Мне уже под семьдесят.
К нашему местечку Плещеницы (Минской области) немцы подошли 27 июня 1941 года. При первых выстрелах мы, старики, ушли в рощу в пяти километрах от местечка и вернулись, когда кончился бой.
Местечко было наполовину сожжено, но мой домишко уцелел. Мы с женой тихонько пробрались к себе, плотно закрыли наружную дверь, завесили окна; издали еще доносились выстрелы. Ужас охватил нас, когда их не стало слышно: мы были уже по другую сторону фронта.
Приехавший в Плещеницы временный немецкий комендант опубликовал приказ, в котором говорилось, что евреи должны подчиняться особым правилам: жить обособленно в гетто, носить на груди и на спине желтые опознавательные знаки – это было обязательно даже для детей. Ходить по тротуару евреям запрещалось. Население не только не имело права торговать с евреями, но даже вступать с ними в беседу, здороваться или отвечать на приветствия. Все тяжелые работы должны были выполняться евреями без оплаты.
В первые же дни было убито несколько человек [евреев и христиан], которые при советской власти занимали ответственные должности.
Через несколько дней мы узнали, что в местечке Зембин, километрах в двух от нас, евреев заставили вырыть большую яму. Когда она была готова, всех евреев Зембина выгнали на базар якобы для регистрации, погнали к яме и там расстреляли. Некоторые из брошенных в яму еще дышали. Детей вообще не расстреливали, а бросали в яму живыми. Когда яму засыпали, земля еще долго поднималась и колыхалась над недобитыми людьми. Так рассказывали те, кого заставили засыпать яму.
Только десяти евреям удалось бежать. Один из них через две недели пришел к нам.
Нам казалось немыслимым такое злодеяние. Хотелось думать, что это случайность. Может быть, в Зембине обнаружили убитых немцев и потому так страшно расправились с евреями. Известно, что за одного убитого немца вырезали целые местечки и деревни.
Но мы напрасно утешали себя. Расправа повторилась и в местечке Логойск, в двадцати пяти километрах от нас, потом еще в нескольких местах. Особенно много перебили евреев в городе Борисове, в местечках Смолевичи, Городок и других.
Тут мы поняли, что события в Зембине не случайность, что это выполняется бандитский наказ Гитлера. В это время нас уже переселили в гетто. Под гетто отвели пятьдесят домов и расселили в них около тысячи человек.
Мы понимали, что этим переездом дело не ограничится и нам предстоит испить до дна горькую чашу.
Однажды, видим, собираются десятки полицейских, из деревень нагнали массу порожних телег. Нескольким семьям удалось бежать в местечко Долгиново, Вилейской области, в сорока километрах от нас, где пока еще не было поголовного избиения евреев. Но к вечеру гетто оцепили, бежать было невозможно.
На другой день с утра полицейские обходили еврейские дома и выгоняли всех в поле. Тех, кто шел медленно, подгоняли нагайкой. В поле отобрали несколько ремесленников – сапожников, портных, кузнецов, а также стариков, – и вернули их в местечко. В эту группу попали и мы с женой, но всю нашу семью из восьми человек – дочерей и внучек – посадили на телеги и увезли. Мы не смогли даже попрощаться, обнять их в последний раз. Подводчики рассказывали после, что они завезли несчастных в лес под Борисовом, километрах в пятидесяти от нас, где их ожидали немецкие душегубы. Возчиков с лошадьми отослали обратно. С тех пор мы никогда и ничего больше о своих не слышали.
Как описать наше состояние по возвращении домой? В местечке царила гробовая тишина. Жена металась по пустым комнатам, точно думая найти кого-то из своих детей. Книги, карты, музыкальные инструменты – все было на старых местах, но детей не было. Она стала рвать на себе волосы, упала без чувств.
Прошло недели три. Миновал праздник “сукес” (кущей). Я возвращался домой с работы с четырьмя евреями. Возле местечка нас предупредили: “Немедленно бегите в лес, гестапо забирает оставшихся евреев”.
Я хотел бежать домой, чтобы спасти жену или погибнуть вместе с ней. Спутники меня не пустили и увлекли за собой в лес. Немцы стреляли в нас, но не попали. Я не мог поспеть за молодыми, сел на опушке и просидел под холодным дождем до темноты. Ночью я пробрался к себе. Я надеялся, что жена спряталась где-нибудь возле дома и ждет меня. Но я никого не нашел, и хата была заперта на чужой, не наш замок. Надеяться было не на что. Я залез под стог сена, чтобы согреться и обдумать, что делать дальше; оставаться до утра, чтобы попасть к немцам в лапы, я не хотея. Я хотел жить, чтобы видеть своими глазами, как будет отомщена кровь невинных. Я решил отправиться в Долгиново. Шел дождь, у меня не было ничего теплого. Я нашел только большой мешок, накинул его на голову, взял в руки посох странника и, оставив родину и дом, последним из местечка, ушел в темную ночь.
Четыре дня пробирался я к Долгинову. Шел лесом и полями, ночуя в стогах сена у крестьян, которые кормили меня и плакали над моей и своей судьбой.
В Долгинове встретился я с родственником. Мы залились слезами. У него было свое горе. Дней за пять до моего прихода у них побывал карательный отряд. После его ухода несколько бандитов вернулись с заявлением, что у них пропала нагайка, и, если через десять минут она не найдется, они зарежут несколько евреев. Нагайки не нашли, и убийцы тут же расстреляли пять молодых рабочих, возвращавшихся домой.
Один из них был зятем моего родственника. Молоденькая дочь его, оставшаяся с двухмесячным ребенком, оплакивала мужа.
В Долгинове я провел зиму. Здесь пока всееврейского побоища не было, евреи страдали только от насилий, налогов и контрибуций.
После праздника “Пурим” прошел слух, что и здесь скоро будут массовые убийства. Мы начали готовить себе тайники, чтобы не попасть в лапы убийц. Незадолго до пасхи приехали машины с гестаповцами. Они тут же на улице стали расстреливать евреев, не разбирая ни старых, ни малых. Мы спрятались на чердаке и через щели в крыше видели это избиение.
Но гестаповцам этого было мало. На другой день они мобилизовали всех полицейских из окрестных деревень и целый день рыскали с ними по домам, сараям и чердакам; скрывавшихся забрасывали гранатами. Всех кто попал в их руки, раздевали догола, избивали и гнали на убой за пределы местечка. Тех кто не мог быстро идти, расстреливали на месте. Кровь мучеников брызгала на стены домов.
За городом расстреливали пачками и убитых оставляли непогребенными. Несколько сот человек загнали в сарай, облили керосином и сожгли заживо. В Долгинове было три тысячи евреев. За два черных дня истребили тысячу восемьсот человек, тысяча двести спаслись. Мы были в их числе.
На третий день убийцы уехали, сказав что большинство евреев убито, а оставшихся не тронут, пусть только придут в полицию на регистрацию, неявившихся же будут расстреливать.
Явились почти все, через несколько дней их переселили в гетто, в сорок маленьких домишек. Гетто огородили проволокой и дощатым забором. Все это должны были сделать сами евреи. Но мы тут же в гетто стали устраивать тайники. Все понимали, что верить людоедам нельзя. Однажды от нас потребовали, чтобы мы вступили в военный обоз возчиками. Ни у кого не было охоты лезть в пасть зверя. Люди попрятались. Когда мой родственник лез на чердак, его заметили и прострелили ему ногу. На следующий день возобновились убийства. За два дня вырезали еще восемьсот человек, но около четырехсот человек немцы так и не нашли.
В доме, где я жил многие так устали, что уже не скрывались; люди говорили: “Все равно не спасешься, только измучаешься”.
Но десять человек – и я с ними – спрятались на чердак. Бандиты взломали крышу, несколько раз побывали на чердаке, но нас не нашли. Таким образом, я вторично остался жив.
Уезжая фашисты опять распорядились о регистрации, обещая явившимся жизнь. Однако никто не торопился – разве можно верить их собачьему слову? Мы стали готовиться к побегу, и ночью около двухсот человек выломали ограду и ушли в леса Белоруссии. Там мы встретились с нашими друзьями и братьями-партизанами. Они тепло приняли нас, молодых записали в свои отряды, а стариков, больных и детей укрывали и кормили. Для руководства нами были назначены политрук – товарищ Киселев, добрый и образованный человек.
Лето и осень мы прожили с партизанами в лесу. Когда начались холода, самых слабых из нас, по приказу командира, провели через линию фронта и доставили на нашу дорогую Родину. Для этой цели был выделен особый отряд под руководством того же Киселева
Поход длился около двух месяцев. Ночью мы шли, днем отдыхали. Что день, то новый лес. В ночь мы проходили до двадцати, а в особо опасных местах – и до тридцати километров. Когда добрались до районов, захваченных партизанами, стали передвигаться днем, а ночью отдыхали у крестьян, по три-четыре человека в хате. Они нас кормили. Всего мы прошли пешком около тысячи километров.
Так мы спаслись. И обо всем пережитом я, семидесятилетний старик Шмуэль-Довид Кугель, правдиво свидетельствую перед миром.
Подготовил к печати Вас. Гроссман
Источник: Черная книга. О злодейском повсеместном убийстве евреев немецко-фашистскими захватчиками во временно окупированных районах Советского Союза и в лагерях Польши во время войны в 1941-1945 гг. Составители: Василий Гроссман, Илья Эренбург. Вильнюс: ЙАД. 1993. – С. 145-147."
