сочувствие!

 

Русские ветераны во время войны часто говорили и мечтали о том, что будет после войны. Вы тоже об этом говорили с товарищами?

- Мы всегда говорили, что после войны мы надерем задницы тем, кто остался дома, партийным и пропагандистам. Нашей мотивацией на востоке являлось «удержание противника подальше от границ Рейха». Русскую армию сложно положительно оценить, но французы, например, воевали еще хуже, чем русские. Немецкая армия в целом на самом верху - в отношении дисциплины, человечности, готовности к бою, корректности. И многое из того, что позволяли себе союзники, как на западе, так и на востоке для нас были абсолютно невозможны.

 

Были вещи, которым вы научились у русских?

- Мне не нужно было учиться, я уже все умел. Что сказать о русских? Сильными сторонами были привязанность к родине, самоотверженность - даже у деревенского населения. И если бы мне сейчас пришлось выбирать, где мне жить, то я никогда не жил бы на западе, а только на востоке. Чайковский и Достоевский мне гораздо ближе, чем западные композиторы и писатели… Толстой! У меня тут все симфонии Чайковского. И Рахманинова я тоже люблю.

 

Война это главное событие в вашей жизни?

- Война ковала характер тех, кто там был. Кто-то ломался, кто-то становился крепче. Мы были скромнее, и не такими требовательными как современная молодежь. Сейчас они хотят больше, они эгоистичны и материалистичны, чем были мы. Сейчас для меня самое главное здоровье, а потом мир. Война - самая плохая альтернатива в политике. Но за прошедшее время мир ничему не учится. Сегодня больше войн, чем тогда. Я этого не понимаю, и иногда думаю, что мы вернулись в средневековье.

 

Что такое хороший солдат?

- Дисциплинированный. Выполняющий то, что записано у него в солдатской книжке. Приличное поведение по отношению к гражданскому населению, приличное поведение по отношению к пленным. Гуманистическое поведение, нормальное! Если хотите знать точнее, какие суровые у нас были наказания, то можете почитать военный кодекс. Конечно, только если кого-то ловили. За изнасилование вообще расстреливали. Опять же, если ловили, конечно.

 

Что такое хороший офицер?

- Тот, который много о себе не воображает, который является примером для своих солдат. Командует собственным примером! Добросовестный и верный. Уверенный в себе, но скромный. Нужно много делать, и мало выступать. Больше быть, чем казаться. Это я считаю для офицера очень важным.

 

Мы твердо убеждены в том, что вам это удалось.

- Я надеюсь. Думаю, иначе ко мне не стояли бы очереди посетителей, с того момента, когда я вернулся из плена. Один мой фельдфебель живет в Вене. Его жена позвонила, сказала, что он в больнице. В его палате лежит 20 человек, и за ним плохо ухаживают. Тогда я на машине поехал в Вену в больницу Марии-Терезии, пошел к главному врачу. После этого его перевели в палату на двоих. Такое у нас товарищество! Или фельдфебель Керше! Он жил в Баварском лесу, как в русской деревне в самой глубинке. Грязь, никакой дороги! Я хотел сделать ему сюрприз, поехал к нему, в 1952-м году после того как он вернулся из русского плена. Я ездил к каждому, кто возвращался из плена. Его мать спала в сенях, вокруг нее гуляли курицы - совсем все примитивно. У них было четверо детей. Они просто бедствовали! Я сказал ему: «Тебе ничего не остается… Если ты хочешь вырастить своих детей, иди в Бундесвер!» В Бонне служили два офицера, один из них был моим инспектором, а второй моим командиром в резервном батальоне. Я стал упрашивать их взять Керше. Они сказали: «Да, да, нам нужны фельдфебели для обучения!» Потом пришел еще один офицер, спросил у меня, чистый ли он, не совершал ли каких-нибудь преступлений. Я за него поручился. В результате один из его сыновей стал врачом во Фрайбурге, а второй был в Наблюдательном Совете БМВ, у дочери три магазина и три дома в Ингольштадте. А еще одна дочка директор торгового дома. Мы всех вытащили, вырастили. Еще один наш товарищ был генералом в Бундесвере. Он тоже всех тащил. Был убежденным танкистом и стал генералом. Сейчас он в доме престарелых. А поначалу тоже не хотел в Бундесвер! Но он не смог учиться в университете, потому что после плена был для этого слишком стар. Но знаете что я считаю самым большим своим достижением? Самым большим своим достижением считаю то, что 18-го апреля я распустил роту, чтобы все вернулись домой, не попав в плен.