Как я уже говорил, по материнской линии Александр Гришин в роду имеет не менее интересную личность. Это конвоец С.Е.И.В. Конвоя Примин В.С.
Примин В.С. в свое время вел дневники и оставил после себя 32 тетради интереснейших воспоминаний. На сегодня тетради затерялись где-то на Украине. Вот перепечатка с одной из них. Думаю, это любопытный текст:
"Когда отец женился – отошел в большую хату, крытую камышом, а бабушка жила одна в малой хатенке, где теперь стоит большой дом, числящийся за …. Исполкома Усть-Лабинской. Отец имел пару быков и строевого коня. Служить его не взяли, ведь меньший брат, Трофим Титович, был калека и немой, хотя он с своею матерью жил, а не с моим отцом. Земельный надел – 12 десятин. Мне было три года – тоже получил 3 десятины. Могу сказать - у моей матери 17 детей было. Но живы остались только шестеро. В 1888 году я поступил в 2-х классное министерское училище (теперь там десятилетка). Мне трудно было буквы учить, а мать, отец были неграмотные. Пошел до дедушки Е.И. Зимовца. Он говорит: аз, буки, веди, глаголь, добро, есть, живете, он, покой, рцы и так далее. Я заплакал и сказал: нас учили – а, б, в, г. И пришел домой. Мать понесла учителю махотучку молока, а тот до начала уроков приходил и показывал мне одному буквы. Я забывал часто названия и отвечал учителю невпопад. Он сказал мне: «Чувал ты с половой». Учитель был видом страшный, Степан Тимофеевич Митлинов, пьяница. Впоследствии зарезал свою жену Сашу перочинным ножом. Впрочем, признали у него белую горячку. Но все же его выслали на пять лет богомолья в один из монастырей. На его место стала учительница Людмила Федоровна Староверова. Я при ней стал хорошо заниматься, но был балованным. Вызывали раза три по поводу моего поведения отца. А он спросит: «Наверное, плохо занимается?» - «Нет. Он занимается хорошо, только шалит». И отец меня не бьет, не ругает, а только скажет: «Как же ты это, Василь, не слушаешь учителей?» - и спокойно идет домой.
Во втором отделении была учительница Анна Ивановна Шепилова; законоучителем о. Петр Остроумов; заведовал школой Феодосий Павлович Шныпкин. Он уроженец ст. Ладожской, из казаков. Он всю жизнь был холостяком. В нашей станице учил 50 лет, и здесь был похоронен в начале 1918 года. На его похоронах были все школьники всех усть-лабинских школ. Это был оригинальный человек. Строгий, любил дисциплину. Иногда и бил. Все его боялись. Во время большой перемены шум и гам обрывался, как только показывался Ф.П. Если его не заметят ученики, то он остановится, крикнет: «Что вы, в духан собрались?» После этого длительная пауза и абсолютная тишина.
1900 – 1901 учебный год уже в третьем отделении. В первом отделении получил награду портрет А.С. Пушкина и книжку «Последний из Могикан».
Во втором отделении получил сказки Пушкина.
В четвертом отделении (1901-1902 уч. г.) я связался с Посевным Флором (впоследствии полковник). Он был в четвертом отделении второгодником. Я был первогодник. Он каждый день осенью водил на свой сад. Кушали виноград, фрукты. Не до уроков мне тут было. Я стал по учебе отставать. Нашел предлог, чтобы бросить школу. Мне нужна была тетрадь по географии, где описание Кавказа и Кубанской области и ст. Усть-Лабинской. Я спросил разрешения сдать книги Феодосию Павловичу. Родители дали на то согласие. Я заявил об этом нашему педагогу, а тот приказал мать или отца вызвать. Явилась мать в школу, а учитель ей говорит: «Ваш мальчик способный, но заленился. Советую его наказать родительской рукой и пусть он ходит в школу». Сидя дома, я увидел, как мать, придя из школы, подошла к куче хвороста и взяла лозину. Я сразу смекнул, что будет мне порка. Поспешил выскочить на двор. В наружных дверях мать хотела задержать, но я выскочил сквозь ее широко расставленные ноги. Он погрозила: «Ну, придешь, я тебе покажу, как надо учиться». Я отправился в поле к отцу. Не доходя до нашего балагана, встретил едущих с поля на двух парах быков (двумя возами) отца и сестру Александру. Поздоровался я с ними. А отец: «Ты чего, Василь?» - «Бросил школу. Я буду за четверых работать, только лишь бы не учиться». Отец остановил передних быков. Я сел на повозку, взял у отца кнут и стал погонять быков. Радуюсь, что такой оборот получило мое дело, мирно беседую о нашем хозяйстве с отцом. Приехали ко двору. Открыл ворота, заезжаю во двор. А мать рапортует отцу: «Титович, ты не знаешь ничего. Василь бросил школу, оставил там книги, но учитель сказал, чтоб мать пришла. Я пришла, стала говорить ему, что мальчику нашему трудно учиться и у него какой-то тетради не хватает. А он говорит: «Врет он. Мы тетради всем выдали. Он способный, а лентяй, накажите и после пусть придет возьмет книги и продолжает учиться».Мой отец совершенно озверел. Не дал мне отпрягать быков. «Иди, - говорит, сукин сын, и возьми книги». Поздно было. В школе хор церковный спевку делал. Я попросил сторожа, деда Алексея, открыть мой класс и забрал со стола свои книги. Ввиду того что было поздно, темно, я зашел к одному певчему, Василенко Моисею. Там поужинал и спал. Утром являюсь домой, а сестренка Александра говорит мне: «Ага, а я чегось знаю». Мать ей погрозила пальцем. А мне говорит: «Иди, Вася, в хату». Ничего не подозревая я вошел в хату. Сказал: «Здравствуйте!». Отец схватил, зажал между ног и стал пороть поясом казачьим. Когда все пряжки, наконечники поотскочили от пояса, то взял плеть казачью и порол до тех пор, пока не расплелась вся плеть, так как шлепка отскочила. Я сперва кричал, потом плакал, наконец, замолчал и не помню, чем закончилась экзекуция. Утром, идя в школу, сказал: «Назло не буду учиться, хоть и буду ходить в школу». В конце года получил отметки: четверки, тройки, одну пятерку и двойки по геометрии и арифметике. Наступает 1902-1903 учебный год. У меня явилось желание учиться. «Закончим пахоту, - говорит отец, - а тогда на зиму иди в школу». Два месяца длилась пахота. Потом я второгодник в четвертом отделении. Закончил с похвальным листом. 1903-1904 учебный год в пятом отделении. Нас было всего двенадцать учеников. Ф.П., наш преподаватель и заведующий школой, говорит нам: «Ни одному человеку не выдам свидетельства об окончании двухклассного училища». Все согласились сдать книги и больше не учиться. А я сказал, что не буду сдавать книги, пока не спрошу разрешения у отца. На другой день, придя в школу, я всем одноклассникам объяснил, что отец мне разрешил тоже сдать книги. «Как же, говорит, с одним учеником учитель не будет заниматься». В зале перед иконой св. Геория Победоносца пропели и прочитали молитвы, разошлись по классам. Заходит педагог наш. Четвертый и пятый класс занимались в одной комнате. Прочитал молитву ученик в классе. Учитель говорит: «Садитесь!». Четвертое отделение село. Пятое отделение все на ногах, вытащив все книги и сложив сверху парт. Мы все говорим учителю, что не стоит учиться. «Вы же говорите, ни один уз пятого отделения не получит свидетельства». Тогда Ф.П. обратился к ученику Ямпольцеву Илье и говорит: «Ну, пускай все ученики, хлеборобы они будут пахать, сеять. Что же будешь делать ты, Ямпольцев? Мать вдова, вас детей много. Закончишь школу, может поступишь на интересную работу. Убери книги в парту!». Тот послушался учителя и убрал книги в парту. Учитель подходит к передней парте у, Колодкина Тимофея берет книги, а тот не дает, прячет в парту; Сучков Иван – тоже. Таким образом, пять человек запрятали книги. Только я один сдал. Сзади меня шесть учеников тоже не сдали, попрятали книги в парты. Тогда Ф.П. говорит: «Ну что же? Примин, иди к столу, прощайся с учителем и товарищами. Езжай в поле да нас вспоминай!». У меня брызнули слезы из глаз. Я сказал, что это товарищи подвели меня. Учитель: «Жаль, что ты хороший ученик. Если бы ты плохой ученик был, то я бы Николаю Угоднику рублевую свечку поставил, ну а ты хороший ученик, жаль, что не окончил школу. А товарищи твои все негодяи. Не надо верить им. Под монастырь поведут испражняться. Больше в жизни друзьям не верь! Возьми со стола книги, убери в парту и садись заниматься». Получил свидетельство об окончании двухклассного училища и похвальный лист и Св. Евангелие от законоучителя о. Петра Остроумовича. В 1904 -1905 гг. я не учился. Отец не пустил. 1905 – 1906 гг. - во второклассной Усть-Лабинской учительской. В 1905 г. местная школьная забастовка экономического характера. 1906 – 1907 уч. г. во втором классе. Перешел в 3 класс, но так как на место мужской второклассной стала женская прогимназия, а мужскую второклассную перевели в Казанскую станицу, куда мне отец не позволил ехать, то 1908 г., поздней осенью, я женился на Марии Алексеевне Крючковой, дочери урядника лейб – гвардии конвоя Его Величества. В 1912 г., в конце мая, отправился я в С.-Петербург в конвое Его Величества. Два месяца нам было усиленное строевое занятие. Потом выдали нам гвардейские (по два синих и одному красному) мундиры, три бешмета, шапку, двое шаровар и на белье бязи. Первое время я скучал на службе. Даже скрывшись под занавеску, висевшую над одеждою, плакал. После умывался и пел песни. Из-за голоса меня взяли в конвой, так как ½ вершка роста до гвардейского не хватало. В 1913 г. наша 9 сотня была с государем в Крыму. Я получил из дома письмо, где извещали меня о смерти брата Максима, 18 лет от роду. Его парубки Шотландки поймали у своих девок и сильно избили. То и была причина смерти. В Крым ко мне приехала жена Мария Алексеевна. Оттуда со мной приехала в Новый Петергоф. Была в Царском Селе, на параде в Красном Селе, где командовал парадом Великий Князь Николай Николаевич, командующий Петербургским Гвардейским Округом. Он доводился дядею государю Николаю ΙΙ, который там же, в Красном, принимал парад. Все гвардейские конные части вели себя образцово: соблюдали равнение, правильную посадку на лошадях и отвечали на приветствие государя громко и отчетливо. Я также с государем был в Спале Петроковской губернии в заповедной роще царской, где Царь со свитой охотился. Утром играют трубачи по четырем углам дворца – подъем. Поднимается Государь и собирается его свита и отправляются в сосновый лес на охоту в экипажах. Причем экипаж царя следует первым, а остальные - генералы, полковники, графы, бароны – те следом тянуться вереницею подвод. Подводы двигаются шагом. Царь со свитою становится в сторожевые дубочки, а егеря навстречу им гонят оленей, кабанов, зайцев, лисиц, фазанов. К обеду все охотники с царем и свитой Его Величества возвращаются во дворец. За ними следом привозят туши убитых животных и дичь. Олени, кабаны потрошатся, т.е. выбираются внутренности. Места пореза обкладываются веточками елок. На кабанах и оленях привязываются ярлыки, как на плодовых деревьях молодняка. В этих ярлыках обозначено, кто убил то или иное животное. Вечером собираются гвардейские Варшавского округа войска. Это все происходит в ограде перед дворцом. Войска тоже расположены полукругом. Полукругом стоят столбы на расстоянии 10 шагов один от другого. Высотою до 2 ½ метров, а наверху клетчатые коробочки с дровами, которые обливаются мазутом и горят ярким пламенем, назойливо освещая всю площадь перед дворцом. Внутри играет духовой оркестр. Выходит из дворца император, дворцовый комендант Дедюмин, министр двора Фредерикс, министр военно-походной канцелярии князь Орлов и др. из свиты Его Величества. С ними вместе и наш командир Конвойный офицер-есаул Николай Александрович Долгов. Музыка умолкает. Государь, проходя, здоровается с войсками. Потом заходят осматривать дичь, расположенную полукругом. Когда процедура осмотра закончена, то Царь дарит дичь убитую по полкам. Благодарит войска за службу и уходит со свитою во дворец. Войска по команде начинают уходить в свои части, выбивая четко шаги. Нам приходилось тоже оленину и кабанов кушать. Расскажу один случай. Государь раз подарил на наш конвой кабана. Его привезли к нам во двор. По приказанию командира дежурный по казарме выставил дневального к кабану, казака Курасова. У кабана большая и хорошая щетина. Дневальный был из сапожников. На спине кабана вырвал самую лучшую щетину. Причем есаул Долгов (терский казак), спрашивает Курасова, кто щетину повыдергивал. Тот говорит: «Я». Он его, Курасова, бил по щекам. «Ты что, подлец, испортил мне шкуру?». Долгов хотел снять шкуру со щетиною, чтоб повесить у себя в комнате. Ругал есаул и дежурного урядника Кравченко. Со мной тоже был случай. Мы, конечно, в Спале в казармах были пешими. Наши лошади оставались в Петербурге. У нас было две казармы. Одна специально казарма. Другое помещение – внизу сено, овес, ну, словам, фуражи, а вверху спало несколько казаков, куда я назначен на дневальство. Я туда взял с собой книжку. Читал-читал и задремал. Приходит наш фельдшер Линдюк (из солдат) и снимает со стола мою шапку, которая упала у меня с головы. Проснувшись и не найдя своей шапки, я подумал, что есаул Долгов приходил и снял. Но точно не знал, кто снял. Я побежал в тот же миг в свою казарму, вытащил из сундука шапку, надел на себя и обратно на дневальство. Прошла моя смена. Я ушел спать в свою казарму. Утром подъем. Вся наша казарма идет командою во дворец Спалы осматривать его. По осмотре дворца вернулись в казарму. Тут фельдшер Линдюк подошел к есаулу Долгову и сообщил обо мне, что я спал на дневальстве, а он, Линдюк, снял шапку с головы. Долгов спрашивает: «Примин, чья у тебя шапка?». – Моя. Линдюку говорит Долгов: «Что же ты врешь?». - «Так точно, Ваше высоко- благородие, я с него шапку снял». Вторично офицер: «Примин, чья у тебя шапка?». «Моя». Долгов меня наказал, на восемь часов под винтовку. Дежурный поставил меня под винтовку с шашкою наголо. Командира Долгова мучит сомнение: может, Примин напрасно стоит под винтовкой? Приходит ко мне. Я для отдания чести взял шашку на караул. Долгов мне: «Примин, ты расскажи мне всю правду, как было дело? Я мучаюсь, что - может быть, тебя напрасно наказал. Говори правду, и я сниму с тебя наказание». Когда я рассказал, что у меня была другая шапка в сундуке, в другой казарме, то я, не найдя первой, надел на себя эту, вторую. «Ага. Все понятно. Шашку в ножны и иди отдыхать».
Однажды у нас была уборка лошадей, там же, в Спале Петраковской губернии, куда пришли обычные рабочие ребята. Казак Дубин Василий Демидович из ст. Спокойной был шутник. Подошел к одному парню толстяку и говорит: «Пудов пять весу имеешь?». «Да», - говорит тот. «Не поверю, давай свесим». Тот согласился взвеситься. Принес из-под овса рогожий кум и предложил ему залезть в кум. Он залез. Он ему говорит: «Пригни голову, чтобы можно было завязать». Завязали его в куме, потом хотели взвесить на канторе (безмен). Все стали его таскать, толкать ногами, руками. Он силился вырваться, но не мог. Смеялись все до изнеможения. Здесь были и придворные лакеи и поляки – крестьяне. И когда развязали кум, то этот молодец со стыда убежал и товарищи его тоже над ним смеялись.
Государыня больше болела. Государь Николай Александрович с дочерьми в теннис играл за решеткою дворца. Сапоги у него были покривленные, и мы, стоя на посту у дворцовой решетки, посмеивались, что «бедняку» не за что справить новые сапоги. Был праздник Конвоя Его Величества, день Св. Иерофея. Царь пришел к нам, поздравил с праздником и поблагодарил за службу. Царь среднего роста, светло-русый, только зубы у него передние большие и закопченные от курения. Он из числа алкоголиков. Сверхсрочные службисты рассказывали, что как наступит вечер, то он, наследник Александра ΙΙΙ, является в казармы казачьи и тут с гвардейскими офицерами гуляет. Посылает экипажи за графинями, баронессами, княжнами. Казакам - посельникам, государь, будучи наследником, тоже дарил на водку. Его отец, Александр ΙΙΙ, решил женить наследника Николая Александровича на Алисе принцессе Гессенской, чтобы прекратить все те пьянки. Император Николай ходил скоро, смотрел браво. Если проходит мимо часового казака, то обязательно осмотрит его взором с ног до головы и поздоровается: «Здорово, казак!». Если солдат сводно-пехотного полка, тому скажет: « Здорово, молодец!». Он обладал хорошей памятью. Стоим мы, парни часовые, во дворце, а он идя, во дворец поздоровается: «Здорово, казаки», а обратно выходит, видит, что разводящий подменил одного из казаков – он только с одним и поздоровается. На пасху во дворце христосуются царь, царица и их дети. Часовые берут на караул шашку наголо и отвечают: «Воистину воскрес!». Один из черноморских казаков думал, как у нас попросту на пасху целуются. Фамилия казака Цветный. Этот на пасху стоял во дворце. Когда проходила императрица и сказала: «Христос воскресе», обнял царицу и три раза поцеловал ее. Узнал об этом царь. Позвонили по телефону командиру конвоя Его Величества князю Юрию Ивановичу Трубецкому. Командир второй сотни есаул Шапринский ругал, срамил этого казака, который уже третий год служил. Больше его не посылали во дворец. Казаки, служащие у решетки дворца (16 верховых), после четырех часов дежурства уезжают в сотню, ночью ли, днем. Казаки, служащие во дворце сутки целые, и ночуют во дворце, и кормятся там в столовой пятого разряда. Каждому казаку к чаю дается франзоль белая, обед из двух блюд и что-нибудь десертное, вроде печенья; чай заваривают крутой китайский. У нас в казарме обед неважный. Борщ с мясом, причем мясо плохого качества. Наш командир Шапринский был жадный и всегда артельщику велел покупать плохое мясо, потому, что оно дешевле. Хлеб плохой. Только каша, гречневая, с мясом, нравится нам. Командир Шапринский, когда наша сотня дежурит и должна нести пробу Государю, то тогда он покупает жирное хорошее мясо, побольше масла в кашу, в борщ для Государя выливают жир. Государь замечание даже делал, что жирный очень борщ, да и каша тоже, что невозможно кушать. Один из дежурных, когда Государь заметил, что очень жирный борщ, сказал: «Ваше Величество, это для Вас такой готовят, а казаки плохой едят». Наверно, Государь запросил командира конвоя, потому что того урядника ругал и больше его с пробою к государю не посылали. В Царском Селе Государь часто проходил мимо нашей казармы. «Батька идет». И все на улицу. Он поздоровается, отдав нам честь, но не было случая, чтобы вошел когда в наши казармы. В Царское село царь свободно пешком ходит. Только там, где он будет проходить, непременно уже стоят агенты охранники. Некоторые в форме чиновника, а некоторые в одежде крестьянина, рабочего. Раз разъезжаю на посту в парке Царского Села, вижу: один крестьянин три раза прошел мимо меня. По инструктажу я обязан его остановить и спросить: «Господин, что Вы часто проходите на моем посту?». Когда я спросил, но ответил: «Казак, не бойся, я тоже охраняю Царя»; и в удостоверение достает свою фотокарточку, подписанную начальником дворцовой милиции полковником Герафопом. Ну, извинился я перед ним. Помню, однажды я иду по городу. Навстречу по панели движется государь Николай с дочерью, княжною Ольгой. Щетинник, старик из Царского Села, стоит на панели тротуара и кричит: «Щетину, старые калоши покупаю», - и ковыряет в носу. Государь обошел его с одной стороны, а княжна с другой стороны. Он поздоровался. Взял под козырек, я ответил ему: «Здравия желаю, Ваше Императорское Величество!». Щетинник, удивленный, спросил меня: «Кто это?»
- «Государь», - говорю.
- «Ба, сколько лет живу и не знал, что это государь».
У него погоны полковника, но вензель «А», так как он служил своему отцу Александру Александровичу. Казаки когда идут во дворец, тщательно осматриваются, чтобы были чистыми. Смотрят облегала рукавов рубшаки и воротники бешметов. У нас часто желтый басок марается, которым окаймлены бешметы и мундиры. Поэтому или щеткой с бензином стираем это или же новым басоном обшиваем. Аршин стоил три копейки. Лучший из командиров в первой сотне флигель-адъютант есаул Жуков. Флигель-адъютантом пожалован в память столетия нашего конвоя, т.е. принят в свиту Его Величества, где больше генералы, князья, бароны, графы. Есаул Жуков душевный человек. Он был холост и всю душу отдавал казакам. Пищу самого лучшего качества готовил. Помню я в Царском Селе лег в больницу. Он приходил навещать своих казаков. В 1916 г. он со своей сотней кинулся в атаку на два полка кавалерии немцев. Половину первой сотни потерял казаков, заплакал, вынул из кобуры револьвер и застрелился. Есаул Гулига был красавец, высокого роста, голос бархатный, баритонный. В 1912 г. он набрал новый эталон на Кубани. Заправский сотник – славный офицер. Роста малого, крепкого сложения, за фехтование имел первый приз. К тому же был хороший джигит на лошади. Сотник Скворцов, младший офицер нашей сотни. Сперва он служил в Варшаве. Все говорил: « Коня бойся сзади, а бабу спереди». Был худощавый, светло-русый. Казаков ругал, называя «задницей маринованной». Есаул Савицкий был в Конвое, после в армии полковником и военным министром при перевороте 17 февраля 1917 г. Свидин, есаул, был в Конвое казначеем. Был у меня сотник Клычин Гаврил Петрович. Он старше меня. Я год прослужил в конвое Его Величества, а он служил в Первом Екатеринодарском полку. В 1913 году он из полка приехал в Конвой. Мы, друзья со школы, детства, женились в один день. Поэтому мы в Конвое встретились друзьями. Спали рядом, вместе покупали в лавке по ….. книжке, вместе расплачивались. В 1914 году его назначили отделенным. Я обращался к нему: «Гаврик», - «Да не Гаврик, а господин отделенный или господин урядник». Зашла у нас вражда. Он меня возненавидел – вне очереди дает наряды на работу, на службу. Как раз в августе 1914 г. объявлена война с Германией. Конвой тоже был на военном положении. Была уборка у лошадей – чистка, закладка сена. Клычин, отделенный, был за взводного и кричал: «Чистите, не разговаривайте! Это Примин забавляет?». Я не выдержал напраслины. «Подлец! За что ты напрасно нападаешь?». Вахмистр Попов Василий Федорович подошел: «В чем тут дело?». «Да вот Примин оговаривается и ругает». Вахмистр ко мне: «Что ты, Примин делаешь? Я рапорт напишу командиру, и тебя без мундира пошлют в армию». Так вахмистр и сделал. Командир рапортом отнесся к командиру конвоя графу Грабе. Тот, ввиду военного положения и для укрепления дисциплины, написал приказ: «Казака Второй сотни Лейб-гвардии Его Величества за дурное поведение исключить из списка Конвоя и отправить в Кубанское войско. Казаки упрекали Клычина урядника: «Станичника съел». Он молчал. В конце августа я направился, продав своего коня, на Кубань. Навстречу мне шли эшелоны мобилизованных казаков. Хотел я к одному из полков присоединиться и попасть прямо на германский фронт, но охота повидаться с родными. Дома свое горе: осталось за молотилку заплатить пятьсот рублей. Отец вовремя не уплатил. А по тому договору еще неустойку 500 рублей должен платить. Агент, приехавший из Ростова, требовал неустойку. Отец отказался. «Берите, - говорит, - молотилку, молотилка только три года проработала, еще новая». Агент написал бумажечку, подсунул отцу подписать. Отец мой был неграмотный, но на беду я его научил писать. Он написал: «Семен Примин». Тут же готовы быки, забирают у отца паровик и молотилку. Остался вагончик, кузница, 1000 чувалов. Отец после такого удара впал в отчаяние, хотел задушиться. Мать неделю целую поила его водкой, пела ему песни, уговаривала: «Это все нажитое». У нас было на трех мужчин – меня, отца и брата, по 10,5 десятин земли. Всего 31,5 десятины. Своя сеялка, веялки, плуги, бороны. Сплюсовали два горя и стали дальше жить. Около тысячи рублей денег я привез из Петербурга. Скажу, что у нас в Конвое, жалованье один рубль, когда в армии пятьдесят копеек. Но по правилам старой гвардии нам положено иметь две лошади. Так раньше и было. Но офицерство роптало: как это казаку два коня и солдата … давать. Поэтому солдат отменили и коня …. Отменили. На бумаге числился и второй конь, на которого получался фураж деньгами. Мы радовались, когда фураж дорожал. Сколько лошадь наша съедает зерна и сена. Такую сумму нам выдает командир деньгами, которые сдаем в Царскосельский банк. Месяц дома я поработал, купил коней пару, ход, цепы, вилы, грабли. Назначили меня в запасную сотню в станице Усть-Лабинской. Через два месяца направлялись глубы во Второй Екатеринодарский полк, и я в числе четырех человек поехал добровольно. Жена получила пособие пятнадцать рублей. Купила корову и детей приодела. Отправляли теплые вещи на австрийский фронт во Второй Екатеринодарский конный полк. Нас четыре человека как проводники. В местечке А. я не отдал чести полковнику Константинову из сводной казачьей дивизии. На его вопрос: «Почему не отдал чести?», - я ответил, что офицеров много, всем не отдать честь, кого заметил отдаю. Я приехал воевать, а не честь отдавать. Полковник окликнул пять солдат конных, из Нежинского полка. Те подъехали, откозырнули: «Чего изволите, Ваше высокоблагородие». – «Снять винтовки, зарядить по три патрона и доставить этого орла живого или мертвого в штаб дивизии к генералу Драгомирову». Сам полковник выхватил наган и крикнул: «Иди вперед!»,- обращаясь ко мне. Во дворе штаба дивизии меня приняла пехота – пять человек. Унтер-офицер говорит конвою: «Смотрите в оба, чтобы не убежал». Мне говорят: «Ты наверное офицера убил?». Я сказал: «Честь не отдал». Но мне не верили. Полковник, слышно было через открытую створку окна штаба дивизии, говорил генералу Драгомирову: «Еду я, Ваше высокопревосходительство, верхом. Стоит казак в кавказской черкесске, буква «Е» на погонах. Я ему: «Почему честь не отдаешь?». Он говорит: « Офицеров много и всех не могу увидать, я приехал воевать, а не честь отдавать. Пишет свои законы». Позвали меня под конвоем к генералу Драгомирову. «Ты что же, молодец, законы офицерам устанавливаешь. Завтра расстреляют, будешь знать». Адъютант штаба дивизии, молодой офицер, допросил меня, прочитал бумажку, которую я подписал. Конвой пять человек пеших, взяв пакет и меня, направилися в местечко Любачев к командиру штаба Третьей армии. Нас догнал солдат и сказал, что ему приказано в штаб дивизии возвратить трех конвоиров. И меня дальше в Любачев только два конвоира повели. По дороге один из конвоиров сел по естественной потребности, а другой тоже поставил винтовку к телеграфному столбу, чтобы отойти за малой потребностью. У меня на время сверкнула глупая и коварная мысль: схватить винтовку у столба и расправиться с конвоирами. Сперва хотел стрелять стоявшего, а потом уже сидящего. Но совесть моя не позволила мне этого сделать. Думаю: у меня трое детей дома, то, наверно, у тех солдат, хотя и молодых, есть, наверно, жены и дети. Когда конвоиры привели меня в Любачев и ввели к командиру штаба Третьей армии, то командир занят был другими личностями. Мои конвоиры в ожидании, скучая, стали развлекаться. Один рассматривал охоту на оленей, на картине, а другой в окно на улицу смотрел, куда привели 2500 человек австрийцев, только что взятых в плен. Я пользуясь слабостью надзора конвоиров, вышел во двор, по естественной потребности. Когда я возвращался опять в комендатуру, то увидел моего конвоира, бегавшего по двору. Спросил его: «Не меня ищешь?». – «Разве тебя мы конвоировали?», -сказал он. «Да». Должен сказать, что при аресте моем с меня не сняли шашку и кинжал. Потому конвоиры сомневались в своем арестованном. Говорит конвоир: «Идем! Хотел уйти?». «Я, если захочу, из-под ареста убегу. А то вижу, что ты меня ищешь, и признался сам». Приводят меня к командиру и говорят: «Привели арестованного», и тот говорит: «Какой дурак его арестовал, что и оружие не снято?». Я сказал, что арестовал генерал Драгомиров, командир сводно казачьей дивизии. «Удивительно», - сказал командир, приняв пакет от конвоиров и спросил меня: «За что арестовали?». – «За неотдание чести полковнику Константинову и оговаривался. А что мне будет?». Командир был казачий офицер, есаул (капитан) Оренбургского казачьего войска. Он мне говорит: «До суда посидишь месяца три, а потом тебя расстреляют, а оружие, шашку и кинжал серебряный, возьмут в казну. Сняли с меня оружие, повели в военную тюрьму царскую, а оттуда в большую комнату, но тесную потому, что там сидело более трехсот человек. Я, когда вошел, поздоровался с тюремными людьми. Там были солдаты, казаки, моряки, вольные жители, австрийские солдаты, один австрийский чех – офицер. Обвинялся кто в дезертирстве, кто в шпионаже, кто в недисциплинированности и вредительстве. Подостлана солома на которой и спят все арестованные.Вши произвольно ползают по соломе и людям. Люди, арестанты, то и дело снимают белье и бьют вшей, которые были величиной с ячменное зерно. Я как вошел запел своим басом: «Ой зыйди, зыйди ты, зоренька, тай вечерняя…». Надзоры в коридоре бывшие сбежались слушать песню. Говорят они: «Вот герой попался!». Я два дня и одну ночь провел на ногах. На вторую ночь не выдержал и свалился, силы изменили мне. Проспал ночь, посмотрел, а на меня, чистого человека, вшей налезло больше, чем на других. И я, войдя в колею тюремной жизни, тоже принялся за вшебитие. Крикнули: «Чай». И все бросили бить вшей, спешат захватить кипятку. Всего кипятку на триста с лишним человек – три бака, какими моются в банях. Довольствие суточное полфунта, т.е. двести грамм, черного солдатского хлеба и один пиленный кусок сахару. Это и все довольствие. Со мною были шесть человек донских казаков, артиллеристов, которые сидели за то, что украли у австрийских вольных жителей быка и продали своему артельщику за пять рублей. Я и составил компанию с ними. Артиллеристы были здоровыми казаками, да и я тоже был со свежими силами. Так мы навалимся, раздвинем всех и наберем по кружке кипятку. Мне тоже надзор дал консервную баночку. Приносят обед – тоже три бака на всю камеру, это суп (одна вода, только несколько крупинок пшена увидишь, когда взболтаешь). Я просидел там только полгода, и стал не то человек, не то скелет. Один боевой солдат Игнатьев потребовал коменданта. Дежурный выстроил нашу камеру в две шеренги, скомандовал: «Смирно!». Зашел комендант казак оренбургского войска, сказал «Здравствуйте, братцы! Кто имеет жалобу?». Тут Игнатьев сделал шаг вперед. «Кому еще мало хлеба?». Никто не поддержал Игнатьева. Комендант ему: «Только тебе мало хлеба?». Приказал двум надзорам старикам, их прозвали тогда «крестиками», держать за руки Игнатова, а сам стал бить его по щекам. Уставши, бросил бить и крикнул: «Кому еще мало хлеба?». Все молчат. Еще сутки не получали и крошки, и все молчали. Раз заходит комендант-палач в камеру и спрашивает донских казаков, заметив их лампасы: «Вы казаки? Донцы? Как не стыдно, попали под арест. Ведь казаки опора царского самодержавия. За что сидите под арестом?». – «Украли быка у австрийцев и продали своему артельщику за пять рублей». – «А ты за что сидишь?». –«Не отдал честь полковнику Константинову». – «Какого войска, Кубанского?», - говорит комендант. Я отвечаю: «Кубанского». – «Мерзавец». Я последнее время отчаялся, что останусь жить и хотел о каменную стену камеры разбиться. Поделился такой мыслью с одним чехом – офицером австрийского полка, который обвинялся в шпионаже. Он мне рассоветовал, узнав, что у меня дома семья – жена, трое детей, мать, отец, братья, сестры. Вскоре на смену коменданту-палачу к нам прибыл добрый человек, солдатский офицер, окончивший университет, и его на позицию не послали, а оставили этого прапорщика по окончании, комендантом при штабе Третьей армии. Армией этой командовал генерал Лечицкий, фамилия прапорщика Яковлев. Он был умный человек. Даже солдат называл на Вы. Ко мне донцы, шесть человек, узнав, что я грамотный, обратились с просьбой написать заявление в военную прокуратуру при штабе Третьей армии. Прокурор – полковник Иванов. Я уважил их просьбу, написал. На второй день их вызвал дежурный по фамилиям. «Собирайтесь, - говорит, - с вещами на освобождение». На следующий день я сказал коменданту прапорщику Яковлеву: «Ваше благородие, Вы скорее или расстреляйте, или освободите, я не выдержу и умру. Один скелет у меня остался». Он спросил, за что обвиняюсь, я рассказал. Комендант сказал: «Не надо было так офицеру отвечать. Напишите мне заявление, а я с прокурором поговорю за Вас». Я так сделал и отдал коменданту заявление. На следующий день вызывает дежурный: «Примин Василий Семенович есть?». – «Есть». – «Собирайся с вещами». Вышел из камеры, в коридоре спросил дежурного: «Куда меня?». – «До коменданта на квартиру». Явился к коменданту-добряку. «Здравствуйте, Примин! Радуйтесь, Вам освобождение. Я говорил прокурору Иванову за Вас. Ну выдержали его хорошо, теперь пусть идет на позицию. У Вас оружие было?», - спрашивает комендант. – «Да, шашка и кинжал». – «Идите на чердак и возьмите». Я залез на чердак, но не нашел своего оружия, а чужое постеснялся брать. Пришел обратно, а комендант: «Что же Вы без оружия?». Я сказал, что там есть оружие чужое. Он сказал, что надо было взять и чужое. «Это оружие расстрелянных людей. Что у Вас еще было?». – «Кошелек с деньгами». Нашел свой кошелек, но не сумел открыть, так как он замыкался тремя пуговицами. «Сколько денег в кошельке?» - спросил комендант. «Семь рублей, пятьдесят копеек и полкопейки». «Ну, разрывайте!», - сказал комендант. Я разорвал и там оказались точно мои деньги. «Как же так, забыли как открывать кошелек?». «Да я забыл даже, как зовут моих детей». Комендант сказал: «Ну теперь, Примин, отдавайте всем честь, а то опять попадетесь под арест, не дойдя до части своей». Поблагодарил я доброго коменданта и пошел искать свою часть. Дорогою встретил ефрейтора, разведчика, стал во фронт и отдал ему честь. Тот улыбался. А я себе думал: «Попал бы в такую муштру, тоже бы полохливый был». Дорогою мне встретился конный казак Второго Екатеринодарского полка, Второй сотни и я с ним направился к командиру Второй сотни Есаулу Мальцеву. С ним мы учились вместе в Усть-Лабе во Второклассной учительской школе. Но я не мог его признать, у него были черные усы и бравый военный наряд. «Честь имею явиться, казак Примин Василий из под ареста, где полгода просидел за неотдание чести полковнику Константинову», - сказал я ему. Он меня угадал и говорит мне: «Надо, дядя Вася, отдавать честь». Сказал он, чтобы я явился к вахмистру сотни, Кошинскому Федору Ивановичу, моему станичнику. Впоследствии Кошинский спросил меня: «Дядя Вася, знаешь ли ты командира сотни?» - «Нет». – Он мне говорит: «А командир тебя знает и вы вместе учились на учителей». Я говорю: «Как его фамилия?». Он отвечает: «Мальцев». Мальцева знал отлично, ибо я был первым учеником учительской семинарии в Усть-Лабе. После этого я стал просить Мальцева (командира) о переводе меня из шестой сотни во вторую. Он стал хлопотать. Лично мы с ним отправились в шестую, где находился мой конь и устроили мой перевод во вторую сотню. Командир шестой сотни есаул сказал: «У меня тоже можешь заслужить внимание. Боя два-три и получишь полный бант Георгиевских крестов. Раз Мальцев говорит, что вы школьные друзья, то я не против. Иди во вторую сотню». Во второй сотне я вел себя тише воды, ниже травы. Со всеми казаками был на вы. Правда, казаки второй сотни все меня уважали. Я рассказал им короткую свою биографию. Казаки мне давали и продукты и белье и прочее угощение. Через месяц я был со всеми на ты. По наружности как будто у меня все хорошо. В действительности другое. Конь был очень худой. Я его купил за 200 руб. в Хатукайском ауле. Четырех лет. Масти гнедой. Было азиатское тавро на нем. Когда же я сидел полгода при штабе третьей армии, то коня моего мучили в шестой сотне в обозе. От него остался один скелет. Через лошадь меня никуда не назначали на службу. Есаул Мальцев всегда говорил: «Конь плох и казак плох. Надо косточкой, косточкой его чистить». То значит – скребница с щеткой. Однажды я не выдержал и сказал командиру: «Давайте будем Вас купать и холить, но не дадим хлеба». Потом сказал: «Не надо зерно и сено в карманы себе насыпать, а надо коням давать!». Командир на меня рассердился, и вдруг из школьных друзей превратились в заядлых недругов. Сослуживцы меня упрекали за то, что смело я высказал свои мысли. До этого случая командир предлагал ехать мне в школу прапорщиков в Екатеринодар (Краснодар). Я ему говорил, что еще пороху не нюхал. Однажды мы стояли в Карпатах в селении Липовица. Приходит в сотню вахмистр Кошинский и говорит, что нужно донесение отвезти в штаб полка в местечко Перехинск. Я изъявил желание. Вахмистр сказал, что нужно двоим ехать. Я набрался храбрости и сказал, что один поеду. Заседлал коня, взял от командира донесение и поехал вечером. Я проехал километра три в гору и лошадь моя стала. Я слез и повел ее в поводу. Лошадь пристала и не двигалась с места. Я разозлился. Дело было ночью. Ночь звездная. Я отошел на шаг в сторону и сделал три выстрела в голову. Лошадь рухнула на землю. Я снял седло и положил под одним большим дубом в лесу. Считал лошадь убитой. Расстояние от Липовицы до Перехинска 18 км. Я сделал всего 5 км. Остальное расстояние нужно переходить пешком. Прошел еще некоторое расстояние, лег и заснул. С рассветом двинулся в путь. На второй день я был в штабе полка и получив обратное донесение в сотню отправился пешком. Обратная дорога утомила меня. Хлеба не было. Да я и не хотел кушать. То и дело по пути в горы находил источники холодной воды. Жил только водою. У меня было два патронташа патронов, которые выбросил, чтобы легче было идти. Только пять патронов остались в винтовке. К вечеру я добрался до места где подстрелил коня. Конского трупа не видно. Седло, под дубом, что лежало, я взял на плечи и принес в сотню. Зашел на квартиру вахмистра и сказал: «Честь имею явиться с обратным донесением. Только со мной не благополучно, я подстрелил своего коня». Вахмистр мне говорит: «Что же ты наделал? Один ты станичник в моей сотне. Ты позоришь меня. Скажи командиру сотни, что конь затрусился дорогою, пал и издох». Я послушал, так и докладывал командиру. Но когда я это говорил, не глядел ему в глаза. А поэтому он узнал, вернее догадался, что я сказал неправду. Командир сказал: «иди в сотню, только по пути зайди к вахмистру и скажи ему, чтоб зашел ко мне. Я зашел к вахмистру и сказал, что его вызывает командир.
Командир Мальцев сказал вахмистру, что у Примина дорогою лошадь сдохла, но он не верит. Я думаю, что он ее продал. Кошинский сказал ему, что я застрелил лошадь. Командир сказал: «Я сразу понял, что он врет. Я знал его по школе. Он когда говорит правду, то смотрит в глаза, а на этот раз он потупил взор». Я пришел в палатку свою. Сказал своему другу трубачу Жуку Феотоду Петровичу, что со мною случилось. Тот мне посоветовал рано утром явиться к командиру сотни и рассказать ему всю правду и попросить прощения. Что я и сделал. Оделся в черкесску, надел шапку, кинжал, пришел к палатке командира и хожу в зад и в перед. Из палатки выходит командир. «Здорово, дядя Вася!» - «Здравия желаю, Ваше Высокоблагородие!» «Ты ко мне?». «Так точно, - отвечаю, -Я пришел просить извинения, что коня я сам пристрелил». Он говорит, что больше недоволен за то, что я не сказал ему правду. Командир сказал: «Иди к вахмистру и скажи, чтобы он посадил тебя на восемь суток под арест, а сам пусть явится ко мне». Вахмистр посадил в кладовую под арест и поставил часового, а сам отправился до командира. Возвращаясь от командира, сказал, войдя ко мне: «Ну, дядя Вася, командир сотни сказал: зайду я к Примину под арест и наколочу же его». Я вахмистру сказал: «Пусть только тронет, то будет ему беда. Если я собственного коня не пожалел, то командира тоже застрелю». Приходил ко мне под арест командир, поздоровался но не тронул меня пальцем. По-видимому, Кошинский его предупредил. На седьмой день моего ареста выступали два взвода 2-й сотни 2 Екатеринодарского полка. Задание было подняться на одну высоту с двух сторон ночью. Я тоже охотником вызвался. Урядник Казанцев отказался идти на позицию, сказав, что у него сердце болит, предчувствует нехорошее. Вахмистр оставил его в сотне. Перед рассветом мы достигли, один взвод, высоты, но второго с другой стороны не было. Он опоздал. Здесь в окружении проволочным ограждением находилась длинная землянка. На расстоянии метров в пять часовой австрийский дал выстрел. Австрийцы повыскакивали из землянки и подняли бешеную стрельбу. На открытом месте нельзя было оставаться. Мы, отстреливаясь, спускались с горы в один километр расстояния. Благодаря сосновому лесу, убит только один казак, которого принесли в сотню. Фамилия его Бобровник. Командир Мальцев поблагодарил эту полусотню. Меня вахмистр, как он говорил, хотел приставить к награде. Но есаул Мальцев ответил, что Примин в разряде штрафованных. И с него снимается только штраф. И с него снимается только штраф. В награду мне приказано досидеть под арестом сутки. Правда казаки уважали меня. Пришли под арест ко мне и сказали, что есаул Мальцев выстроил 2-ю сотню и сказал: «Братцы, у нас казак Примин застрелил свою лошадь. Он должен пойти под расстрел. Но, жалея его семью и считая, что он рядовой малоразвитый, то я прощаю. Если Примин заслужит у меня офицера, то ничего не получит. Я вышел из под ареста. Однажды наш обозный Янченко поехал двуколкою в местечко Перехинск в штаб 2-го Екатеринодарского полка. Обратно едучи увидел моего стреляного коня, который пасся под горою. Командир послал забрать этого коня. Конь имел три раны в голову. Одна из них мешала ему воду пить. Видно, конь ночью в горах упал, и левая сторона сбита была. Коня лечил ветеринарный фельдшер. Он же его и кормил. Меня никуда не пускали. Я лежал при обозе да книжки читал. Повар меня считал обиженным и всегда давал хорошей густой каши и больше мяса. Из селения Липовицы (Карпаты) мы передвинулись сотней в местечко Рожнатов. Того же вечера вахмистр Кошинский назначает меня дневальным к командирской двуколке. Я обратился к моему другу трубачу Феодоту Петровичу Жуку: «Вот я заслужил внимание, что меня посылают на службу». «Да», - говорит он. Надел я шашку, кинжал винтовку и отправился к командирской квартире, где стояла двуколка, в которой возилиь командирские продукты. Но в ней перевозился и денежный ящик, который денщиком командира вносился в квартиру командира. Но сегодня пришли вахмистр Кошинский и писарь Карягин, взяли под бурки один денежный, а второй – канцелярский ящик. Они принесли к себе на квартиру, разбили денежный ящик, выбросили его за ограду. А денежный пакет не распечатывали, а положили в канцелярский ящик под бумаги. Вот я стою в двуколке спокойно. Командир Мальцев говорит денщику Войту: «Денежный ящик сняли с двуколки?» «Нет». «Пойди и принеси, Войт, в комнату». Войт посмотрел – нет. Он засветил свечку, тоже нет. Взяли лампу Войт и командир не обнаружили ящика денежного. Командир говорит: «Ты, Примин, дневальный?». «Я». «Никто не подходил сюда?», - спросил командир. Я стал говорить, что знал только о продуктах командирских, но никто не сказал мне, что здесь деньги. Я пришел без разводящего. Стою, охраняю двуколку накрытую брезентом. «Примин,- говорит командир, - позови вахмистра!» Я побежал к вахмистру и сказал, что его командир вызывает. Кошинский мне говорит: «Что еще командир говорил?» «Деньги пропали», - говорю. У Кошинского при этом задрожали руки. Но я не догадывался. Явился вахмистр, а командир ему говорит о пропаже денежной кассы из двуколки. В это время в одной из комнат этого дома собрались человек семьдесят евреев для молитвы. Вор – вахмистр и свалил всю вину на них. Командир с вахмистром, видно, согласился, Кошинский зашел к евреям и говорит: «Вы, проклятые жиды, украли денежный ящик? Если не возвратите денежный ящик, то ваш дом сожжем и вас расстреляем». Они все стали кричать «вах, вах» и заливались горькими слезами. Меня Кошинский их охранять заставил. Я видел, что люди напрасно страдают и сказал: «Бог правду видит и скоро, иль не скоро, накажет». Еврей называли меня файком, т.е. хорошим человеком, Кошинского называли кепским, т.е. плохим. Кошинский пользуясь моим отсутствием взвалил всю вину на меня. Командир выйдя из комнаты своей, сказал: «Примин, иди в сотню и скажи дежурному, чтобы тот выслал патрулей. А ты отдыхай». Я пришел к дежурному и сказал, чтобы он выслал патрулей. Сам пришел до коновязи (мы стояли на дворе) и сказал своему другу трубачу Федоту Петровичу Жукову, что со мной случилось. Он сказал мне: «Вась, никуда не ходи, потому, что за тобой будут следить. Если нужно по естественной нужде, то на месте делай, а я лопатой потом уберу!» Я спокойно спал, хотя подумывал о своей судьбе. На другой день утром вахмистр меня призвал и сказал, чтоб я оседлал коня и ехал искать деньги. «Скажите, Федор Иванович, где мне искать? Я не знаю ничего и не поеду искать». Вечером того дня вахмистр подошел ко мне и стал подсмеиваться, говоря: «Вот расстреляю тебя за деньги». Я ему ответил: «Федор Иванович, не смейся надо мною, сегодня ты вахмистр, а завтра я». Он подумал, что я знаю о том, что он украл деньги и говорит мне: «Дядя Вася, прости, если знаешь. Я так, - говорит, - пошутил». На третий день вызывает меня командир сотни. Стучу в дверь. «Заходи! – говорит командир. – Здорово, дядя Вася!». «Здравия желаю, Ваше Высокоблагородие!». «Вот, дядя Вася, все говорят, что ты кассу украл». Я ему: «Ваше Высокоблагородие, я к вам в сотню пошел, как к школьному другу. Думал у вас заслужить внимание, а вы забрызгали меня грязью. В конвое был и выбыл из-за моего горячего характера, за полковника, что не отдал чести и просидел полгода, за коня что пострелял тоже сидел восемь суток. Вы скажите хоть один случай где бы я сидел за кражу. Стал я плакать. Командир: «Да я не думаю. Иди, Примин, в сотню и прислушивайся что, кто говорит». Я ему ответил: «Я честный человек и на шпионство не способен». Он сказал: «Иди отдыхай!» На четвертый день утром пришел командир и приказал 2-ой сотне выстроиться в две шеренги, раздеться, оставаясь только в кальсонах, а воров заставил нас обыскивать. У меня было 20 коп. в кармане, и они напрбовали их. Потому что воры знали, где деньги, и для вида обыскивали, в переменных сумах все пересматривали и даже в подушках седелью вынимали. Люди из города Рожнотова, проходя, посмеивались и говорили: «Казаки голые стоят. Они украли сотенную кассу, а потому их обыскивают». Закончен обыск. Ничего не найдено, тогда командир и говорит: «Сотня, ко мне! Справа и слева заходи!». Мы окружили командира Мальцева. Он стал говорить нам: «Братцы, небывалое явление пропала сотенная денежная касса. Виноваты два человека: мой денщик Войт виновен, что не занес в комнату командира кассу, а оставил в двуколке, казак Примин виноват, что охранял двуколку не зная, что там находилась касса. Поэтому эти двое казаков попадают под военно-полевой суд. Я знаю, что Примин для всех добрый товарищ, поэтому прошу положить за него трехмесячное жалованье, а за денщика моего я дам свое жалованье. Ящик железный сделают новый, и я не стану доносить командиру 2-го Екатеринодарского о пропаже денег. В противном случае Примин и Войт пойдут под расстрел». Я после этого сел на лежавшие у двора столбы и заплакал. Меня все казаки утешали: «Не падай духом, Примин, предварительно будет следствие и сотню будут опрашивать. Все мы знаем тебя как честного человека. Не лей напрасно слезы!» Через месяц мы переехали в местечко Каменку. Кошинский и Корягин (писарь) попеременно спали один на дворе, а другой в хате. Как видно, боялись, чтобы их не задушили за деньги. Никто и не подозревал, что они украли кассу. Однажды командир призывает обозного Янченко, казака станицы Старокорсунской, спрашивает его, потому что он ездил на двуколке, где находился денежный ящик. «Как, по-твоему, мог Примин украсть денежный ящик?» Янченко ему говорит: «Ваше Высокоблагородие, Примин – честный человек и этого не позволит сделать. Когда я сидел в тот вечер с денщиком и вел с ним разговор у вас в коридоре, то в это время вахмистр Кошинский и писарь Карягин, приходили в бурках и взяли канцелярский ящик. Может быть, они взяли под бурку и денежный ящик. Это было до прихода дневального Примина». Командир Мальцев взял это во внимание. Он оденет чувяки на ноги и ходит ночью по сотне, подслушивая, о чем говорят. Сотня стояла в саду под деревьями, и велись разговоры о случившемся месяц назад происшествии. Многие говорят: «Напрасно погибнет Примин». Урядник Бобровников, сотенный кузнец, говорит «Да это командир сотни с вахмистром забрали, хотят свалить все на Примина». Тогда иначе стал думать: «Если даже меня подозревают казаки, что будто бы я вместе с Кошинским это сделал, тогда нет больше сомнений, что Кошинский действительно украл. Его подозревают и даже меня причисляют к ворам». А Кошинский и Карягин уже успокоились, что до сих пор не открыли их преступность. Однажды песни пели казаки. Карягин подходит ко мне и говорит: «Пой песни, Вася!». У меня хороший сильный бас. Я ему ответил: «Мне придется на кутние петь. Мне предстоит суд». Он говорит: «Кто взял, тот и попользуется деньгами. Так все и заснет». Должен сказать, что Бог попутал воров. Писарь Карягин был урядник и имел 4 степени медаль георгиевскую за храбрость. Он надумал себя представить к медали Георгия 3-й степени. Подпись командира подделал и послал бумажку в штаб 11 корпуса. Командовал корпусом генерал Сахаров. Из штаба прислана была эта бумага обратно командиру 2 сотни 2 Екатеринодарского полка. Штаб корпуса писал: «Стыдно командиру сотни Мальцеву, что не знает порядка представлений реляций. Нужно представлять в штаб 32-й дивизии, а не в штаб корпуса». Командир, прочитав, говорит младшему офицеру сотнику Николаю Галушко: «Николай, когда мы представляли писаря Карягина к награде?» Тогда Галушко говорит: «Если ты представлял Карягина к медали, то там должен быть у писаря в канцелярском ящике твой черновик». Пошли на квартиру вахмистра и писаря. Вахмистру передали, что командир сотни у него в квартире. Он прибежал в свою квартиру: «Что изволите, Ваше Высокоблагородие?» «Да вот мы ищем черновик о представлении Карягина к награде». Вдруг Галушко увидел денежный пакет и сказал Мальцеву: «Знакомый тебе пакет?». «Да. Как же, Кошинский, попал в канцелярский ящик пакет с деньгами?». Тот отказался, свалив всю вину на писаря. Писарь, узнав, что в квартире обыск, удрал на позицию на 64 км. Кошинского, арестованного, проводили мимо меня. Я сказал ему: «Попался, ворюга? Хотел моей крови напиться?». Он молча пошел под конвоем. Дежурный заставил всю сотню седлать лошадей и ехать искать дезертира Карягина. Его нашли, привели и посадили вместе с Кошинским. В карцере они побились. Карягин говорит: «Ты меня соблазнил на это дело, говорил, что по окончании войны будем богатыми хозяевами». Через три дня приехал из штаба нашего полка войсковой старшина Удовенко. Меня тоже вызвал к допросу. Говорит: «Под судом и следствием был?». «Нет»,- ответил я. Потом рассказал о том как дневалил у двуколки и все последствия. Расписался. Больше меня никто не трогал. С писарем все прощались, а с вахмистром только обозный Янченко. Я же не пошел прощаться с ворами, которые хотели моей крови. Этим ворам был суд в Киеве, в ставке главнокомандующего германским фронтом. За вахмистра поехал в Киев хлопотать бригадный генерал Маймаевский. Вахмистру дали 10 лет, а писарю 4 года, но заменили им позицией. Когда вахмист и писарь приехали в свой полк, то командир не принял их и отправил в партизанский отряд. Писарь оставлен был в полку с переводом из 2-й сотни в другую.
Сообщение отредактировал Кизлярский: 29 мая 2015 - 17:47
